Василий Быков - Полюби меня, солдатик...
– Все Гитлер проклятый.
– И не только Гитлер – и другие не лучше, – тихо сказала Франя и смолкла. Похоже, на этот счет она имела собственное мнение.
В общем я был согласен и не возражал: виноват не один Гитлер, но и многие немцы, разорившие Европу, убившие миллионы людей. Но скоро этому конец, человечество освободится от кровавого маньяка и его приспешников, настанет всеобщая радость. Так примерно ответил я Фране.
– Будет и радость, будет и печаль, – сказала она и как-то виновато улыбнулась, устраняя тем невольное разногласие между нами. И я подумал, как много может выразить непринужденная улыбка девушки – особенно той, которая тебе нравится. Почему-то, однако, вместо удовлетворения у меня мелькнула диковатая мысль.
– А у твоих хозяев сын есть?
– Был.
– Был и?..
– И сплыл, – полушутя окончила Франя, похоже, догадавшись, о чем я подумал. – В прошлом году погиб в Восточной Пруссии.
Все это она произнесла легко, почти беззаботно, и все же в ее тоне послышалась едва заметная фальшивая нотка, и я промолчал.
– Прислали сообщение, документы, письма, номер могилы. А почему это вас заинтересовало?
– Да так.
– Старики очень переживали. Фрау Сабину парализовало – инсульт. Едва отошла. Теперь ходит с палочкой. От племянницы, умершей в этом городе, достался коттедж. Думали пересидеть тут без войны. Да не пришлось.
Франя заканчивала свою работу, оторвала новую нитку от катушки. Все она делала легко, с привычной сноровкой, и я слушал ее, любовался девушкой. Недавнее напряжение между нами, похоже, исчезло, или, возможно, мне так показалось.
– Война окончится, но... Здесь же вместо немцев закрепятся русские?
– Ну а как же! – удивился я. – Само собой.
– Вот старики и переживают.
– Почему?
Склонившись над шитьем, Франя неопределенно передернула плечиком – кто знает? Я тоже не знал. Кое-что из сказанного было для меня ново и неожиданно, внутренне я не соглашался, хотя и не стал возражать. Наверно, она почувствовала это и, чтобы снять мои сомнения, сказала:
– А, не будем об этом.
Пусть – не будем, я был согласен. Меня меньше всего касались здешние сложности – больше привлекала эта девушка, и я невольно стремился к беззаботной легкости в наших отношениях. Хотелось шутить, говорить о пустяках, но я все не мог настроиться на нужный тон, уловить подходящий момент. Все что-то вклинивалось между нами и мешало. Может быть, война, а может, и еще что-либо.
Не успела Франя зашить мой рукав, как отворилась дверь, и в нее просунулось лицо Кононка.
– Товарищ лейтенант!..
В его голосе звучала тревога, и я в нижней сорочке выскочил во двор. На огневой, похоже, все было спокойно, а вот на дороге напротив появился незнакомый, без тента «Додж», и от него напрямик через пустырь направлялась к коттеджу группа военных. Впереди шагал рослый плечистый человек, вроде без оружия (или, может, с пистолетом на боку), за ним еще трое с коротенькими автоматами «ППС». Вразброд, с молчаливой настороженностью на лицах они приближались к речке. Я подошел к калитке.
– Ты кто? – спросил передний, перейдя мостик и останавливаясь перед закрытой калиткой. На его плечах были всего лишь погоны старшины, и у меня отлегло на душе.
– А ты кто? – как можно спокойнее спросил я.
Вместо ответа старшина прорычал натренированным старшинским голосом:
– Я спрашиваю, кто занимает особняк?
– Ну, я занимаю. А что?
– Освободить немедленно! – голос его стал совсем сволочной. – Для разведроты гвардейской армии!
– Другой поищите! – со внезапной решимостью выпалил я. – Здесь противотанковый полк.
– Какой еще полк! – крикнул старшина и легко перескочил через калитку.
– Стой! – крикнул я, вдруг пожалев, что оставил пистолет в вестибюле, и тотчас выхватил автомат у Кононка, который стоял сзади. – Стой!
Старшина и в самом деле остановился, вперив в меня холодный ненавидящий взгляд. Потом оглянулся назад, где за калиткой наготове дожидались его помощники. Те, кажется, тоже брались за оружие.
– Под трибунал захотел? – угрожающе прорычал он, однако сбавив первоначальный напор. За висящий на боку «Парабеллум» пока не хватался.
Минуту мы стояли так, друг против друга – я с изготовленным для стрельбы автоматом, а он, по-видимому, набираясь решимости. Но что-то мешало ему в этом, и он оглянулся. Однако не на своих притихших у калитки помощников, а за речку – на моих артиллеристов.
– Твои?
– Мои.
Наверно, мало что понимая из того, что происходило возле коттеджа, мои артиллеристы с заметным вниманием вглядывались сюда, и, по всей видимости, это поколебало решимость старшины.
– Еще пожалеешь, мудак! – бросил он на прощание и перескочил через калитку.
Скорым шагом они двинулись вдоль речки, наверно, к другим постройкам, а я отдал автомат Кононку и вернулся в коттедж.
Эта стычка меня взбудоражила – от прежнего беззаботного настроения ничего не осталось. Я чувствовал, однако, что на этом не закончится, что последует продолжение. Каким оно окажется, нетрудно было представить. И я подумал: уж не постарался ли тут санинструктор Петрушин? Иначе почему они сразу направились к этому коттеджу – наверное же, не потому, что он здесь самый красивый. Разве мало в тылу коттеджей более красивых, чем этот? Да и для разведроты или гвардейской армии они старались?
Из рук заметно встревоженной Франи я взял гимнастерку, молча натянул на себя. Франя меня ни о чем не спрашивала, видно, и без того догадываясь, что произошло у калитки, и чувствуя мое состояние.
– Ладно, не бойся, – сказал я, застегивая ремень. – Мы защитим.
– Спасибо, – тихонько произнесла девушка.
– И это... Будем на «ты».
– Хорошо, Митя.
Все-таки я задержался в гостях, нельзя было так долго отсутствовать на огневой. Хотя вокруг было тихо, но в любой момент обстановка могла измениться. Опять же комбат, наверно, уже не однажды звонил Мухе, требовал меня к телефону. Медведев, конечно, выручит, скажет, что лейтенант ушел во второй расчет, где не было телефона. Но все-таки не на полдня же он ушел во второй расчет.
– Я вернусь, – сказал я Фране, которая, не выходя на крыльцо, стояла в раскрытых дверях. – Никого не пускайте.
На огневой, однако, все было как обычно в минуты тишины. Наводчик Степанов дымил вонючей «моршанкой», ленивый Атрощенко лежал навзничь на бруствере, свесив на площадку длинные, в трофейных сапогах ноги. Молодой Скибов долбил под сошником лопаткой – чтобы увеличить сектор обстрела. Его работой, сидя на станине, придирчиво руководил командир Медведев.
– Глубже, глубже копни! А то как даст на откате – наводчику синяк посадит. Обед вам, лейтенант, в котелке на ящике, – сказал он, обращаясь ко мне, как всегда, ровным голосом. – На двоих с Кононком.
– Ешь, Кононок, я не буду.
Мне было не до обеда. Чувствовал, коньячный хмель еще не прошел, как не прошла тревога от недавней стычки возле коттеджа. Открытый «Додж» куда-то исчез с дороги, и я не заметил куда. Или они убрались вовсе, или шарили где-то поблизости и снова могли ворваться в особняк. Я все поглядывал туда, хотя и не знал, что бы сделал, увидев их там. Сказав Фране не пускать, я, конечно, понимал всю ограниченность ее возможностей. Если эти захотят, их не остановить и танку. Что им этот коттедж! У меня уже случалась похожая встреча осенью возле Балатона в одном графском поместье, которое мы заняли после боя. Едва ввалились из-под дождя под вечер в надежде погреться, как во двор въехало несколько «Студебеккеров», и такие вот молодцы с автоматами принялись нас выкуривать в поле. Мол, выметайтесь, здесь расположится управление полковника Малеваного. Хотя, как оказалось, полковнику понадобились вовсе не холодные графские покои с портретами предков на стенах, а скорее подвалы под ними. Вытурив нас в поле, они хозяйничали в поместье до утра, а на рассвете их тяжело нагруженные «студеры» отбыли в тыл. Сидя в мокрой посадке, мы проводили их не одной парой ласковых слов. Но там был комбат, он принимал решение остаться или уступить. Решил уступить, может, и правильно – дешевле обошлось. Потому как, что бы мы сделали с пьяной оравой, наделенной полномочиями высокого начальства? Тут же комбат был далеко, решение пришлось принимать мне. Вот я и принял. Теперь буду дожидаться последствий.
Между тем стало слышно, как в ровике заговорил по телефону Муха. Но, судя по тону, разговаривал не с начальством – скорее со своим братом связистом. Поговорив немного, поднялся от телефона и громко объявил из ровика:
– Братья славяне! Войне конец!
На огневой все моментально замерли, пораженные радостной вестью, и Муха, натопырив усы, с важностью разъяснил:
– Бригадные радисты подслушали: завтра капитуляция!
– А почему начальство молчит? – засомневался Медведев.
– Еще сообщат.
Муха опять скрылся в ровике, припал к своей трубке – теперь оттуда ожидались самые необыкновенные новости, от которых радостно замирало солдатское сердце, солнцем озарялся весь белый свет. Это же надо – кончалась война, и ты жив, тебя не убили! Теперь ты будешь жить долго-долго. Не будешь дрожать в земле, дожидаясь последнего, твоего разрыва, не будешь мерзнуть зимой, изнывать на солнцепеке летом, голодать, переживать несправедливости начальства. Ты вернешься домой, снова увидишь маму, встретишь свою любовь, которая даст тебе законное право на счастье. Конец войне!..
