Виктор Кондратенко - Полюшко-поле
Седьмой «Г» оказался на удивление образцовым классом, с аккуратно расставленными партами. Казалось, ученики только что вышли на переменку. Какая-то формула белела на черной доске и напоминала о неоконченном уроке.
— Если бы прежняя жизнь сейчас вернулась… Вот, честное слово, я бы все, даже нелюбимые формулы назубок выучил, — сказал Павлик, садясь за парту. — Эхма… В родном классе один-одинешенек… Ни Шурки, ни Сеньки, ни Петьки… никого, все выехали… Тяжело мне… родная улица стала чужой. Иду — каждый камень под ногой узнаю, а улица не та. Друзей моих нет. — Он шмыгнул носом и, чтобы расстаться с невеселыми воспоминаниями, порывисто встал. — Я пойду. Вы тут спокойно спите. Мы вас охранять будем. В темноте тихо скрипнула дверь.
— Спать, спать, спать, — сказал Мажирин, поглядывая в темное окно.
— А куда мы завтра пойдем, товарищ комдив?
— Есть адресок… На Конную площадь двинем. Там жил мой старый приятель, директор завода. У него в тихом переулке домик свой, а в саду погреб. Нет, брат, «погреб» — не то слово. Не углубленное в землю помещение, а земной рай. Войдешь в него — кругом кадки с помидорами, с огурцами, с капустой. Мочеными яблоками пахнет. Окорока висят. Отлично хозяйничала Наталья Мироновна, жена моего приятеля.
— Это сон…
— Друзья, конечно, выехали, но в доме-то кто-нибудь остался. Это, Синокип, верный адресок, там мы достанем для наших ребят продукты и — на восток…
Они легли на полу. Синокип вскоре тихонько стал похрапывать. Мажирин ворочался, не мог уснуть. В щели врывался ветер и гулял по классу. Подозрительно поскрипывали двери, и комдив хватался за пистолет. Под утро ему приснился заветный погреб. Большие булыжники серыми собаками лежали на круглых дубовых крышках. Он долго возился с камнями, но так и не сдвинул их с места.
Мажирина разбудили шаги. Он тотчас вскочил. Поднялся и Синокип. К окнам прильнул холодный лиловый рассвет. В дребезжащее стекло стучались ветры и ветки.
— С добрым утром, товарищи! — сказал Павлик, пропуская в класс пахнущего машинным маслом старика с деревянным ящиком за плечами. Дед молча опустил на парту свою тяжелую ношу. Звякнули инструменты. — Наш Степаныч согласился проводить вас куда надо, — с гордостью продолжал курносый чернобровый мальчик. — Мама вам кланяется и желает всего самого лучшего! А это вам… — Он выложил из карманов на стол четыре печеные картошки, луковицу и кусок хлеба.
Пока комдив с лейтенантом проглатывали пищу, Степаныч, продолжая посасывать трубочку, говорил с расстановкой:
— Когда пойдем через город, не глазейте по сторонам. В пути ничему не удивляйтесь, не привлекайте к себе внимания. На лице — спокойствие и безразличие. Идите за мной уверенно. С нами ничего не может случиться. У меня есть пропуск. Он не поддельный, самый настоящий. Я, бывший слесарь завода ХПЗ, сейчас мобилизован по приказу коменданта города, делаю мелкий ремонт в квартирах, занятых немцами. Доставайте из ящика молотки и клещи, берите инструмент в руки и — гайда тройка. — Степаныч потоптался на месте. — А куда прикажете вести?
— На Конную площадь, отец.
— На Конную, так на Конную. — Старик с ящиком на спине направился к выходу. — В ногу, товарищи.
Мажирин прижал к груди Павлика.
— Будь здоров, наш храбрец. Передай привет маме. Лебединой жизни ей!
— Спасибо.
— Лебедь триста лет живет, мой мальчик.
Мрачным туннелем показалась Мажирину некогда нарядная и шумная Сумская. Они прошли мимо бронзового Кобзаря. Потом Степаныч свернул на извилистую Пушкинскую и вскоре вывел своих спутников на замусоренную и усеянную стеклянными осколками Старомосковскую улицу. На Харьковском мосту работали наши военнопленные, охраняемые немецкими автоматчиками.
Раздался окрик часового, и Степаныч поспешно достал из бумажника пропуск. Эсэсовец, взглянув на розовую бумажку, легонько повел автоматом. Это означало — проходи.
Дорога на Конную площадь оказалась зловещей. На фонарных столбах висели повешенные с табличками на груди: «За хранение оружия», «За неподчинение властям», «Большевистский комиссар», «Партизан». Ветер раскачивал страшные тела-маятники.
Даже невозмутимый Степаныч перестал дымить трубочкой. Он как-то весь сгорбился, заковылял. Старик все чаще встряхивал за плечами ящик с инструментами, словно хотел у железа позаимствовать твердости.
— Спасибо, отец. Дальше мы сами… — сказал Мажирин.
— Будьте счастливы. — В ящике снова звякнули инструменты.
Мажирин свернул в знакомый ему переулок.
«Третий дом от угла…» Видны окна с голубыми ставнями и высокий зеленый забор с белыми планочками. Добротная калитка приоткрыта. Поскрипывая на ветру, она будто обращается к пришельцам: здравствуйте, пожалуйста, заходите… А за кустами сирени гремит посуда, кто-то хозяйничает на веранде. «Да это же она, вот какая неожиданность». — Мажирин подбежал к распахнутому окну:
— Здравствуйте, Наталья Мироновна! Вы не уехали?
Завитая, красивая женщина мгновенно выпрямилась:
— Полковник… Э-э… Мажирин! Вы?..
— Не узнали сразу… Я выхожу из окружения.
— Мужа нет в Харькове… Он на Урале. Скорей уходите. У меня стоит на квартире немецкий офицер. — За спиной накрашенной женщины злобно заворчала овчарка. Наталья Мироновна, придерживая пса за уши, торопила: — Сейчас придет денщик… Вы пропали.
— Не пропадем. — Он круто повернулся. — Пошли, Синокип. — Мажирин со злостью захлопнул калитку. — Вот тебе и погреб с мочеными яблочками…
— А теперь куда?
— На восток. Дай мне оружие, Синокип, и шагай смело. Только не оглядывайся. Впереди виадук, опасное место. Там обыскать могут. Проскочить бы его. Иди, Сергей. Я буду держаться немного поодаль. В случае беды приду к тебе на выручку. Я твой щит.
Показались трубы Харьковского паровозного завода, Мажирин замедлил шаг. Сергей приближался к часовому. Немец, казалось, не обращал на прохожего никакого внимания. Вдруг часовой резко шагнул навстречу и заставил Синокипа поднять руки. Быстрый обыск и толчок в спину: иди.
Мажирин, следя за действиями часового, не заметил, как сделал роковой шаг — взошел на виадук. Он повернул назад, но было уже поздно — часовой крикнул:
— Хальт!
К виадуку подходила толпа женщин с корзинами и мешками. Торговки спешили на базар. Мажирин юркнул в толпу и сказал:
— Обыскивают, все забирают. Давайте уходить.
— Хальт! Хальт! — лаял часовой.
Мажирин схватил какую-то корзину, и вся толпа хлынула за ним под виадук.
Немецкий часовой, вскинув автомат, хотел было перебежать через дорогу и заставить всех непокорных остановиться. Но тут откуда ни возьмись на асфальтовой дороге появилась колонна артиллерии. На предельной скорости она шла на восток. Грузовики с пушками на прицепе, преградив разъяренному часовому путь, заставили его отпрянуть на тротуар и прижаться к перилам.
Мажирин, окруженный толпой торговок, свободно перешел через железнодорожные пути. Заметив в каменном заборе дыру, он бросился к ней. Между тем переполох в толпе прошел. Торговки оправились от испуга и зашумели:
— Зачем мы пошли сюда, бабоньки?!
— Нам на базар надо.
— Понес нас черт в другую сторону.
— Чья корзина? — громко спросил Мажирин.
— Це моя, — подвернулась какая-то пестрая косынка. — А вы, дядьку, мабуть, з тих, що на стовпах висять, хай вас бог береже. — Румянощекая девушка пошарила в корзинке и протянула ему увесистый кусок сала.
Какая-то изможденная старуха, перекрестив дрожащей рукой Маяшрина, сунула ему в руки буханку хлеба с крупной головкой чеснока:
— Бери, сынок!
Мажирин молча поклонился добрым людям и скользнул в пролом. На пустынном заводском дворе он нагнал Синокипа.
— Фу ты, черт, чуть-чуть не влопался. Чудак, сразу не сообразил… Эх, голова садовая… Нижней дорогой надо было идти, а мы на виадук… — Шагая по пустым цехам, он успокоился. — Смотри, Сергей, управились наши, все станки вывезли. Ничего врагу не оставили. Такую махину — и под метелочку.
Они укрылись в развалинах литейного цеха и, по-крестьянски натерев зубочками чеснока горбушку хлеба, съели по кусочку сала, помянув добрым словом сердобольных харьковских торговок.
Отдохнув в развалинах, они под вечер покинули ХПЗ и за его стенами увидели большое немецкое кладбище. На березовых крестах чернели каски.
— Эти отмаршировались, — заметил Синокип.
— Далеко шагнула деревянная пехота в поле, — не без радости сказал Мажирин и схватил Сергея за руку: — Ложись!
По дороге процокал конный немецкий разъезд.
— Здесь брешь. Вы, товарищ комдив, не ошиблись. Она охраняется только подвижными отрядами, — повеселел Синокип.
В сумерки они пересекли шоссе и углубились в молчаливую степь. Шагая без остановки, комдив посматривал на зеленую стрелку компаса. Было за полночь, когда они вошли в рощу, и здесь их окружили заждавшиеся бойцы. После радостных приветствий и расспросов о Харькове голодные люди набросились на принесенную комдивом пищу. Когда они немного подкрепились, Мажирин сказал:
