Владимир Першанин - Командир штрафной роты
Мы на небольшом бугре, но и немцы занимают возвышенность. Чтобы добраться до них, надо преодолеть поле с редкими островками кустарника и одинокими деревьями. Зато хватает довольно глубоких воронок. Братья-славяне снарядов не жалели, когда гнали фрицев и мадьяр. Нейтралка усеяна трупами. И вражескими, и нашими. Видно, пытались взять и следующую траншею, но фрицы не дали. Мой взвод на левом фланге. Справа — взвод Михаила Злотникова, слева — обычная пехотная часть. Капитан Попов, новый заместитель командира роты, показывает мой участок атаки, шириной метров сто двадцать. Тесно побежим. А участок атаки всей роте дали, пожалуй, самый трудный. Открытое поле, плюс гребень высоты. Если возьмем его, со склонов немцы сами покатятся. Если… А куда мы денемся? Все знают, что назад пути не будет. Заградотряда за спиной нет, но есть приказ. Тоскливо сжимается сердце. Полтора года, как я на фронте. Из них половина — госпитали, курсы младших лейтенантов. Но и за те оставшиеся месяцы сколько раз я мог умереть! И это поле, которое простреливается насквозь. Правда, нас будет поддерживать батарея трехдюймовых «полковушек», возможно, подкинут минометы.
Малышкин решает с начальством вопрос о постановке дымовой завесы. На открытом поле дымовой заслон нам бы очень помог. Но минометов не хватает, а дымовые мины — вообще роскошь. Сколько я помню, их применяли лишь для обозначения целей. Три-четыре выстрела! А чтобы прикрыть роту, требуется минимум полсотни мин. Да и не подвезли пока минометы. Спасибо хоть за батарею полковых пушек! А дальше обходитесь своими силами. Малышкин оставляет для прикрытия все пять «максимов». Во время атаки они будут вести огонь из траншеи по вражеским огневым точкам. Ну а нам бежать без остановки. Вернее, с редкими, на несколько секунд, передышками. Остановимся — конец!
Раздают водку. Завтрак-обед был на рассвете, а сейчас уже полдень. Как быстро бежит время. Я вдыхаю теплый весенний воздух. У нас в Ульяновской области в лесу снег по пояс, а здесь весна. Можно бежать и в гимнастерке, но земля еще холодная. Под сапогами в траншее звенят льдинки. Свою порцию водки я приказываю Андрюхе Усову перелить во фляжку.
— Сам тоже не пей. Успеем.
Мальчонка послушно кивает. Эх, Андрюха, Андрюха! В его семье старший брат и отец уже погибли. Ты хоть доживи эти последние месяцы.
Остальные выпивают свои порции, граммов сто пятьдесят разбавленного спирта. Закусывают кто сухарем, кто глотком воды. Народ бывалый, знают, что с пустыми кишками в атаку бежать легче. Оставляю шинель, вещмешок в траншее. Туго, как Малышкин, перепоясываюсь ремнем. Кобура с дареным «парабеллумом», запасной диск для автомата, четыре гранаты РГД, похожие на пузатые банки со сгущенкой. Еще три рожковых магазина к ППШ в голенищах кирзовых сапог. В вещмешке, кроме полотенца, бритвы, кое-каких мелочей, остается пачка патронов и пара «лимонок». Они, конечно, мощнее, но в заварухе наступательного боя их применять опасно. Разлет осколков — двести метров, а у нас коридор всего сто двадцать. Поколебавшись, беру и «лимонки».
Андрюха во всем подражает мне. Тоже оставляет шинель и остается в драной фуфайке с торчащими клочками ваты. Стягивает ремень на тонкой, как у девчонки, талии. Саперная лопатка, подсумок с патронами, три гранаты в чехле, нож в самодельных ножнах. Нож имеется у каждого штрафника. Что-то вроде отличительного знака. У ног Андрюхи кучка гранат. Пытается затолкать их за пазуху.
— Не надо, Андрей. Ползти тяжело будет. И если пуля угодит — разорвет к чертям.
— А куда же их? Я восемь штук набрал.
Помогаю ему распихивать РГД по карманам, в голенища сапог, где тонкие ноги Андрея болтаются, как спички. Гранаты в ближнем бою — вещь незаменимая.
Две короткие стычки между бойцами. Чеховских матерится и наводит порядок. Никто не хочет брать с собой бутылки с горючей жидкостью КС. Штука очень эффективная. В отличие от прежней горючей смеси, она загорается без всяких терок и спичек. Достаточно разбить бутылку, и темная густоватая жидкость мгновенно вспыхивает, липко обволакивая все тысячеградусным пламенем. Но таскать с собой бутылки опасно. Расколется от случайного удара, человек сгорает, как головешка, ничем не потушить. Но бутылки необходимы, это единственное эффективное оружие против танков. Бутылки приказываю раздать командирам отделений, а те рассовывают их подчиненным.
Ко мне бежит бывший сержант-тыловик из последнего пополнения. Несмотря на теплый день, он в полушубке, да еще белом. Он назначен третьим номером к пулеметчику Никифору Байде. Но третьим номерам приказано участвовать в атаке. У «максимов» остаются по два человека.
— Как же… они его не дотащат, товарищ лейтенант!
На лице отчаяние и страх.
— Готовьтесь к атаке. Снимите свой полушубок и возьмите гранаты, кроме «лимонок».
— Сопрут полушубок-то. А мне отвечать.
— Обязательно сопрем, — ехидно смеется кто-то из подвыпивших бойцов.
— Но я ведь к пулемету приставлен.
— Какой из тебя толк? — обрезаю его. — Ты сумеешь заменить выбывшие номера? Примкни штык.
Последний приказ приводит тыловика в ужас. Штык… у немцев тоже штыки, хотя в сорок пятом ими практически никто не пользуется. Разве что в таких отчаянных атаках. Молодой упитанный мужик лет двадцати восьми, наверное, уже похоронил себя и пережил удар штыка в собственный живот.
— Как зовут?
— Хотинский… Анатолий. Бывший старший сержант.
Какая теперь разница — старшим ты был или младшим. И капитаны в атаку рядовыми идут.
— Толя, водки выпил?
— Ага.
— Ну вот. Теперь тебе только в драку. Беги со всеми и не вздумай в нору заползти. Здесь пять минут бега. Пять пулеметов и четыре пушки роту поддерживают. Все, готовься.
Самараев пристроился к бронебойщику. Надеется тоже отсидеться. Чеховских гонит его прочь и возвращает на место прежнего второго номера. От старого вора проку возле ПТР нет. Смотрю еще раз на длинные мощные руки Самараева. Командир отделения Коробов показывает на противотанковую гранату, висевшую на поясе у Самараева.
— Где остальные гранаты?
— Здеся…
Старый вор спокоен и нетороплив. С такими ручищами ему килограммовые гранаты в самый раз бросать. Находит в нише еще две штуки.
— Выпить бы, — просит Самараев, хотя принял он не сто пятьдесят, а побольше. Впрочем, такому хоть поллитра. — Я, когда выпью, ловчей бросаю.
Приказываю налить ему еще, а через минуту немцы высыпают с десяток мин. Большинство хлюпают ближе или дальше. Одна попадает в траншею. Взлетают обломки жердей, комья мокрой земли. Сдавленный, приглушенный взрывом крик.
— Макся готов!
— Вроде дышит.
— Где там дышит. Все брюхо порвало, ногу по яйца.
Я запомнил до мелочей эти последние минуты перед атакой, может, потому, что сам чувствовал себя неважно. Как ни крути, почти пять месяцев в бою не был. Привыкай заново.
— Скорее бы, что ли, — выдохнул кто-то. Люди топтались возле безжизненного тела Макси. Никому уже не было дела до окровавленного кома в изорванной шинели.
Еще раз пробегаю вдоль траншеи. Танкист Лыков в замасленной кирзовой куртке (сумел сохранить) подмигивает мне.
— Не давай бойцам залеживаться. Только вперед, — напоминаю ему.
— Ясно, лейтенант!
Двое молодых бойцов подпрыгивают от нетерпения. Самострел Чикин, бледный, почти белый, что-то шепчет. Молится? Вяхов трет локтем затвор. Уголовники кучкой, три человека, провожают меня взглядом.
— Скоро там?
И сразу зеленая ракета. Майор Малышкин кричит:
— Вперед! За Родину, за Сталина!
Мы бежали без предварительной артподготовки. Лишь четыре легкие пушки торопливо посылали снаряды через голову, и непрерывно строчили пулеметы, хотя немцы молчали. Только дым и взбитая подсохшая земля висели пеленой над бруствером. Они ударили, когда рота пробежала метров сто пятьдесят. Зашелестели мины, ударили штук семь пулеметов, в том числе один крупнокалиберный. Вполне достаточно, чтобы за десяток минут положить триста человек. Из кустов треснули два орудийных выстрела. Снаряды летели в сторону «полковушек». Для атакующих хватит пулеметов и мин. Люди начали падать. Один… третий… пятый. Я бежал чуть правее взвода. Рядом бойцы взвода Злотникова. Три четверти моих штрафников, стреляя на ходу, вырвались вперед. Четверть потрусливее, пригнувшись, следовала за мной, все больше отставая. Я обернулся.
— Хотинский! Чикин! А ну, живее. Вести огонь!
Отставшие прибавили ходу. Захлопали выстрелы.
Этот неприцельный огонь на ходу, как ни странно, дает неплохой эффект. Люди, посылая пули, делаются смелее. Да и триста стволов, хоть и шмаляют куда попадя, сбивают у немцев прицел.
Наши полковые пушкари работали умело. Мощи бы побольше этим короткоствольным «трехдюймовкам»! Но били они часто и довольно метко. Заткнулся один, второй немецкий пулемет. Меняя позицию, ослабили огонь другие пулеметы. Бетонных укреплений здесь не было. Сквозь кусты и порванную маскировочную сетку так же часто вели огонь две немецкие пушки среднего калибра. Бронеколпаки или закопанные по башню танки? Так и есть — танки!
