Сергей Михеенков - Штрафники против гитлеровского спецназа. Операция «Черный туман»
Калюжный знал, как причудливо петляет среди болот дорога и что, если ехать тропами, то путь можно сократить вдвое. А значит, полицая можно перехватить еще до того, как он достигнет ближайшего поста каминцев.
Он поправил под ремнем ТТ, сверху прикрытый рубахой и полами пиджака, прислушался. На крыльце играла со своими куклами Саша. Девочка укладывала их спать, бранила и целовала. Калюжный улыбнулся ей, беспокойно посмотрел в сторону ручья, куда ушла Лида. Он знал, что, если Лида увидит его верхом на коне, сразу поймет неладное. К тому же Рогуля проехал через брод. А значит, Лида его наверняка видела. И то, что полицай одет на выезд, с повязкой на рукаве, должно быть, уже насторожило ее. Надо быстрей уезжать, решил он. Иначе отнимет коня и спрячет пистолет. Такое уже случалось. Когда зимой на хутор забрела наша разведка, Лида перетащила Калюжного в баню и закрыла на замок. Он тогда еще не наступал на ногу. Рана сочилась гнойной сукровицей. Но, если бы не Лида, он бы уговорил разведчиков забрать его с собой. Саночки он уже приготовил. В лесу, неподалеку, в укромном месте с выходом в овраг, чтобы прятать его в случае крайней опасности, она вырыла землянку. Несколько раз Калюжный ночевал в ней. Один раз вместе с Лидой. В тот раз с торфяников приехала крытая машина. Кого-то искали. Офицер и трое солдат. С бляхами полевой жандармерии. Этим лучше не попадаться на глаза.
Конь послушно рысил по склону оврага, легко перескочил через ручей, миновал болотину и вскоре вынес его в березняк. Впереди начинался лес, который местные называли Чернавичской пущей.
Пистолет командира, торчавший за ремнем под рубахой, холодил кожу. Это был тот самый ТТ, с которым они выходили из немецкого тыла после того, как их самолет упал в лесу неподалеку от переправы. Несколько 20-мм зенитных снарядов во время выполнения ими противозенитного маневра попали в машину, и дотянуть до линии фронта они уже не смогли. Пистолет тогда послужил и им, и командиру отряда, к которому они прибились. Командира звали Курсантом. Когда расставались, Курсант вернул лейтенанту Горичкину его личное оружие, и с тех пор командир с ним не расставался.
Тело старшего лейтенанта Горичкина рядом с обломками самолета похоронила Лида. А его, раненого, потерявшего сознание от удара, как пишут в донесениях, вследствие соприкосновения падающего самолета с землей, взвалила на коня и привезла на хутор. Пистолет она вытащила из кобуры погибшего командира и сунула в мох под приметную сосну. Потом, когда Калюжный пришел в себя, она, уступая его просьбам, сходила к упавшему самолету и принесла ему командирский ТТ.
И вот теперь Калюжный ехал по лесной тропе, торопил коня, чтобы попасть к переезду через Каменку раньше Рогули, и время от времени трогал рубчатую рукоятку пистолета. ТТ, конечно, не ШКАС[5], но, во-первых, другого оружия у него сейчас не было, а во-вторых, он – память о командире, а в-третьих, в ближнем бою ТТ – штука незаменимая. Обойма – полная.
Солнце яркими бликами играло на тропе, на зарослях мха, на тусклых листочках черничника. Черничник еще не очистился после зимы от паутины, не встал, не распрямился, придавленный снегами и засыпанный рыжими сосновыми иголками. Он словно еще не верил, что зима прошла, снега растаяли и талицей ушли к корням, чтобы до первых дождей питать в лесу все живое. Внимательный глаз Калюжного все примечал. Чуткий слух не пропускал ни одного звука. Выросший в таежном поселке на реке Каменке, притоке Ангары, он прекрасно знал, что такое лес, как в нем ориентироваться, если даже здесь ни разу не бывал. Как найти следы и как скрыть их. Что можно есть. И какую воду пить. Где ночевать, если это понадобится.
И он спешил сейчас на речку Каменку, как на реку своего детства. Он и сам еще не понимал до конца, что заставило его метнуться сюда, чтобы остановить полицая Рогулю. То ли надежда, что летчик благополучно посадил в лесу свою машину и что, возможно, он жив и нуждается в помощи. То ли другая надежда, которая простиралась дальше. Если пилот жив, он сможет уйти через линию фронта вместе с ним. Теперь, когда рана затянулась и почти не беспокоила, он не будет обузой. Более того, он сам мог помочь тому, кто в этом нуждался. Тем более в пути к фронту, где идти придется все время лесом.
Но сейчас предстояло остановить Рогулю.
Василь Рогуля был из местных. Просторный дом его с добротными хлевами и амбарами, выстроенными еще до колхозной круговети, стоял наособицу, возле самого леса. Ставил усадьбу Рогуля вместе со старшими братьями. Их было четверо. Двоих расстреляли продотрядовцы. Один исчез. Оставил семью и ушел куда-то в сторону польской границы. Старшего взяли в тридцать шестом и дали десять лет лагерей. А он, пятый из корня Рогулей, самый молодой, вступил в комсомол, нацепил на грудь красный бант и остался при родителях. Хутор Чернавичи в тридцатые годы начал разрастаться. Сюда сселяли с мелких хуторов, вытаскивали из лесу зажившихся на воле хозяев, сгоняли в общественные конюшни и коровники скот и тягло. Когда-то тут было людно, шумно и весело.
Когда Лида вместе с дочерью и раненым летчиком появилась в Чернавичах и остановила коня возле двора своей тетки, Аксиньи Рогули, местный полицейский тут же наведался к ним при форме и оружии и с порога, не успела еще Аксинья обнять племянницу, поинтересовался, кто пожаловал к ним на хутор. Но Аксинья только мельком взглянула на Василя и, подбежав к коню, на котором поперек седла лежал наспех перевязанный летчик, сказала ему властным тоном:
– А ну-ка, деверек[6], помогай. Видишь, люди в беде. И не чужие.
Вот так Аксинья разом все и расставила на свои места.
В Чернавичах люди жили незлобно. Из мужиков на хуторе почти никого не осталось. Молодых почти всех призвали еще первым военным летом. Некоторые из них вскоре вернулись из-под Брянска, Рославля и Вязьмы, где попали в окружение два наших фронта, около десяти армий. Они добрели по лесам до родного хутора, приволокли раненых односельчан. Но прожили здесь недолго. Уже к весне сорок второго многие из них ушли в лес, к партизанам. А летом в Чернавичах начали мобилизацию призывных возрастов в Корпус белорусской самообороны {1} и 69-й батальон «Schuma» {2}. Кто не оказался в списках, бежали в лес. Некоторые вскоре вернулись, перезимовали дома, надеясь, что скоро Красная Армия освободит местность. Но Красная Армия продолжала стоять в пятидесяти километрах от Чернавичей и атаки ее направлением на Омельяновичи особого успеха не имели. А месяц назад подчистили последних хуторских мужиков. Местные власти провели мобилизацию в Белорусскую краевую оборону[7].
Рогуля благодаря своей изворотливости и чутью сумел избежать и мобилизации в Корпус, и в БКО, и в батальон «Schuma». Не пошел и в лес. Хотя знался и поддерживал кое-какие связи и с теми, и с другими. Осенью 1943 года, когда по инициативе руководителя Министерства оккупированных восточных областей Альфреда Розенберга на территории Белоруссии («Остланд») немцы начали создавать «самооборонные деревни», он понял, что тянуть больше нельзя, что пробил наконец и его час, и надел полицейскую повязку. И, похоже, не промахнулся.
«Самооборонные деревни» получали в полную собственность землю. К тому же из деревень, входивших в эту категорию, население не подлежало мобилизации в Белорусскую краевую самооборону. Правда, призывать в БКО из Чернавичей к тому времени было уже некого. Из мужиков остался только он и слепой восьмидесятилетний дед Рыгор. Вот тут-то и встрепенулось затаившееся в ожидании своего часа сердце Рогули и он явился в Омельяновичи, в полицейскую управу. И вышел оттуда с повязкой и старенькой красноармейской винтовкой, к которой ему выдали три обоймы патронов. Винтовка ему досталась хоть и без ремня, и с порядочным налетом ржавчины, так что прежде чем открыть затвор, ее металлические части пришлось обернуть тряпкой, намоченной в керосине, но вполне исправная, с хорошим боем и безотказная. Стрелял он из нее трижды. Один раз по стае одичавших собак в Чернавичском лесу. Один раз по связке щук в ручье во время весеннего нереста. И один раз в воздух, когда на переезде через Каменку в полночь он встретил не то человека, не то зверя. Тот вышел ему навстречу и остановился. Остановился и Рогулин конь и прижал уши, как перед стаей волков. Сердце Рогули заколотилось так, что стало закрывать горло. Он дрожащими руками дослал в патронник патрон и выстрелил поверх головы стоявшего на том берегу речки.
Винтовка винтовкой. Но стать полновластным хозяином Чернавичей ему не дали обстоятельства, которых он сразу не учел.
Хутором к тому времени управляла его свояченица Аксинья Северьяновна Рогуля, жена брата Андрея, ушедшего то ли в Польшу, то ли в Литву десять лет назад и с тех пор будто сгинувшего. Аксинья имела от Андрея двоих дочерей. Жила в таком же просторном, как и у Василя, доме над ручьем, умело вела хозяйство. Дочери подросли, тоже быстро ухватились за хозяйство, стали помощницами. Характер свояченица имела твердый. До прихода немцев председательствовала в здешнем колхозе. В колхоз, кроме Чернавичей, входили еще три хутора – Васили, Малые Васили и Закуты.
