Артем Драбкин - Я дрался на Т-34
Где-то в феврале 1945 года все наши танки побили, и нашу бригаду, да и корпус весь из боев вывели — не было танков. Потом из тех танков, что отремонтировали, собрали батальон и послали воевать на Земланский полуостров. Но я уже в этих боях не участвовал.
МАРЬЕВСКИЙ АРКАДИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ
… прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть — годен.
Перед войной я закончил десятилетку и пошел работать в паспортный стол милиции, куда меня взяли выписывать паспорта, поскольку обладал красивым почерком. В августе 1941 года меня послали в военкомат выписывать повестки призывникам. Мне было еще рановато в армию идти — только 17 лет исполнилось. Поздней осенью, уже снежок выпал, приносят мне список примерно из пятидесяти фамилий. Я читаю, а это все мои школьные, дворовые товарищи, с кем я мальчишкой бегал. Как же так? Все мои товарищи уходят в армию, а я здесь останусь? Нет! Я и себе выписываю повестку. Приношу к военкому, майору Дегтяреву, на подпись. Он дошел до моей повестки: «Ты что? Мы тебе здесь звание присвоим, и будешь у нас работать под моим началом». — «Товарищ майор, я хочу с ребятами вместе идти». — «Хочешь?» — «Мои братья там, и я пойду». — «Ну, что же, иди».
Вот так я был призван в армию. Свои нехитрые пожитки я завернул в кусок полотна, в углы которого завязывались картофелины, чтобы можно было сделать узел, когда их сложишь вместе, — рюкзаков и сумок тогда не было. На станции нам подали пассажирский вагон, который должен был отвезти призывников на пересыльный пункт в Горький. Надо сказать, что я до армии стеснялся при отце курить, а что такое вино — вообще не знал. Перед отправкой поезда отец подошел к вагону и принес нам на дорогу целый ящик четвертушек водки. Я распрощался с ним, первый раз попросив у него разрешения закурить.
Пересыльный пункт был забит призывниками. В первую же ночь кто-то из-под головы вытащил мой мешок с сухарями и прочими принадлежностями. Встал я голодный, ничего жрать не дают. Хорошо, свои земляки поделились чем могли.
На пересыльном пункте прошли медкомиссию: руки, ноги есть, глаза есть — годен. После этого повезли нас под Казань, в район двух больших озер — Малые и Большие Кабаны, на формирование пехотной части. Там уже были заготовлены длинные-предлинные землянки для нашего брата. Командиры встретили нас очень хорошо. Все были кадровые — хорошие мужики. Помню, командир роты — лейтенант Илларионов, высокий парень. Командир взвода — лейтенант, забыл фамилию, хороший пожилой мужчина. Дней через двадцать принимаем присягу.
Как-то раз меня направили в караул на пост около склада. Склад — длинный деревянный ангар: на первом этаже — продовольственный склад, на втором — вещевой. Стою на посту с винтовкой с примкнутым штыком. Уже зима, снег лежит. Слышу, кто-то идет. Окликаю: «Стой! Кто идет!» — «Начальник караула старший сержант Наумкин». — «Пароль». Он дает пароль. Я даю отзыв. Подходит, а с ним подъезжают сани с двумя лошадьми в упряжке. Он говорит: «Ну как, не замерз?» — «Да, холодно». На мне что — шинелька да валеночки, которые я сдавал своему сменщику, когда возвращался с поста. Старший сержант берет у меня винтовку, отмыкает штык, подходит к двери склада и срывает накладку, ушки которой были схвачены висячим замком. По уставу я не должен был давать этого делать, но мне всего семнадцать лет, а он, как ни говори, начальник караула. Погрузил на подводу продукты, полушубки, подготовленные для солдат, и уехал. А я остался на посту. Отстоял я положенные четыре часа, сменился. На следующий день мы сдали караул, пришли в подразделение. Наумкин, который был помкомвзвода, говорит: «Зайди ко мне в каптерку». Я прихожу: «На, поешь сухариков, сала шпик», — со склада наворовал. А кладовщики, когда пришли на работу, подняли шум. Нас особый отдел быстро вычислил, я не отпирался, и без всякого трибунала приговорил к расстрелу. Дошло дело до командира полка, подполковника Бубнова, ездившего, как сейчас помню, верхом на коричневой, чуть ли не красной, лошади. Дело было за несколько дней до отправки нашей части на фронт, и, видимо, он договорился с работниками НКВД заменить нам расстрел направлением в штрафную роту. Вот так мы попадаем с Наумкиным в штрафники. Поехали на фронт вместе со всеми, только штрафники — которых набралось порядочно, ехали на фронт в отдельном вагоне.
Я не знаю, как получилось… Я только помню, что перед первой атакой нам выдали по десять патронов на винтовку. А потом я стою, затвором щелкаю, стреляю, а у меня уже нет патронов. Вдруг какой-то солдат хлопает меня по плечу: «Хватит, немец уже убежал». Вокруг трупы наших штрафников, а я живой. Думаю: «Как же так?» Ничего не понимаю, как будто помешался. После боя написали представление, сняли с меня судимость и даже медалью «За отвагу» наградили, отправив к своим в часть. Что стало с Наумкиным, я не знаю.
Еще некоторое время я повоевал в своей, 332-й дивизии. Ну, как повоевал? В основном готовились к наступлению. Помню, за ночь совершили шестидесятикилометровый марш — командиры на лошадях, мы падаем в снег, нас поднимают. Мы знали, что в наступление пойдем после артподготовки, а пока артиллерию по снегу подтянули, прошла, наверное, неделя, а может, и больше. Мы шалашей наделали, спать-то негде было. Я всю войну ни разу не спал в помещении! Честно говорю. Вот наломаем лапника, на снег настелим, шалашик соорудим. Мы с собой еще железные печки носили. В шалаш ее поставишь, трубу наружу, шинелью укрылся и спишь. Но нам не давали отдыхать — все время занятия по стрельбе, по тактике, чтобы мы были готовы к бою. Как-то раз нас построили. Смотрим, рядом с нашим взводным стоит офицер в танковой форме, в танкошлеме: «Трактористы и шофера — шаг вперед!» До войны мой дядя, работавший шофером и преподававший автодело, немного учил меня вождению грузовика. Я говорю, что, мол, не шофер, только дядя меня учил ездить на машине. «Ездил на машине?» — «Километров пять, может, проехал». — «Выходи». Вот так я попал в танковые войска механиком-водителем. Прошли по лесу километра два в расположение части — 1-го танкового корпуса. «Тридцатьчетверок» еще не было, только Т-60, Т-70, БТ-7. Опытные механики-водители начали нас обучать вождению, технике. Объяснили, что в бой надо идти налегке — в одной гимнастерке, чтобы успеть выскочить, если подобьют. Эти железные гробы пробивались пулей и горели, как спички, — двигатель-то бензиновый. Поэтому наука покидать танк была одной из самых важных.
Ну, а потом бой. Подо мной сожгли четыре машины, но сам я не был ранен. Первый раз выскочил из машины и — как заяц, в сторону, пока баки рваться не начали. Гибли в основном командиры, те, кто в башне сидел. Я уже потом дорос до командира роты Т-34, даже исполнял обязанности командира батальона, но в бою всегда сам садился за рычаги. В башню никогда не садился — я уже был ученый. Башню чаще пробивали, и шансов уцелеть находящимся в ней мало. Может, поэтому и жив остался…
А потом из ремонта пришли Т-34. Я хоть и сержант, но образование-то у меня высокое — десять классов, и меня поставили командиром танка. Тут уже я себя королем почувствовал. Правда, видимость из него все равно плохая — только земля-небо мелькают, но пушка мощная. Командир орудия тебе в спину ногой толкнет — я сразу делаю короткую, и он стреляет. Неплохо получалось.
Летом сорок второго мне присвоили звание младшего лейтенанта и отправили в Омск. Там, в эвакуированном из Камышина танковом училище, собрали таких же, как я, младших лейтенантиков, которым на передовой присвоили звание. Звание-то есть, а командовать мы не умеем. Где-то месяца три занимались, обучались тактике ведения боя, стреляли, ходили на завод №174, участвовали в сборке машин. Надо сказать, что на этом заводе конвейерной сборки не было, все осуществлялось вручную.
В конце сорок второго года получили танки и отправились на фронт, под Сталинград. В моем экипаже механиком-водителем был Миша Миронов, 1922 года рождения, работавший до войны трактористом. Но я уже говорил, что в бою всегда сам за рычаги садился, а его рядом сажал, на место радиста. Коля Жибреев, с 1924 года — заряжающий. Ванюша Печорский, сибирский охотник, вот стрелял так стрелял! Я так не мог. Если не с первого, то со второго выстрела обязательно попадет в цель. Я говорю: «Ваня, башня твоя». Взаимозаменяемость в экипаже была отработана. Все могли вести машину и стрелять.
Корпусом уже командовал генерал-майор Панков Михаил Федорович, а моей 17-й гвардейской танковой бригадой — подполковник Шульгин. Тот в танк никогда не садился. В любом бою носился на своем «Виллисе» между танками с палкой в руке. Не дай бог остановить машину во время боя, тут же стук по броне у люка механика-водителя: «Открой люк!» Только высунулся — он палкой по голове. Со мной один раз тоже так было. Танк попал в воронку, а я не успел переключить передачу, и он заглох. Слышу стук палки по броне. Я танкошлем с головы сорвал, на коленку натянул и высунул в люк. Пару раз он меня ударил. Я коленку убрал, быстрее на стартер нажал, передачу включил и пошел. Прошло много времени, я уже забыл про этот случай, вдруг меня вызывает, уже полковник, Шульгин: «Ты где научился командиров обманывать? Ты почему меня обманул?» — «Когда, товарищ полковник?» — «Мне сказали, что ты надел танкошлем на коленку. Ты почему головой не стал вылазить из люка?» — «Товарищ полковник, я думаю, что плох тот командир, который голову подставит». — «Ну, твою мать, молодец! Иди».
