Василий Голышкин - Лёшка
— Ты о чем? — опешила Зина.
— О кубках! — крикнул я.
— А что с кубками? — как-то странно, будто впервые слышит, насторожилась Зина.
— Понимаешь, пропали…
— Наши кубки? — в голосе у Зины гнев и тревога. — По дороге на выставку или с выставки?
— С какой выставки? — в свою очередь опешил я.
— Спортивной… Всех училищ, — уточнила Зина. — Я сама собирала. Как же они могли пропасть?
Но я уже все понял и угрожающе посмотрел на Митю. Потом, невинно, на Зину.
— Я не про наши кубки. Я про другие…
— Какие другие? — топила меня Зина.
— Которые для Фомы, — выныривал я.
— Кубки для Фомы? — Зину заело любопытство. — А кто такой Фома?
— Так, личность одна, — захлебывался я. — Мифическая… А еще неверящая. В общем, Фома неверующий…
Зина вспыхнула, разозлившись, что в толк не может взять моего Фому. О Фоме неверующем она, конечно, слышала, но при чем тут Фома?
— Фома — это я! — сказал я и зашагал к выходу. Митя поплелся следом.
У выхода, в стекле двери, я еще раз увидел Зину. Она удивленно смотрела мне вслед. Потом, не в силах разобраться в происшедшем, махнула рукой и уткнулась в бумагу…
Я шел, ведя остальных, а мысль о кануриках неотступно, как вредная собачонка, преследовала меня по пятам. «Спаситель! — заливалась она, — кинул спасаемым веревочку, а сам в эту веревочку не поверил. А ведь они, сам знаешь, как за нее уцепились! И Галеев, герой «боевого листка», и Плющ с Догадкиным, геройски штурмовавшие картофельные высоты в десанте девочек… Они к тебе потянулись, а ты в них не поверил, и стоило паникеру Мите прокукарекать «караул», ты тут же, не усомнившись, помчался ловить мнимых расхитителей общественной собственности. А еще — «Лешка, рабочий класс»! Не надеешься на своих, рабочих ребят, смени прозвище! Кубки — мелочь! Рабочему классу — подумать страшно, что доверено! Все заводы, все фабрики, все дороги — земные, морские и воздушные со всем своим транспортом, все недра, леса и воды… А ну, как все мы, хозяева всего этого, станем друг на друга, как на хищника, смотреть? И несправедливо, и обидно, и не это еще главное, а то главное, что подозрение это в каждом из нас может хозяина убить. Какой, мол, я хозяин, если мне доверия нет? Лучше я, как та хата, буду держаться с краю. Чтобы ни за что не отвечать. Конечно, никогда этого не будет, но тебе даже от одного предположения страшно. Или нет?» «Да, да, да», — отвечал я сам себе и, услышав звонок, обрадовался ему, как родному. Вот и предлог, чтобы расстаться с разозлившими меня Перышками.
— Пока, — кинул я через плечо, чтобы не видеть Митю.
— Пока, — виновато пробурчал он и, слышно, отстал.
Я открыл дверь и вошел в кабинет. Дежурный, стоя у доски, выписывал тему урока:
«Болезни хлеба. Виды болезней хлеба. Картофельная болезнь хлеба. Причины и условия для ее развития в хлебе…»
Вошел преподаватель. Я сел за стол и настроился слушать. Но из головы не шли канурики, и тема урока «Болезни хлеба» оборачивалась «болезнью кануриков», которую я, хирург, начал лечить и вдруг, занеся скальпель, усомнился в успехе своего лечения. Как мне не хватает порой уверенности в том, что я делаю, уверенности в самом себе!..
— Известен еще один вид зараженности хлеба, — донесся до меня голос преподавателя, — ее вызывает картофельная палочка… Но, как говорится, у всякого яда есть противоядие. Есть управа и на картофельную палочку…
Я весь обратился в слух и к концу урока точно знал, как бороться с картофельной палочкой, а заодно и с «болезнью» кануриков, которая в Уголовном кодексе именуется высоким словом «деяние», а в просторечье «воровством».
* * *В комитете комсомола сидели двое: секретарь райкома Плотников и секретарь нашего комитета Зина. За окном морозно искрился снег. С крыши вровень с рамой сталактитами свисали сосульки. Не успели истечь в минувшую оттепель да так и торчали, штыками вниз, держа мертвую воду.
В комитете пахло духами и дымом. Два запаха — Зинин и гостя — боролись, стараясь положить друг друга на лопатки. Но, как определил мой нос, запах дыма явно брал верх над запахом духов.
Увидев меня, Плотников прикусил сигарету и двумя руками, навстречу мне, толкнул воображаемый мяч. «Капустный кочан», — догадался я и, поймав, оглянулся, куда бы бросить. На глаза попался плакат:
«У нас в училище никто не курит».
— Пусть не врет! — сказал я и запустил в плакат воображаемым кочаном.
Они оба тут же аукнулись.
— Кто врет? — спросила Зина.
— О чем врет? — спросил Плотников.
— Плакат, — ответил я, — что у нас в училище никто не курит.
Зина вспыхнула. Плотников, прочитав, укоризненно посмотрел на Зину и — виновато — на меня. Потом, явно казня Зину, сказал:
— Я и не знал… А мне тут, понимаешь, даже прикурить дали…
В руках у Зины предательски поблескивала зажигалка, и я, чтобы не смущать своего секретаря, завел глаза под потолок. А когда опустил их, сигареты у секретаря уже не было. Он ее куда-то спрятал. Наверное, в спичечный коробок, которым смущенно поигрывал.
— А ты смелый, — огрела меня Зина.
Я молча снес удар. Но Зина и без слов поняла, что я о ней думаю. По усмешке, которую я в нее выпустил. Усмешка была злой и недвусмысленной: «Эх ты, подхалимка!..»
На Плотникова она не смотрела. Он сам нашел ее глаза и сказал:
— Не знаю, кто это придумал: «Нет правил без исключений…» Но знаю — шельма и себе на уме. «По правилам — нельзя, но вы — начальство и вам, в виде исключения, можно». А по-моему, если нельзя, то никому нельзя! А если можно, то всем можно!.. Ты говоришь, он смелый, — Плотников кивнул на меня, — пожалуй, если для того, чтобы другим напомнить о правилах поведения, нужны отвага и мужество. Но не думаю, что за это скоро станут давать ордена. — Он усмехнулся и кинул мне: — Ты к ней?
— Я спросить… Про замки, — сказал я и нисколько не удивился тому, что, услышав про замки, Зина, как из пращи, вылетела из кресла и, воспарив над столом, тут же без сил бухнулась обратно.
Что до Плотникова, то его, по-моему, Зинины пируэты озадачили, и он вопрошающе посмотрел на нашего секретаря. На этот раз, чувствуя свою правоту, Зина не отвела глаз.
— У всех комсомольцы как комсомольцы, — сказала она, — а у меня, извини, какие-то ненормальные…
Плотников слушал не перебивая, и Зина, кивнув на меня, продолжала:
— Он против замков. А у нас, извини, всюду замки…
— Даже на аптечке, — подсказал я.
— Да! — приняла мой вызов Зина. — И не только… Еще на пожарном щите с огнетушителем. И на витринах с муляжами: тортами, халами, сдобами… И на пирамиде с кубками… А как же? Сними попробуй!.. Снять замки, все равно, что… — Зина задумалась, подыскивая образ, а он сам вылез ей на глаза — рябина под окном, которой лакомились налетевшие неведомо откуда снегири. — Вот все равно что пустить снегирей на рябину. Сразу все растащат. А он, — косой взгляд в мою сторону, — он против замков, как против врагов: «Замки — это непедагогично!» — Зина очень похоже передразнила меня, и я улыбнулся, отчего она совсем взвилась. — Он еще смеется! А растаскивать казенное педагогично?
— Кто еще так думает? — спросил Плотников.
— Как «так»? — опешила Зина.
— Ну, что с замками педагогичней, чем без замков? — подсек Плотников.
Зина не растерялась.
— Может, без замков и педагогичней, — сказала она, — только, кто потом деньги платить будет?
— Деньги!.. — Плотников, как петух, похлопал себя по бокам, нащупал сигареты, но, достав, посмотрел на меня и не закурил. — Да, деньги счет любят. Но не в деньгах дело, а в чести. Вот я знаю, у нас на одном заводе — бригада. Деньги получат на всех, а потом — каждый себе. Сколько положено, столько и берет. Без кассира. А кинотеатры без контролеров?.. А автобусы, трамваи и троллейбусы без кондукторов, книжные магазины в цехах без продавцов?.. А ты все училище под замок. Мол, нет никому доверия. Как же ты его, — он кивнул на меня, — без доверия воспитаешь? Боишься, растащат? Ну кое-кто и унесет кое-что. Зато другим наука: куда смотрели? Да и сколько унесут!.. Когда трамвай без кондуктора пускали, тоже опасения были: заяц казну разорит. Не разорил! Сам на убыль пошел.
— Я что! — отступила Зина. — Я только вот что! — и она выставила мизинец.
Но Плотников не принял Зининого самоуничижения. Заломил у нее мизинец и вместо него оттопырил большой палец.
— Ты вот что! — сказал он. — Не сама по себе, конечно, а во главе масс. А массы все могут! В том числе и без замков честно жить… «Человек и замок…» — Он задумался. — А что? Чем не тема для комсомольского собрания о доверии. — И ко мне: — Ты не против?
— Я за! — сказал я.
— Ну вот, — сказал Плотников, — массы одобряют. Выноси на комитет, Зина, утверждай повестку — и по боку замки всех калибров…
