Сергей Герман - Штрафная мразь
Вокруг остались лежать трупы, штрафников и немцев. Штрафников было много. Нашли командира роты. Он лежал в воронке лицом вниз.
Тот же самый штрафник, в прожжённой телогрейке, сплюнул на землю.
— Туда ему и дорога. Жаль, что эту суку нельзя вылечить, а то я бы его ещё раз убил. Плохо, что расплата дешевле греха!
Пролетел двухфузеляжный самолёт разведчик «фокке — вульф», называмый «Рама». Неожиданно, из-под его брюха вываливался какой то бесформенный ком, сразу же рассыпавшийся на тысячи мелких точек. Они падали вниз и превращались в серые снежинки. На позиции роты как в замедленном кино падали листовки. Их несло ветром, волокло по серому от пороховой гари снегу.
Прямо перед Лученковым упал серый листок, на котором были изображены убитые красноармейцы. Из-за них выглядывала голова Сталина — с большими усами и испуганным взглядом из-под мохнатых бровей. Под ним — стишок:
«Ни шагу назад!», — приказал тебе Сталин, А сам уж давно убежал за Урал Штаны он от страха свои замарал.
И далее: «Русский солдат! Сдавайся в плен! Фюрер гарантирует тебе жизнь и возвращение к семье».
Поумнели немцы. Раньше они писали: «Бей жида — политрука, рожа просит кирпича!»
Листовки падали на грязный, перепачканный мазутом и взрывами снег.
Из-за этих-то листовок раньше переживал капитан Половков. Потом рыл землю ротный Помников. Вынюхивал старший лейтенант Мотовилов.
Нет больше Половкова. Погиб Помников. И сам я ни сегодня, так завтра — послезавтра буду освобождён. — Думал про себя Лученков.
Краем глаза он заметил, как стоявший в стороне Швыдченко, оглянувшись по сторонам быстрым ударом ладони накрыл листовку и сунул её за пазуху.
Лученков отвернулся. Его это не касалось. У каждого была своя судьба.
* * *Старший лейтенант Васильев пересчитывал живых. На полянке собрали роту… Двенадцать измученных, небритых, в грязных, разодранных ватниках, увешанных оружием человек. Строить их взводный не стал, встали полукругом, поглядывали и гадали, что сейчас скажет лейтенант.
— Товарищи, — начал он. — Мужики… Спасибо вам, за то что выстояли. За то, что не дрогнули… и победили. Буду ходатайствовать о том, чтобы всем, кто участвовал в бою сняли судимость. А сейчас отдыхайте.
Оставшиеся в живых уже распотрошили немецкие ранцы и хлебнули шнапсу. Тела погибших сложили в воронку и на небольшом могильном холмике поставили деревянную пирамидку, с жестяной звездой.
Ударил нестройный залп из пяти винтовок. Бойцы закинули винтовки за спины, пошли помянуть тем, что оставалось во фляжках.
Лученкова задержал Игорь Васьков.
— Глеб, бля! Ты когда мне лопатку отдашь! — бывший интеллигентный студент матерился словно биндюжник, угрюмо смотрел по сторонам, словно искал, на ком бы выместить злость. Он был контужен, голова тряслась.
Неожиданно он сел на землю и заплакал.
— Суки! За что они нас? За что они нас, Глеб? — Лученков обнимал его за плечи, совал в руки самокрутку. Утешал.
— Нормально, Игорёк. Всё нормально. Мы же штрафная мразь, у нас и судьба такая.
Васьков сидел и плакал. Слезы текли по его грязному, небритому лицу, собирались на подбородке и терялись в преждевременных морщинах.
Их окликнул отделенный.
— Лученков! Васьков! Приказ не слышали или примёрзли? Строиться. Уходим!
— Слышал. Слышал я ваш хренов приказ, — пробормотал Глеб. — Пойдём, Игорь!
Закинув на плечо вещмешок и подобрав оружие, он на пару секунд остановился. Бросил последний взгляд на свеженасыпанный неприметный холмик и заспешил вслед за уходящими остатками роты.
Уже позже, в тылу, куда их отвели для переформирования, штрафники узнали, что атака была запланирована как отвлекающий маневр. Своим прорывом они должны были создать у немцев впечатление, что именно в данном месте наносится главный удар. Заставить противника снять с других участков танки и мотопехоту и перебросить их на этот участок для отражения атаки и ликвидации прорыва.
Немцы «клюнули» на приманку и действительно ввели в бой на данном участке крупные силы.
Из двухсот двадцати штрафников в строю осталось двенадцать. Остальные были убиты или тяжело ранены.
Штрафная рота была принесена в жертву с целью обеспечить удачное наступление для всей армии.
* * *Но когда одна беда прошла стороной не затронув тебя, а судьба всё равно требует своего, всё равно выпадет другая напасть.
Где-то, в глубине груди жило слабое предчувствие того, что эта напасть притаилась где-то за углом. Как было не внять этому чувству.
Уже поздно вечером Лученков почувствовал на затылке чей-то взгляд. Он обернулся — на него смотрел Швыдченко. Он даже усмехнулся ему едва приметно.
«Дескать, знаю. Это ты стрелял в Помникова».
Лученков вздрогнул, шагнул было к Швыдченко, словно хотел что-то сказать, но тот отвернулся, прошел мимо.
Утром всех оставшихся в живых вывели с передовой и отправили в 18-й ОПРОС, для восстановления в званиях и в правах. Командование должно было заполнить боевые характеристики, после этого должны были выдать погоны и распределить по обычным частям.
Сидя на поваленном дереве Лученков перематывал портянку. Неожиданно он вздрогнул. Поднял голову. Напротив него стоял старший лейтенант Мотовилов. За его спиной переминались двое автоматчиков. Рядом с ними Швыдченко.
Всегда чисто выбритое лицо Мотовилова на этот раз было покрыто красными пятнами. Бешеной ненавистью горели глаза.
— Встать! — Выдохнул он. Сделал шаг вперёд и вдруг неожиданно ударил Глеба в лицо. Заснеженная земля мелькнула у того перед глазами. Опираясь на винтовку он медленно встал, непонимающе и онемело взглянул в гневную пропасть его зрачков.
Мотовилов присев на корточки, рылся в его вещмешке. Достал несколько листовок, завёрнутых в запасные портянки.
— Где взял? — спросил мрачно, — нашёл? Или в плен собрался, вражина?
Лученков уже знал, что в такой ситуации, все объяснения звучат как оправдание.
Гнев захлестнул ему разум.
— Ну и сука ты, Швыдченко — вытирая рукавом кровь выдохнул Глеб. — Гнида кумовская!
Почти не отдавая отчёта своим действиям он затаив дыхание от боли в голове, изо всей силы, рванулся к Швыдченко.
Автоматчики вскинули оружие, старший лейтенант нарочито заметным движением положил ладонь на кобуру ТТ.
— На пулю нарываешься, щ-щщщенок!? Думаешь пристрелим прямо здесь?
Лученков стоял бессильно опустив руки и молча ждал выстрела — в грудь или лицо.
Уткнувшись взглядом в глаза офицера, он увидел в них убеждённость в том, что выстрелит не задумываясь.
Лученкову вдруг стало всё равно. Слишком долго он жил в ожидании смерти. Ресурс организма иссяк. Ярость и гнев неожиданно прошли и его охватило безразличие.
Уже не было уже ни злости, ни обиды, а только осознание непоправимости случившегося.
Кругом стояли бойцы и на их лицах читалась растерянность. Такие же ощущения были и у Лученкова. Никакого ощущения вины. Может быть это отрезвило Мотовилова. Он убрал руку с кобуры «ТТ». Дёрнул шеей.
— Арестовать!
— Круто гнёшь, начальник, — с угрозой бросил кто-то из штрафников.
Видя, что вокруг воцарилась тишина и его слова не были услышаны, Мотовилов властно крикнул:
— Ты, что, сука, оглох?! — Я кому сказал!.. — И снова лапнул кобуру.
Двое бойцов из полка, сопровождавших Мотовилова, оглядываясь по сторонам подошли к Лученкову. Один из них забрал у него винтовку, другой угрожающе передёрнул затвор автомата.
— Ещё оружие есть? — Спросил он.
Видно было, что они побаиваются штрафников и все время настороженно поглядывали на них.
Лученков подобрал упавшую шапку, огляделся, затем чуть поколебался и резко наклонившись выдернул из-за голенища финку.
Краем глаза успел заметить, как подобрался, побледнел Мотовилов. На мгновение затих шум и смолкли разговоры. Тень испуга мелькнула на лицах конвоиров.
Но это длилось всего мгновение.
— Стоять здесь, падло! — крикнул ему старший из конвоиров.
Лученков бросил нож в снег, сказал сумрачно:
— Ну что, пошли что ли!
Ангел смерти, только, что пролетевший над ними, вновь скрылся за широкими, сверкающими снегом просторам. Полетел по угрюмой, измученной войной и несчастьями стране, где каждый день умирали и умирали люди.
Конвоиры разразились испуганной матерщиной:
— В рот меня каляпотя! Чуть не порешил, сука!
Его вывели на занесённую снегом тропинку и погнали по ней. В нескольких шагах впереди шел Мотовилов. Он шёл молча и не оглядываясь.
Сзади, о чем-то переговариваясь и посмеиваясь, шли конвоиры. У них были сосредоточенные лица воспитанных героев.
Лученков шёл без ремня, в рваной телогрейке без пуговиц и в голове билась одна единственная мысль.
