Виталий Мелентьев - Фронтовичка
Приказ этот был встречен танкистами с облегчением:
— Хоть стрелять будет чем, а то на этих бензинках, как мошкара, сгоришь.
И то, что эти новенькие, такие солидные, заносчивые машины могут гореть, показалось вероятным.
Кажется, в этом лесу они были перекрещены из «дылд» в «гробы» и еще хлеще: БМ-7 — «братская могила на семерых».
6
В безоблачном, белесом небе плавали легкие, просвечивающие дымы. Пушки гремели устало, натруженно, и разные по звуковым оттенкам автоматные и пулеметные трели тоже казались вялыми, усталыми и только иногда, сплетаясь в кутерьму звуков, впадали в настоящую ярость сражения.
По подправленным дорогам проходили колонны автомобилей с боеприпасами, а им навстречу, скрываясь и задыхаясь в топкой, перетертой шинами пыли, катили санитарные машины.
В раскаленном небе беспрерывно перекатывались пушечные и пулеметные очереди, иногда оттуда падали бомбы или горящие самолеты, но самих самолетов не было видно: они словно расплавились.
Второй день советские войска штурмовали Восточный вал и только в очень немногих местах вышли на линию первых артиллерийских позиций — тактическая глубина обороны противника осталась нетронутой. И от этого замедленного, кровавого движения, от белесого неба, от жары и оттого, что пыль и дымы пожарищ ползли медленно, словно нехотя, на исходных позициях, в ближнем тылу растекалась непобедимая, живущая вне сознания тревожная лень.
Все время хотелось спать, и Валя, впервые в жизни видевшая настоящее большое сражение, настоящую войну, тоже боролась с дремотой. Она лежала в густой, уже одеревеневшей траве и грызла горький стебелек. Каска накалилась и давила на голову. К автомату нельзя было прикоснуться — обожжет. Валя лениво подумала: «Интересно, а от такой жары могут взорваться капсюли гранат или не могут?»
И на всякий случай подвинула гранатную сумку под бок.
Впереди, на солидно покатых, разделенных широкими долинами увалах, просторно раскинулся Восточный вал. Издалека он казался мирным и спокойным. Ни атакующих, ни обороняющихся. Просто безжизненные белесо-желтоватые увалы, на которых время от времени лениво взлетали вверх нестрашные кусты разрывов и так же лениво опадали. Кое-где виднелись медлительные, словно нехотя пробирающиеся фигурки. Когда поблизости от них вставали и опадали разрывы, фигурки пропадали. И не было в этом ничего необыкновенного, ничего страшного, интересного. Но даже сквозь тревожную ленивую дремоту с тех далеких увалов пробивалось что-то волнующее и жутковатое.
Часа два назад вперед пошла панцирная инженерная комсомольская бригада — молодые, крепкие ребята в новеньком обмундировании, тщательно выбритые, пахнущие одеколоном, в свежих, накануне боя подшитых подворотничках. Пошли легко, празднично, не сутулясь, когда рядом разрывались немецкие снаряды. Сутулиться они не могли. У каждого под гимнастеркой была надета броня.
За эти два часа они должны были продвинуться через две уже захваченные траншеи противника, выйти на нужный рубеж и приготовиться к атаке третьей, за которую немцы держались особенно упорно. Как только панцирники прорвут эту третью, опирающуюся на многочисленную артиллерию и вкопанные в землю танки, отлично оборудованную траншею, вперед двинется танковая бригада. Она должна будет прорваться за артиллерийские позиции, выйти на оперативный простор и потащить за собой другие части, которые и разовьют наметившийся успех.
Комбриг, начальники политотдела и штаба, командир разведки и комбаты были уже впереди, на наблюдательном пункте. Валя и Генка Страхов остались позади: ночью они приняли от армейских саперов проходы в минных полях, получили приказ провести танки по этим проходам и передать их следующей паре разведчиков. Потом танки развернутся и пойдут в атаку — тогда все разведчики присоединятся к штабу батальона и там получат новый приказ.
Танки стояли сзади — высокие и самоуверенные, выставив верхние башенки-надстройки из кустарника. У немцев уже не было наблюдателей в первых двух траншеях, а с третьей кустарник почти не просматривался. Да и, кроме того, в кустарниках давно торчали деревянные макеты таких же танков. Противник несколько раз обстреливал их, бомбил и фотографировал. Теперь он, вероятно, был убежден, что эти машины повреждены, иначе чем же можно объяснить, что в разгар кровопролитных боев они не пытаются помочь пехоте?
Танкисты ночью убрали макеты и на их место поставили настоящие машины.
Около полудня движение санитарных и грузовых автомобилей почти прекратилось. Будто сморенные жарой, исчезли и самолеты. Далекая перестрелка улеглась. По пыльным дорогам изредка мчались только мотоциклисты и юркие «виллисы». Казалось, что сражение захлебнулось. Наступило время обеда для живых и час предания земле мертвых. Но как раз в этот мертвый, знойный час молчаливые, вошедшие в летнюю притомленную силу лесные опушки, тронутые увяданием травостоя, давно не паханные поля словно взорвались: густая пыль, сенная труха перегоревших под орудийными жерлами трав, опаленная выстрелами листва — все поднялось враз и закружилось, гонимое все новыми и новыми толчками к горячему небу, разрываемому с сухим, коленкоровым треском разнокалиберными снарядами.
Этот внезапный грохот, покачивающаяся земля сразу расчистили дорогу тому волнующему и жутковатому, что тянулось с увалов, разбивало лень и неопределенность. Валя выплюнула стебель и осмотрелась. По дорогам мчались поблескивающие на солнце, с уже установленными снарядами «катюши». На подножках машин висли офицеры. «Катюши» съезжали с дорог на залежную землю, разворачивались и принимали строгий боевой порядок. Вслед за ними, волоча подпрыгивающие пушки, неслись артиллерийские тягачи.
Гул внезапной артиллерийской канонады заглушал шум автомобильных моторов, и Валя не могла их слышать. Но сердце у нее все сжималось и сжималось, потому что она не то что слышала, а ощущала тяжелый, вибрирующий гул, но не могла понять, откуда он идет. Гул все нарастал, вызывая оторопь, близкую к страху. Она подумала, что, может быть, это пошли ее танки. Она оглянулась и увидела, что танки все так же стоят в кустарнике.
— Эти сейчас дадут! — удовлетворенно сказал Генка и стал торопливо закуривать.
И тут Валя сразу поняла, что над ней летят самолеты.
Они шли группами. Вверху — изящные и злые двухмоторные «пешки», внизу — тяжелые, черные, устрашающе горбатые штурмовики. Над «пешками», легкомысленно и задиристо переваливаясь с крыла на крыло, кружили истребители. Этот трехъярусный, гудящий, стремительно деловитый поток самолетов, то пропадающий в знойном полуденном мареве, то на разворотах ослепительно вспыхивающий в солнечных лучах, ложился на боевой курс, нацеливаясь все на те же привольные, разделенные широкими долинами белесо-желтоватые увалы, из-за вершин которых поднимались ленивые темные дымы и, вздрагивая, ширились и растекались, как ширятся и растекаются кучевые облака.
«Катюши» на своих позициях стали задирать носы, опуская тяжелые решетчатые зады к земле. Артиллеристы уже проскочили залежные поля и выбирались на увалы, ручейками растекаясь по склонам.
Дымы за вершинами вздрогнули, разорвались и, поддержанные снизу, стремительно поползли вверх, навстречу падающим самолетам. Кучевки клубились, росли и постепенно густели. Теперь до Вали донесся не слитный, переплетающийся с канонадой и моторным гулом шум снарядных разрывов, а глухие, как могучие вздохи, удары тяжелых авиационных бомб. В клубах дыма ныряли неторопливые штурмовики, и на темном фоне кучевок проступали росчерки авиационных пушек и реактивных снарядов.
Сзади все били и били орудия, самолеты все еще бомбили, а «катюши», нацелив в небо семейства своих снарядов, молчали.
Когда первые партии штурмовиков стали отваливать от цели и, прижимаясь к самой земле, черными крестами пронеслись над головами, всю округу полонил жестокий, шипящий свист. Из внезапно образовавшихся клубов дыма стремительно вырвались огненные росчерки и, оставляя за собой курчавящиеся, быстро сливающиеся в полосы дымки, понеслись к увалам. Свист был так силен, что Валя на несколько секунд зажмурилась.
— Да-а… Скоро пойдут, — сказал Страхов.
И тут только она поняла, что все то, что пронеслось сейчас над ней и вокруг нее, весь этот парад и поток снарядов нужен только для того, чтобы помочь молодым, почти мальчикам, солдатам панцирной инженерной бригады сделать невозможное — прорвать Восточный вал, телами проломить металл, бетон, дерево-земляные сооружения и открыть дорогу ее бригаде.
Еще не очень искушенная в военном мастерстве, Валя все-таки поняла всю тяжесть начинающегося боя, всю его неправильность — не танки помогают пехоте прорвать оборону, а пехота прокладывает дорогу танкам. И потому, что она видела этих мальчиков, красивых своей мужественной подтянутостью, чистыми подворотничками, потому, что пахли они дешевым цветочным одеколоном и шли в бой, как на праздник, она решила, что эти мальчики ничего не сделают. Пусть им помогут вдесятеро больше — они ничего не сделают. Слишком уж они молоды и отсюда, издалека, казались слишком уж крохотными для того, чтобы захватить эти огромные и унылые желтоватые увалы, которые уже штурмовали гвардейские части, поддержанные и авиацией, и танками, и самоходками.
