Василе Преда - Поздняя осень (романы)
Дед Путикэ, увидев их, хитро улыбнулся, потом спросил Марина:
— Хм, а ты спросился у отца, чтобы прийти к нам с пистолем за поясом?
— Спросился, спросился, дед, — ответил парень с вызовом.
Старик продолжал:
— Увязался за Никулае? Что он тебе, ровня? Никулае пришел с фронта, пацан, он знает, что такое орудие, не то что твоя поржавевшая пушка…
— И я знаю, как не знать — ведь я прохожу допризывку, так что и мне это известно…
— А ведь я был с твоим отцом на фронте, внучек, люди меня знают. Если ты зарядишь свой пистоль камушками, ей-богу, я не побоюсь перейти на тот берег и спустить с себя штаны. А ты стреляй в меня. Тогда посмотрим, какой ты стрелок!
Разгорелся спор. В конечном счете дед перешел на другой берег реки, Марии зарядил свой наган камушками, прицелился и выстрелил. Короткий выстрел оглушил всех. Люди не осмеливались посмотреть в сторону другого берега, но их опасения были напрасны. Старое, изъеденное ржавчиной оружие раскололось, как стручок гороха, в руках парня, поранив ему пальцы. Все молча смотрели на него, пока самый старший из присутствующих, дед Костаке, не сказал:
— Уходи, пока не пришел сюда твой отец с ремнем. Если он тебя застанет здесь, то действительно спустит с тебя штаны…
Глава третья
— Я еще вчера вас ожидал, присаживайтесь! — встретил их сельский учитель Предеску. Потом обернулся к хозяйке дома: — Теодорицэ, у нас гости, дорогая, может, найдешь чего-нибудь в кладовке! Сама знаешь…
У него был приятный, хорошо поставленный голос. Долгая работа в школе, беседы с жителями села, приходившими к нему поговорить, посоветоваться о чем-нибудь, приучили его внимательно выслушивать собеседника, спокойно и доходчиво объяснять непонятное.
Предеску приехал в эти места из одного горного села, и поначалу встретили его с холодком. «Человек со стороны, — говорили селяне, — и нам будет трудно найти с ним общий язык». Какое-то время его избегали.
Но однажды учитель сам пришел к людям с книжечкой в кармане… В то лето несколько недель длилась засуха, потом прошел небольшой дождь — будто выкрутили грязное белье. Дыни, огурцы после такого дождя совсем захирели. Листья порыжели, будто осенью, зеленые плоды покрылись пятнами, бахчи выглядели как после пожара. Учитель рассказал крестьянам о болезнях дынь, в книжке было сказано и как бороться с ними: приготовить определенный раствор и полить бахчи. Предеску предложил свою помощь тем, кто поверил в спасительное средство.
«Хорошо быть грамотным, — подумали тогда селяне, — многое знаешь, будто у тебя несколько глаз появляется». «Осенью пошлем детей учиться. Четыре класса не мешают. А то и семь. Не быть же детям все время привязанными к коровьему хвосту! А до того, господин учитель, придем в школу починить кой-чего. Штукатурка местами обсыпалась, крыша прохудилась, знаем мы», — сказали жители села.
Предеску очень гордился тем, что один из его учеников — Думитру — сам стал учителем, ведь это он настоял, чтобы отец отдал мальчика в школу. «Земли у тебя все равно мало, оставишь ее дочерям, а парня жалко — голова у него светлая, получше, чем у городских», — убедил он тогда Андрея. И потом все время интересовался, как идет учеба, сам поехал в училище, а когда вернулся, всем рассказал, что сын Андрея — лучший в классе, что ему дали премию и что скоро у них в селе будет еще один учитель.
Но затем пришла война. Думитру, и года не проработав в школе, ушел на фронт вместе со своими одногодками. Село почти опустело. Война была, как и тот злополучный дождь, проклятием неба, только увядали на этот раз не бахчи, а людские семьи, гибли сыновья, мужья, братья.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Никулае учителя.
— Вы обо мне не пекитесь. Возвращайтесь скорее — и застанете меня на прежнем месте. А без вас и в поле работать некому.
— Спасибо за письма, — вставил Думитру, — я слышал, вы всем пишете.
— По нескольку писем в день. Знаю, где находится каждый из села. Приходят женщины, просят, чтобы я написал, другие пишут сами и приходят только, чтобы я проверил, правильно ли они написали адрес. Ну и я немного от себя прибавляю. Приходит почтальон, забирает письма, оставляет газету. Все меня спрашивают, где теперь фронт, скоро ли будет замирение, будут ли давать землю…
— Ну, я не думаю, что долго протянется, — сказал Никулае. — Ты, Митря, как считаешь? Завтра-послезавтра выбросим немцев из Трансильвании, и все вернутся по домам. Наши перешли в наступление…
— Это ты так думаешь, — ответил ему Думитру с улыбкой. — По-твоему, немец что чужая собака, зашедшая к тебе во двор. Прогнал ее за ворота, запер их, и все тут. Нет, надо разбить их до конца.
— Боюсь, что Думитру прав, — поддержал его и Предеску, задумавшись. — Еще прольется много крови, ребята, пока не будет покончено с войной. Нелегко придется. Так я говорю и людям.
В день ярмарки Никулае поднялся с зарей, покрутился по комнате, потом направился к старому саду своего дедушки, который перешел по наследству ему и Миту. Около одного погона земли, хорошей земли, на которой росло несколько десятков слив и алычи, несколько яблонь, груш и три ореховых дерева, одному из которых, росшему в дальнем углу, как говорили, было больше сотни лет. С самого раннего детства он помнил это дерево — со стволом в три обхвата и кроной наподобие огромного стога. Его можно было видеть издалека.
Каждую осень дерево приносило три-четыре мешка грецких орехов. В октябре Никулае забирался на него с шестом в руках и за день едва успевал околотить все плоды. Под деревом Иляна с детьми собирали их в корзины, обивали зеленую кожуру с самых поздних и потом ставили их сушиться в сени, где держали около недели. Многое в детстве вращалось вокруг этого дерева. Он не мог себе представить, что это ореховое дерево исчезнет. Потому что оно было не просто деревом, а предком, и вокруг него роились его воспоминания. Туда, под его крону, он направлялся летом отдохнуть, возвращаясь с поля. Стелил на земле пустой мешок, ложился лицом вверх, пытаясь поймать через богатую листву луч солнца. Он никогда не засыпал под тем деревом, но крепкий, горьковатый запах взбадривал его лучше сна.
Как-то ему показалось, что это ореховое дерево — маленькая копия родного села. Ствол — это вход в село от моста, — прикидывал он. Потом от него разветвляются пересекающиеся улицы, а на конце ветвей орехи — это люди. По одному, по два, по три прилипнув друг к другу — семьи…
Ореховое дерево было на месте и тихо шелестело листьями, просыпаясь в прохладное сентябрьское утро. Этот шелест подействовал на Никулае успокаивающе. Вдруг он вздрогнул. Чего-то в саду не хватало. Он понял — кто-то выкорчевал росшие рядом семь старых акаций. Плохой признак — весь день пройдет плохо. Миту тоже вышел из дома.
— Братец, вижу, тебе понадобились акации, что росли в глубине сада, — проговорил он, протягивая Миту сигарету.
— Заметил! Я срубил их этой зимой, — смущенно пробормотал Миту. — Я и тебе оставил на балки. Твою долю…
— Да, но я не хотел их рубить. Мои надо было оставить, — с укором проговорил сержант.
— Я тебе отдам чего-нибудь взамен. И потом, когда будешь обзаводиться домом, Матей Кырну даст тебе и угол с акациями. Кстати, у него очень хорошие акации растут…
— Только он отдаст их Анне, ведь она старше… Тебе нужно что-нибудь привезти с ярмарки? — сменил тему разговора Никулае.
— Да не знаю. Спрошу жену. Она у меня ведет счет. Может, и надо чего-нибудь взять…
Они курили молча. Миту смотрел в сторону шоссе, Никулае — в сторону сада, на верхушку орехового дерева, которая слегка раскачивалась под утренним ветерком. Издалека донесся чистый перезвон колокольчиков. Селяне готовили лошадей и кэруцы для поездки на ярмарку.
— Наверное, это Митреску, — проговорил Никулае, прислушавшись. — По звуку колокольчиков…
— Нет, нет, у них больше нет лошадей. Отдали по реквизиции. Думаю, они дали свои колокольчики Бербечам. Они едут вместе, — пояснил Миту, избегая встречаться взглядом с Никулае.
* * *Как только съедешь с шоссе на старую дорогу, которая ведет на поле, где гудит ярмарка, сразу оказываешься в неописуемой суматохе. Десятки и десятки кэруц обгоняют друг друга, из-под их колес летят комья грязи, то тут, то там бесполезно сигналят легковые машины, вызывая ругань ездоков, потому что от этих сигналов лошади шарахаются в стороны.
Сотни, тысячи пестро одетых людей разных возрастов — почти вся округа собиралась на ярмарку. Что-то продать, что-то купить, развлечься.
Битком набитое людьми, лошадьми и повозками поле, горы дынь и арбузов, глиняных горшков, множество лотков и палаток, И над всем этим рев мегафонов и фанфар бродячих цирков и каруселей, крики продавцов разной мелочи: «Пейте молодое вино!», «Покупайте счастливые билеты!», «Новый лук, четыре лея связка!», «Покупайте ванильное мороженое с ромом!», «Спешите посмотреть на женщину-змею!».
