Алексей Ивакин - Десантура
— Бежимте, товарищ подполковник, — неистребимым вятским акцентом проорал через грохот боя — почти лицом к лицу — боец.
— Ага… — выдохнул Тарасов.
И рядом вдруг рявкнул разрыв немецкой миномётки. Парень ойкнул и стал заваливаться на снег, схватившись за бок.
Тарасов подхватил его подмышки и потащил было в сторону наших позиций, но вдруг упал, схваченный кем-то за ногу.
— Товарищ, командир, товарищ командир! Там, кажись, Латыпова убило!
Полыгалов махал руками подполковнику, наполовину вылезши на берег.
Тарасов матюгнулся и рявкнул на адьютанта:
— Тащи бойца! Я сейчас!
— Не могу, не могу, товарищ подполковник, я вас бросить, — испуганно замотал головой Полыгалов.
— Млять… — подполковник обернулся. — Эй, живой?
Лежащий рядом десантник не шевелился.
— Ммать… А ну, стой! — Тарасов рявкнул на пробегавшего мимо бойца. Тот незамедлительно рухнул наземь.
— Тащи парня, — коротко приказал комбриг и стал спускаться обратно к реке.
А у обрыва столпилась небольшая кучка уцелевших командиров и комиссаров бригады. Во главе с Гриншпуном. Они жались под разрывами и очередями над бездыханным телом полковника Латыпова.
— Что стоим, кого ждем? Вытаскивайте его к чертовой матери отсюда! — заорал на растерявшихся командиров Тарасов. — Гриншпун, обеспечивай!
Особист тут же неразборчиво что-то крикнул, и его бойцы — из особого отдела — принялись снимать с себя ремни и обвязывать ими тело координатора фронта.
— Да быстрее, быстрее! Шевелитесь!
Тарасов видел, как Латыпова затаскивают на обрывистый берег, дождался, когда оттуда сверху кивнет ему Гриншпун, а потом уже стал сам, с помощью Полыгалова, снова карабкаться наверх.
Почему-то он запомнил коричневую, всю в дырочках землю, пахнущую весной. И маленькую зелёную травиночку, пережившую первую военную зиму. Удара по голове он не заметил, он в этот момент, почему-то, захотел коснуться это травиночки губами. Почему-то эта травиночка вдруг улыбнулась ему Надиной улыбкой и замахала пухленькой ручкой дочери, потом все закружилось, потерялось, небо поменялось местами с заснеженной землей, потом опять поменялось, потом ещё раз, потом все это куда-то поехало, мелькнуло лицо Полыгаева с широко раззявленным ртом, потом исчезло и оно и все потемнело. Но Тарасов не сдавался темноте. Он помнил, что его ждет жена и дочка, что ему надо вернуться. Надо и все. Он приподнялся, стирая рукой кровь с правой щеки, и пополз на четвереньках домой. Полз долго, пока не уткнулся страшно болящей головой в какую-то стену. Изо рта текла густая слюна, стена кружилась, превращая мир в тюрьму, но он пополз по этой стене куда-то вверх, на встречу удаляющемуся куда-то грохоту. Он хватался за мороженые комья кладбищем пахнущей земли и полз, полз наверх из могилы домой. Он сползал вниз — стена не пускала — но снова полз. А вот и травинка. Здравствуй, Надя. Я вернулся…
А потом его вдруг швырнуло, перевернуло, ощупало, а потом понесло, разламывая седое небо чужими голосами…
* * *Во главе стаи бежал крупный волк. Рядом с ним неслась волчица. Неслась уверенно, как будто это место было предназначено для нее. Вожак не рычал и не огрызался на нее, когда случайный прыжок выносил ее вперёд. Более того, он был очень расположен к ней и, потому, старался бежать с ней рядом. Волчице, напротив, это не нравилось. Она рычала и скалила зубы, когда он слишком близко приближался к ней. Иногда даже кусала его за плечо. Но вожак не показывал злобы, а только неуклюже отскакивал в сторону, прижимая уши. Начинался древний танец волков. И волк, и волчица знали, что скоро их брачная песня взлетит к небу. Но прежде, вожаку надо доказать, что он дерзок и смел, что готов ради волчицы порвать глотку любому, кто покуситься на самку. Судьба такая у самцов — быть в почёте, когда ты можешь для своей самки все.
А в этом году потомство будет сильное. Зима была хоть и холодная, но сытная. Даже охотиться не надо было. Мясо было везде. Разве только когда надоедала падаль, тогда сытые ленивые волки гоняли зайцев. Просто из забавы. Правда, приходилось быть настороже. Небо и земля порой грохотали так, что волки неслись прочь, скуля как щенки. Но потом вожак выучил урок — там где грохочет сильнее всего, потом много свежего мяса. Порой ещё тёплого, парящего кровью.
Внезапно вожак резко остановился. Волчица не удержалась и сама на него налетела, заодно куснув его за бедро. Просто так. Чтобы знал. Но вожак не обратил внимание на клыки волчицы. Он напрягся всем телом, жадно внюхиваясь в весенний воздух. Вчера здесь грохотало. И опять пахнет мясом. Но ещё пахнет дымом, железом и людьми. А это плохо. Вожак помнил, что так пахнет смерть. Прошлой зимой он чудом выскочил из облавы. И навсегда запомнил этот запах. Иногда от мяса тоже пахнет дымом и железом. Но это не страшно. Страшны живые люди.
Стая, тоже почуяв запах, бесшумно улеглась, а вожак сделал несколько шагов вперёд, приподняв правую переднюю лапу. И замер, напрягшись всем телом. Так и есть. Люди. Пятеро людей. И страшный огонь, к которому люди протягивают руки. Огонь их тоже боится и вытягивается вверх. Людей меньше чем волков. Но у людей железо. Волк бесшумно развернулся и повел свою стаю прочь. Не зачем нападать на людей, от которых пахнет твоей смертью. Приходит пора волчьих свадеб. Время разбиваться на пары. Время делать волчат. В этом году много нор в земле. Волчица выберет сама себе логово. Волк не знал, что эти ямы называются окопы. Ему важно, чтобы в этих ямах волчата заскулили.
А люди у огня не заметили, как на них смотрел волк. Им было не до этого, они сидели и обсуждали — куда идти.
Можно было идти на юг, но как прорваться впятером сквозь немецкие позиции, когда один из этих пятерых — тяжелораненый. Можно попробовать идти на запад, к санитарному лагерю, но никто из них не представлял — где этот лагерь находится. Знали только, что где-то на Гладком Мху, но это болото огромное — несколько десятков квадратных километров. Где там искать своих?
Был ещё вариант — бросить оружие и, подняв руки, уйти туда, где тепло и сытно, как обещали на листовках немцы. Но почему-то этот вариант не то что не обсуждался, но даже не всплывал в головах десантников.
Они спорили долго и все же пошли к лагерю раненых, сделав из ветвей и ремней самодельные волокуши, на которые положили тяжелораненого. И потащили его, кровавя снег горячими солеными каплями.
Им не повезло. Все они не смогли дойти. Раненый умер через несколько часов. Зазубренный осколок, вспоровший ему живот, не оставил ему шансов на долгую жизнь, подарив лишь семь длинных часов лихорадочного забытья.
Оставшиеся четверо не сразу заметили, что раненый затих. Они и сами были измучены до потери сознания. А когда заметили его, то закопали в снегу, забрав смертный медальон и оружие. И побрели дальше, то и дело проваливаясь в мокрый снег, оставляя глубокие следы. Следы… Был человек — и нету. Остались только следы… Пока они не растают…
А дальше им везло. Идя наугад, почти не разговаривая, они удачно проскочили мимо немецких патрулей, отлавливающих рассеявшихся по котлу десантников. И, точно так же, на интуиции они, все же, вышли на санитарный лагерь тяжелораненых.
Их встретил сердитый окрик:
— Стой, кто идёт?
— Свои, браток, свои!
— Ружья на землю, руки в гору! По быстрому!
Десантники послушно опустили винтовки на снег и подняли руки. Из ельника вышли трое — такие же чумазые, в прожженых маскхалатах и измызганных полушубках.
— Эй ты, а ну-ка… Матюгнись, — ткнул винтовкой в сторону самого высокого один из часовых.
Высокий устало ругнулся. Остальные молчали. Сил на проявления радости у них не было. Хотя в душе радовались, да.
— За мной, — двое вернулись в ельник. Третий повел новичков в лагерь. Вел долго. Наконец вывел на большую поляну, на которой ровными рядами стояли небольшие шалаши. Около каждого шалаша горел маленький костерок и сидели такие же бойцы — с перебинтованными руками, ногами, головами. Из каждого же шалаша торчали валенки, как правило, дырявые. Боец подвел их к старшему:
— Военврач третьего ранга Живаго. Кто такие?
— Рядовой Норицын, разведрота.
— Рядовой Карпов, третий батальон.
— Рядовой Накоряков Леонид, третий батальон, вторая рота.
— Рядовой Федор Ардашев. Двести четвертая бригада.
— Все целы? — устало спросил вонврач. Красные глаза его слезились.
— Целы, товарищ военврач третьего ранга. К несению службы готовы, — ответил за всех разведчик Иван Норицын.
— Тогда стройте себе шалаш и подойдете потом к младшему лейтенанту Юрчику, — Живаго показал кивком на стоявшего рядом хмурого млалея с рукой на перевязи и забинтованной головой.
— Жив, Норицын? — сказал Юрчик.
— А что мне? Я же вятский — парень хватский, на полу сижу — не падаю! — повернулся Норицын к своему командиру.
