Елизавета Паршина - Разведка без мифов
Тем не менее, встреча Мамсурова и Хемингуэя состоялась:
Еще в Мадриде Кольцов сказал, что хочет познакомить меня с большим американским писателем. «А на кой черт он мне нужен?» Должен признаться, что фамилию Хемингуэя я слышал тогда впервые. «Он хочет посмотреть отряды. Расспросить тебя» — объяснил Кольцов. Это мне совсем не понравилось, поскольку я строжайше соблюдал конспирацию. (…) Однако Кольцов настаивал. («Журналист», стр. 58)
«Кольцов настаивал» — такое объяснение может сойти для журналиста, но не для нас с вами. Роль Кольцова в Испании сильно преувеличена. Несмотря на то, что он был корреспондентом «Правды», представителем ЦК и личным информатором Сталина, с ним мало считались и особенно не церемонились. Например, Артур Спрогис, несмотря на неоднократные просьбы, не допустил Кольцова даже в расположение отряда. Да что там Кольцов! Когда к Спрогису приехал начальник Генерального штаба Касадо и спросил, чем занимается отряд, он отказался говорить что-либо о своей работе. Вот в отелях, штабах и ресторанах Кольцов был в почете, поэтому и у Хемингуэя, крутившегося там же, он выписан в романе лицом влиятельным (Карков).
И все-таки встреча Мамсурова и Хемингуэя состоялась:
Мы встречались три дня подряд. Беседы начинались в шесть вечера и кончались за полночь. Сидели в ресторане, ходили по улицам. Я рассказывал о диверсионных группах. — Говорит Мамсуров Яковлеву (стр. 58).
Врет, конечно. Представьте себе, что вы работаете в Разведуправлении и подошли к столу своего товарища за сигаретой. Знаете, что он сделает первым делом? Прикроет чистым листом документы, с которыми работает. А представьте себе разведчика, который в буфете рассказывает своему товарищу из соседнего отдела о своей работе. В лучшем случае он получит выговор, в худшем — уволят. А теперь представьте себе разведчика, рассказывающего о своей работе постороннему человеку, например, в гостях. В лучшем случае его уволят. В худшем — посадят. А если разведчик рассказывает о своей работе иностранцу? В лучшем случае — посадят, в худшем — поставят к стенке. Если же это сделает разведчик в военное время, его в лучшем случае сразу поставят к стенке. А что происходит в нашем случае? Руководитель военной разведки в военное время в чужой стране, находясь на нелегальном положении, рассказывает о своих диверсионных группах американскому журналисту!!! Три дня подряд!!! Да уже на второй день Мамсуров продолжил бы свой рассказ в Москве в подвале Лубянки.
То, что Мамсуров пошел на эту встречу говорит о том, что она была и санкционирована, и организована, центральным руководством. Зачем? Мамсуров — разведчик, Хемингуэй — иностранец. По-моему, все ясно. Что-то он, конечно, должен был говорить, но мы уже стреляные воробьи и знаем — «ни слова правды».
Из воспоминаний Е.Паршиной: Когда вышла эта статья в «Журналисте», я пришла к Хаджи и спрашиваю: «Неужели ты помнишь, что врал Хемингуэю тридцать лет назад?» Он так засмеялся: «Конечно, нет». Вообще, Хаджи врал артистически! Прямо на ходу! Так все расскажет, интересно, с подробностями, но, конечно, ни слова правды. А иначе и нельзя — какой же разведчик правду скажет!
А литераторы, знай себе, пишут:
Многое из того, что Хемингуэй рассказал в романе «По ком звонит колокол» — о действиях партизан, он взял со слов Хаджи. (Илья Эренбург).
Два вечера Эрнст Хемингуэй просидел с ним в отеле «Флорида» и впоследствии сделал смелого Хаджи прообразом одного из героев романа «По ком звонит колокол». (Роман Кармен).
Много позже при встрече в Москве генерал Мамсуров рассказывал генералу Винарову, что Хемингуэй записывал в свой блокнот все подробности его рассказа о нескольких операциях в тылу противника. Отсюда, наверное, и поразительная точность в описании действий минера, когда в романе Роберт Джордан взрывает мост. (М. Корнеевский, А. Сгибнев).
В произведениях Хемингуэя почти всегда угадывается подлинная история, участником или свидетелем которой был писатель. Угадывается настолько ясно, что позволяет говорить о Хемингуэе, как о своеобразном документалисте… (Е. Яковлев).
Нет. В Испании Хемингуэй очень мало видел и многого не понял. Многих журналистов вообще не пустили дальше Барселоны и Валенсии. Ему удалось попасть в Мадрид, но дальше его пускали редко, поэтому большее время он проводил во «Флориде», ресторанах и барах (не знаю, видел ли его кто-нибудь трезвым), расспрашивая военных, в основном, штабников. Старался чаще бывать в заселенном советскими советниками отеле Гейлорда.
Да, без Гейлорда нельзя было бы считать свое образование законченным, именно там человек узнавал, как все происходит на самом деле, а не как оно должно бы происходить. Я, пожалуй, только начал получать образование, подумал он. Любопытно, придется ли продолжить его? Все, что удавалось узнать у Гейлорда, было разумно и полезно, и это было как раз то, в чем он нуждался. Правда, в самом начале, когда он еще верил во всякий вздор, это ошеломило его. Но теперь он достаточно уже разбирался во многом, чтобы признать необходимость скрывать правду, и все, о чём он узнавал у Гейлорда, только укрепляло его веру в правоту дела, которое он делал. Приятно было знать все, как оно есть на самом деле, а не как оно якобы происходит. — Говорит Роберт Джордан (стр. 315).
Остается поражаться наивности писателя, думающего, что советские советники при иностранце будут говорить «все, как оно есть на самом деле», и что сидя в отеле, вообще можно увидеть истинное лицо войны. Нужно ли при известных теперь источниках «знаний» писателя удивляться угнетающей атмосфере романа, озлобленным, грызущимся и убивающим друг друга партизанам, чужим американскому супер-диверсанту Джордану. Да и то, что Хемингуэй действительно видел, претерпело сильное искажение его своеобразной психикой, о которой я подробнее скажу ниже. Не случайно поэтом поставленный Яковлевым вопрос о прототипах романа «По ком звонит колокол» не получил ни развития, ни аргументации. Так параллель Джордан — Хемингуэй лишь названа, но даже не рассмотрена. Вероятно потому, что в основе ее нет ничего, кроме отдельных и поверхностных автобиографических реминисценций. Не глубже рассмотрен и образ Марии. С небольшим преувеличением можно сказать, что в каждом отряде была своя такая Мария, и привела ее туда не менее трагическая судьба. То, что прообразом Кашкина был Цветков, мы теперь можем уверенно отрицать. Отмеченное в очерке портретное сходство Гольца и Сверчевского действительно очевидно. Могу добавить к этому, что хемингуэевский Гольц командует 35-й дивизией, и Карел Сверчевский (в Испании — генерал Вальтер) командовал 35-й дивизией. Штаб Гольца находился в Эскориале, и штаб Сверчевского находился в Эскориале (этот факт нам далее особенно пригодится). Кроме того, известно, что между генералом Вальтером и Хемингуэем были приятельские отношения. Заметно выделяется в романе старик Ансельмо. Он дан человечнее, правдивее, убедительнее. Вот что рассказывает о нем Мамсуров:
Их проводил старик испанец. Было ему лет семьдесят, звали Баутисто, добрейшей души человек. Я рассказывал Хемингуэю, что он был убежденным противником убийства людей. Для испанских партизан, особенно на первом этапе, это было в какой-то мере характерно — решиться на гражданскую войну не так-то просто. В романе старик Ансельмо, который провел Джордана к партизанам, раздумывает: «…По-моему, людей убивать грех. Даже если это фашисты, которых мы должны убивать». Ансельмо оказался самым верным помощником Роберта Джордана. Когда настало время, он убрал часового на мосту и сам погиб при взрыве. Баутисто же погиб еще более трагично, смертью своей доказав неизбежность безжалостной борьбы с фашизмом. В июле или августе 1937 года мы подожгли семнадцать самолетов на аэродроме в Севилье. Атаковали аэродром, разделившись на группы по два-три человека. Напарник Баутисты был убит, а сам он ранен. Его не удалось отбить у фашистов. Недалеко от Бадахоса фашисты поставили на пригорке крест, распяли на нем старика и подожгли. — Товарищ Хаджи ведет красным карандашом по карте. — Вот здесь ранили, а здесь распяли. Километров сто везли, не меньше. («Журналист», стр. 59).
Комментарий Е. Паршиной:
В нашем отряде был старый подрывник Баутисто Молина, лет шестидесяти пяти, шахтер из Андалузии. Очень опытный и необычайно выносливый боец. Он очень похож на Ансельмо из романа «По ком звонит колокол». Однажды в тылу националистов мы попали в очень сложное положение, но с боем благополучно выпутались. Все бойцы тогда веселились и смеялись, а он говорит: «Что вы радуетесь? Мы только что людей убивали». Мне на всю жизни запомнились эти слова. В июле 1937 года проводилась крупная наступательная операция на Брунете. Все партизанские отряды, в том числе и наш, были сведены в одну группу под командованием Мамсурова для захвата большого участка железной дороги в тылу врага. Я оставалась на нашей стороне в группе обеспечения операции, а Мамсуров с отрядами пошел через линию фронта. Он был очень смелым, и мы все любили его и боялись, что он обязательно сунется туда, где опаснее всего. Перед переходом фронта Спрогис вызвал двух бойцов — Баутисто и Франциско Факундо — и приказал им (я переводила) ни на шаг не отходить от Мамсурова, и что за его безопасность они отвечают головой. Баутисто он приставил к Мансурову как проводника (никакой опеки тот не потерпел бы, у него был гордый кавказский характер), а Франциско, прячась, маячил сзади. Вот тогда-то Мамсуров и познакомился со стариком Баутисто. Видно, и ему запала в душу его проповедь. Ну, а что касается его ранения и казни на горящем кресте, так это очередная дань журналистам — выдумка Хаджи. Баутисто продолжал воевать в нашем отряде до осени 1937-го, когда мы со Спрогисом вернулись в СССР.
