Пауль Кёрнер-Шрадер - Дневник немецкого солдата
С помощью Хольфельда я устроил семью в комнату одной старушки, которая на время войны уехала к своей дочери.
А сегодня я получил телеграмму, что наше жилье в Берлине разрушено американской бомбой. Какое счастье, что мои уехали вовремя.
* * *Новая беда, постигшая нас внезапно, доставила нам немало волнений.
Во вторник Штюкендаль связал подлежащее сдаче негодное обмундирование и положил его в витрину, замазанную белилами. Утром мы предполагали отправить эти свертки в Лебау. Вечером позвонил Бауманн и посоветовал ничего в эту среду не сдавать, а заняться лишь бельем и вещами, которые мы отправляем в чистку в Нойгерсдорф, в Лебау же ехать только за мылом и обувью. Вот почему рваные мундиры и брюки остались в витрине нашего склада.
А в среду, как только грузовик нашего госпиталя въехал во двор казармы батальона в Лебау, ко мне подошел рабочий вещевого склада.
— Привезли обмундирование на обмен? — таинственно спросил он.
— Нет. Сегодня ничего сдавать не будем, только получать.
— Ваше счастье. Сюда прибыл какой-то интендант, специально для проверки сдаваемых вами вещей. В большой мастерской по ремонту обмундирования в Эрфурте установили, что на брюках и кителях повторяется один и тот же разрыв. После тщательного исследования там пришли к выводу, что обмундирование, поступающее с вашего вещевого склада, кто-то портит сознательно…
Через некоторое время вернулся от казначея Бауманн. Он сказал:
— Дело пахнет керосином, Карл. Скорее отправляйся автобусом к себе и прячь негодное обмундирование, которое ты приготовил к сдаче. Предстоит проверка, не спрячешь — попадешься. Сколько у тебя там приготовлено?
— Шестьдесят брюк и тридцать кителей.
— Торопись, чтобы захватить автобус. У меня тут проще: и вещей меньше, и спрятать есть куда. А ты должен успеть подготовиться.
Возвращаясь автобусом в Георгсвальде, я обдумывал, как же мне выкрутиться. Пользуясь темнотой, все можно убрать, но тогда на складе обнаружится недостача. А это повод для еще более тщательного расследования.
Вернувшись на склад, я тотчас приказал Штюкендалю спрятать все свертки с негодной одеждой и проинструктировал его на случай допроса.
— Ну и угодили мы в историю, как дерьмо в мармелад, — расстроился Штюкендаль.
Я старался успокоить его, говоря, что главное — это твердо держаться на допросе и не противоречить друг другу.
На обратном пути из Лебау ко мне забежал Бауманн. Он предупредил, что проверка назначена на четверг.
Суток достаточно для того, чтобы замести следы, но как восполнить недостачу?
— Прихвати-ка шпису мыла, которое я ему обещал, — попросил я Бауманна.
— Давай, давай, передам, — рассмеялся Бауманн, — хотя я уже дал этому жлобу целых пять кило. Может быть, он с помощью мыла сделает нас чистенькими, когда нас начнут мазать дегтем?..
Ночью я произвел переучет и выяснил, что на складе все в порядке, недостает только шестидесяти брюк и тридцати кителей, испорченных и приготовленных к сдаче.
Я так переволновался, что из горла у меня хлынула кровь.
Часть свертков я отнес к Францу Хольфельду. Потом мне помог мой четырнадцатилетний сын Вернер, он незаметно перетаскал свертки на квартиру, передавая их через выходящее в сад окно жене. Дочка срезала все пуговицы, сложила их в мешочек и утром забросила его в пруд. Жена разрезала вещь за вещью на клочки и сожгла все в печке. Даже золу мы успели убрать, сын выносил ее ведрами в поле.
Я решил выпутаться из этой истории с помощью знакомого мне рабочего из химической чистки в Нойгерсдорфе, куда согласно приказу сразу же по прибытии санитарных поездов сдается вся грязная и вшивая солдатская одежда.
Утром из квартиры Хольфельда я позвонил в чистку:
— Иоганн, как там мои вещи?
— Что ты меня торопишь? Только сдал, а уже требуешь вернуть.
— Да нет. Я лишь хочу уточнить, сколько их у тебя. Сегодня я тебе пришлю еще партию. Припиши ее к тем.
— У меня шестнадцать кителей и сорок две пары брюк.
— Точно. А сейчас припиши еще тридцать кителей и шестьдесят брюк. Позже я их пришлю. Водитель подвезет их тебе. Прошу, сделай так, а я при случае тебя отблагодарю. Кстати, какого размера обувь ты носишь?
— Ладно уж. Значит, у меня будет сто две пары брюк и сорок шесть кителей.
— Это на тот случай, если кто-нибудь поинтересуется, сколько у тебя моих вещей на обработке. Но не говори, что часть вещей еще только должны доставить, понятно?
— Понимаю, понимаю. Я ношу сорок третий размер. Будет недурно, если ты мне достанешь еще пару сорок четвертого размера.
— Итак, общий итог должен быть тот, какой ты назвал. И пометь все, пожалуйста, датой последнего завоза. Думаю, ты догадываешься, зачем это?..
Еще до этого случая я подарил старику Иоганну перчатки, носки, носовые платки и чешскую военную шинель. Он был очень доволен. В ближайшие дни я пошлю ему башмаки из бельгийских трофеев — они отличного качества.
В полдень на вещевой склад явилась целая комиссия: казначей, финансист из штаба в чине капитана, неизвестный интендант, инспектор из военно-экономического ведомства и какой-то штатский. Они делали вид, будто собираются осмотреть «объект».
Интендант потребовал предъявить ему списки сданных и имеющихся в наличии вещей. Просмотрев их, он спросил:
— Скажите, унтер-офицер, кто определяет негодность той или иной вещи?
— Я, господин интендант.
— А обер-ефрейтор Штюкендаль?
— Нет. Прежде чем отправить какую-нибудь вещь как негодную, я сам ее проверяю.
Интендант снова заглянул в списки.
— Вы сдаете много негодного обмундирования. Госпитали в Румбурге и Варнсдорфе сдают вдвое меньше.
— Разрешите обратить внимание господина интенданта на то, что названные госпитали имеют собственные портняжные мастерские. Если бы у нас были такие мастерские, мы бы многое чинили сами и тогда почти ничего бы не списывали.
Схватив, как заправский продавец конфекциона, старые негодные брюки, я показал интенданту, что одна штанина отрезана выше колена.
— Вот эти брюки, к примеру, абсолютно негодны. Если их распороть, можно залатать несколько других. Таким образом, негодными оказались бы только одни брюки. А так мы вынуждены списывать все пять. Будь у нас портняжная — другое дело.
— Но у нас нет для этого помещения, — вмешался штабной казначей.
— В том-то и дело.
Началась инвентаризация. Инспектор военного ведомства влез на лестницу, пересчитал вещи, лежавшие под потолком, добрался до нижней полки, продиктовал казначею цифру, переставил лестницу на другую сторону и начал подсчет с другого конца. Когда казначей сличил свой итог с итогом в списках, он весьма резко сказал:
— Рогге, ваш итог никуда не годится. У вас в списках значится вдвое меньше обмундирования, чем на полках.
— Прошу разрешения обратить ваше внимание, господа, на то, что господин инспектор считал одно и то же дважды, с двух сторон каждого отделения.
Пересчитав все заново, казначей заметил:
— Все же одного кителя недостает.
— Так он на мне, господин казначей.
— Как же так? — вмешался инспектор. — Согласно приказу вам положен только один китель.
— Так точно. Второй висит в моей комнате. Вчера я его запятнал кровью, после чего вымыл, а пока надел этот.
Я попросил Штюкендаля сходить в мою комнату за кителем.
Интендант продолжал допрос:
— Вчера вы были в Лебау, но исчезли оттуда, когда мне надо было с вами переговорить.
— Господин интендант, у меня рана в горле. Она открылась, когда я ехал на грузовике. Я тут же отправился домой, смыл пятна крови с кителя и прилег.
Штюкендаль принес мой китель.
Стали считать брюки. Число их сошлось. Количество кашне и свитеров тоже соответствовало списку.
Белье и обувь не стали проверять.
Интендант спросил меня:
— Вы участник и первой мировой войны?
— Так точно, господин интендант!
— Кем вы тогда были?
— Наводчиком орудия.
— Ясно. Вы помните знаменитые дыры в обмундировании артиллеристов. Вечно они за что-нибудь цеплялись. А во время переклички фельдфебели разрывали эти дыры вот так, пальцами. И вы так же рвете?
— Нет, господин интендант.
— Вот что, побудьте-ка здесь, а мы с Штюкендалем пройдем в ту комнату.
Позже Штюкендаль рассказал мне об этом допросе. Интендант спросил его:
— Какое у вас ранение, ефрейтор?
— Осколочное, в бедро, господин интендант. Задета кость.
— Надеюсь, вы скоро поправитесь?
— Так точно.
— Признайтесь, Штюкендаль, вы, очевидно, действовали крайне решительно при отборе негодных вещей?
