Александр Соколов - Экипаж «черного тюльпана»
Один пулемет «духов» Фоменко разглядел, когда рота пыталась взять кишлак с ходу. Его ствол торчал из большой трещины в стене разрушенной мечети. Гранатометчики сделали пару прицельных выстрелов, и когда капитан еще раз попытался поднять роту в атаку, тот, что был в мечети, уже молчал. Но яростно и злобно плюнули свинцом сразу несколько других.
Рота покорно легла, а Фоменко опять принялся вызывать по рации комбата. Кишлак отделяло от наступавших не меньше двухсот метров, и, как ни кусал капитан спекшиеся губы, до боли прижимая к глазницам бинокль, засечь остальные пулеметы не удавалось.
Единственное, что оставалось делать, — это посылать вперед наблюдателя, который бы сумел проползти на брюхе хотя бы половину этого расстояния, укрыться в одной из воронок, выдолбленных снарядами, и, разглядев, где понатыканы пулеметы, корректировать по рации огонь.
Посылать почти на верную смерть…
Вот почему ротный медлил, все еще веря в чудо — в залп батареи «Града».
При последнем выходе на связь комбат прокричал, что у батареи больше нет снарядов и она снимается с позиций.
Кому-то надо было ползти…
Фоменко знал, что пошлет одного из взводных связистов, умеющих толково работать с рацией. Одного из троих: Каримова, Максимчука или Ойте.
Неуклюжего, плохо знающего русский язык Каримова?
…Максимчука или Ойте.
Вымахавшего под метр девяносто Максимчука? Мишени лучше не бывает…
…или Ойте?
Откуда-то выплыло вдруг широкое, плоское лицо подполковника Поташова. Близко посаженные глаза под стеклышками очков и толстые поджатые губы… «Молодым и неопытным бывает особенно трудно…»
…Фоменко уже давно отдал приказ. Он видел, как, волоча за собой рацию, устремился к кишлаку похожий издалека на юркую зеленую ящерицу Ойте.
«Духи» заметили его, и вокруг солдата то тут, то там стали вспыхивать фонтанчики от пуль.
— Всем! — хрипло кричал капитан по рации. — Прикрывать наблюдателя! Вести беглый огонь! Огонь!!!
Он повторял это сорванным голосом раз за разом, хотя очереди и так не стихали.
Когда фонтанчики вспыхивали слишком близко от Ойте, ротный невольно зажмуривался и медлил открывать глаза: больше всего на свете он боялся, что в следующее мгновение увидит среди камней безжизненное тело солдата… Но всякий раз, замерев на чуток, чтобы переждать опасность, зеленая ящерка оживала и оказывалась еще на метр впереди, и еще на метр, и еще…
— Доползи, — шептал Фоменко, считая эти метры так, будто сам отмерял их своим сжавшимся в комок животом.
И он дополз.
Укрывшись в спасительной воронке, Ойте сразу же вышел на связь, а чуть позже начал передавать, куда бить гранатометам.
…Комбат вызвал ротного по рации, когда Фоменко уже снова собирался поднимать людей в атаку.
— Уходим, — приказал майор Николаев.
Комбат был прав: солнце садилось, а на ночной бой у них уже не хватило бы сил.
— Уходим! — прокричали, приняв приказ ротного, командиры взводов.
— Уходим! — пронеслось по солдатской цепочке.
В затопивших землю сумерках кишлак был уже почти не виден.
— Рота отходит, возвращайся, — переключившись на частоту Ойте и поглаживая рукой рацию, словно живую, сказал Фоменко.
Все, кто были рядом, слышали это: и связист командира роты ефрейтор Путеев, пытавшийся рукавом куртки стереть со лба корку засохшей грязи, и замполит, который лежал, уткнувшись головой в приклад автомата, но, конечно же, не спал, а мог только мечтать об этом…
28
Последние, многократно выверенные и уточненные сведения о потерях поступили на командно-наблюдательный пункт полка в первом часу ночи.
Убитые и раненые были во всех батальонах.
Пропавший без вести — только в первом.
Рапорт с подробным изложением обстоятельств исчезновения рядового Ойте, составленный капитаном Фоменко, лежал перед командиром полка.
«…Получил приказ вернуться, но приказа не выполнил…» Щурясь, полковник Тодоров сидел за своим рабочим столом в кунге штабного «ЗИЛа» и уже в который раз пытался разглядеть за косыми, сползающими в угол листа строчками то, чего так и не сумел отыскать в них самих.
Он потянулся рукой к телефону, стоящему на краю стола, снял трубку и резко бросил:
— Николаева — ко мне!
…Командир первого батальона майор Николаев, с длинной нескладной фигурой и скуластым лицом, стоял перед Тодоровым навытяжку, испуганно вращая глазами.
Скрестив руки на груди, командир полка откинулся на спинку стула.
— Ну, что там стряслось у Фоменко? Как пропал человек? Докладывай!
Николаев пожал плечами.
— Как-то странно все вышло, товарищ полковник…
Тодоров шлепнул ладонью по столу.
— Не тяни!
Николаев торопливо зачастил:
— Чтобы засечь огневые точки «духов», Фоменко выслал вперед наблюдателя… Когда я дал команду отходить, ротный приказал наблюдателю возвращаться. А тот не вернулся. Никто не знает почему… Было уже темно. Рисковать людьми, чтобы вести поиск, мы не стали…
Тодоров почесал затылок.
— На связь выходить с ним пробовали?
Николаев вздохнул.
— Пробовали. Глухо…
— Ты-то сам как думаешь? — Тодоров буравил Николаева глазами. — Убит?
Николаев поморщился.
— Главное, чтобы не перебежал…
Брови командира полка удивленно взметнулись кверху.
— Он что, мусульманин?
Николаев отрицательно помотал головой.
— Никак нет, но… Вы сами знаете — это без разницы. Вон, в соседней дивизии к «духам» хохол переметнулся.
— Этого нам только не хватало! — удрученно протянул Тодоров. — ЧП на всю армию, блин…
Он снова хлопнул ладонью по столу.
— Будем надеяться, что все-таки погиб. Мертвые сраму не имут…
Тодоров вскинул голову.
— Кто хоть такой? Давно в Афгане?
— Никак нет. Из молодого пополнения…
29
Ранним утром полковые саперы прочесывали дорогу, которая проходила мимо кишлака, выжженного дотла еще год назад.
Лейтенант и двое солдат медленно двигались по дороге, время от времени останавливаясь и тыкая щупами в подозрительные бугорки и впадины. Иногда они пускали в ход миноискатели.
Пока все было «чисто».
Один из саперов — щуплый и курносый рядовой Точилин — держал на поводке большую восточноевропейскую овчарку.
Обугленные развалины кишлака, в котором не было — да и не могло быть — ни души, жутко чернели в предрассветных сумерках, и, косясь на них, Точилин боязливо поеживался. Чтобы перебороть страх, он часто оборачивался и бросал взгляд на маячащие за спиной передние «бэтээры» колонны, которой саперы расчищали путь.
Собака негромко заскулила и кинулась к обочине дороги. Точилин, едва удерживая псину, поневоле потащился следом за ней.
Собака остановилась у лежащего на земле грязного, набитого чем-то бесформенного мешка, покрытого бурыми пятнами.
Точилин тоже замер на месте.
Он повернул голову к лейтенанту, склонившемуся над каким-то подозрительным бугорком.
— Товарищ лейтенант! Тут мешок…
Не глядя в его сторону, лейтенант, занятый своим делом, махнул рукой.
— Так посмотри! Только осторожно.
Точилин опасливо приблизился к мешку, нагнулся, отвернул край горловины и тут же с округлившимися от страха глазами отпрыгнул назад, споткнулся и упал на спину.
Овчарка жутко завыла.
Простирая трясущуюся руку к мешку, Точилин вскрикнул:
— Товарищ лейтенант! Там… Там…
Лейтенант распрямился и повернулся к солдату, тревожно посмотрев сначала на него, а потом на мешок.
Елозя задом по земле, Точилин отползал от мешка все дальше и дальше.
— Там человек… Мертвый… И голова отдельно…
30
В кабинете секретаря парткома полка шумно работал кондиционер.
Поташов сидел за своим рабочим столом. Чепига стоял перед секретарем парткома, опустив голову и переминаясь с ноги на ногу.
Поташов, пожевав губами, вздохнул.
— Значит, двое у Фоменко погибли, а третий попал в руки к «духам»?
Чепига, не поднимая головы, тихо ответил:
— Так точно. Они ему сначала отрезали нос и уши. А потом… Отделили от туловища голову… Сложили все это в мешок и бросили на обочине дороги… Полковые саперы обнаружили сегодня утром.
— Кто его опознал, этого… рядового Ойте?
— Замполит роты.
Секретарь парткома поморщился.
— М-м-да… Когда будешь отправлять домой… То, что осталось от этого солдата… В сопроводительных документах напиши, чтобы на месте не вздумали вскрывать гроб, понял? Пусть военком проследит…
Чепига кивнул.
— Есть.
Поташов махнул рукой.
— Иди занимайся.
Чепига снова кивнул, развернулся и направился к выходу из кабинета.
