Андрей Дугинец - Стоход
— А ты чего загордился? Особого приглашения ждешь? — спросил его Гиря.
Заскорузлыми черными пальцами Макар поскреб в бороде:
— Дело не дуже благословенное. Я лучше на церкву пожертвую.
— А-а-а! Вот как! — глядя прямо в глаза, придвинулся к нему Тимох.
— Хочешь остаться чистеньким? — привстал тесть Барабака.
А Гиря отвернулся и молча смотрел себе под ноги.
И тут Макар понял, что если он сейчас не подчинится, то никогда больше не вернется домой из этой удушливой, продымленной хаты. Вынув кошелек, Макар долго отсчитывал тройки, пятерки, рубли…
* * *С возвращением Антона Оляна неузнаваемо изменилась. Родной отец удивлялся ее неожиданным выходкам. В огороде она ковырялась только урывками, а все свое время отдавала работе в рыболовецкой артели, организованной этой весной. Вероятно, оттого ее хвалили на каждом собрании и даже на Доску почета поместили как лучшую сортировщицу. И почти каждый вечер успевала сходить на болото, к Антону. Она стала подолгу прихорашиваться перед зеркалом. Конон Захарович давно это заметил и однажды, не выдержав, спросил:
— Ты что ж, замуж собираешься за Маракана? — Он нарочно назвал Антона старой, теперь уже забытой, презрительной кличкой.
Кокетливо заглядывая в зеркало и поправляя платок, Оляна спокойно ответила:
— А я давно уже замужем.
— Да ты шо? З глузду зъихала? — отец грозно глянул на дочь.
— Вот пройдут Чертову дрягву, Антон получит дом и устроим свадьбу.
— А хлопец? А я?
— Вы сами знаете, что Грише Антон будет хорошим отцом. Да и вы не будете в обиде.
— Да я т-тебя! — отец схватил с пакила веревку.
Но ударить не успел. Оляна сама подбежала к нему, раскрасневшаяся, решительная, неузнаваемая.
— Тато! — глядя в упор, крикнула она строго. — Я вас очень люблю, но бояться больше не хочу. Не хочу! Не хочу! Мне надоело всю жизнь кого-нибудь бояться. На-до-ело! — Оляна говорила, все повышая и повышая голос, и последнее слово бросила так громко, так сурово, что Конон Захарович, только вздохнув, тихо сказал: «Тю на тебя!» — и тяжело опустился на лаву.
— В печке борщ, молоко в погребе. Вечеряйте и спите. Я приду поздно, там надо постирать да поштопать, — с порога бросила Оляна.
— Ну, то идем вместе, — уже другим тоном промолвил отец. — Я ж теперь сторожем на экскаваторе…
Оляна удивленно вскинула широкими черными бровями, счастливо улыбнулась и начала подавать на стол.
— Давно бы так, — тепло и радостно сказала она.
* * *Игра на скрипке с каждым днем приносила Грише все новые радости. Он все свободное время отдавал музыке. Даже на баяне приспособился играть. Правда, обходился только здоровыми пальцами, но хлопцы и девчата охотно танцевали под его музыку, потому что он даже тремя пальцами ухитрялся играть лучше, чем кто другой всеми.
По вечерам, когда не было уроков музыки, Гриша заходил за Олесей, и вместе шли в клуб. А сегодня он особенно спешил: хотелось поскорее рассказать Олесе об успехах последнего урока.
Возле дома Ганночки, которая жила теперь тише воды, ниже травы, послышалось девичье пение. Грудным, тоскующим голосом Олеся запевала свою любимую песню:
У поли дубочок,Зеленый лысточок.
Подкравшись к кусту черемухи, за которым сидела Олеся с подружкой Зосей, Гриша рявкнул баяном. Девушки испуганно вскрикнули, отпрянули от черемухи, а потом подбежали к баянисту и начали теребить его за уши.
Девушки, оказывается, еще только возвращались с работы, сели отдохнуть, посекретничать… Обе они были в свежих накрахмаленных халатах, веселые, беленькие.
Олеся теперь ничуть не была похожа на ту забитую «Аленушку», какой Гриша встретил ее в лесу. Ходила она без головного убора, тугие черные косы тяжело свисали на грудь. В туфлях на каблучке совсем иными казались те же самые ножки, которые год назад были закручены онучами и втиснуты в постолы.
Олесю Гриша считает самой красивой девушкой из всех, каких он видел на свете.
Он знает, что ребята больше всего шепчутся с Зосей. У Зоей косы вьются, как золотые сосновые стружки, глаза у нее голубые, глянешь — и не можешь оторваться. Она смеется не часто, зато уж если улыбнется, так всем с нею хочется радоваться. И все же об Олесе Гриша думает больше, чем о Зосе или других девушках.
— Гриша, идем с нами ужинать, а потом вместе в клуб! — предложила Зося.
От ужина Гриша отказался, но обещал подождать, пока подруги соберутся. В комнату ввалились с таким смехом и шумом, что в стенку сразу же постучали.
— Ой, девочки! — заговорила Олеся, не учитывая, что перед нею девушка только одна. — Честно слово! До чего же смешная наша бабуся, сторожиха! Когда разговариваешь с нею, приставляет обе ладони к ушам да еще и кричит, чтоб громче говорили. А за стенкой слышит каждое слово. Просто смех.
Вышли из дому в сумерках. В переулке увидели бегущего с болота Санька.
— Эй, доктор! Ты куда? Чего так запыхался? — спросил Гриша, остановив друга. — О втором экскаваторе еще не слышно?
— Пришла телеграмма, везут! — ответил Санько.
— Да чего ты так спешишь? Идем в клуб, доктор.
— Не могу. Ни минуты свободной, — ответил Санько. — Бегу за гвоздями.
— Чего ты его все доктором? — локтем толкнула Олеся Гришу. — Обидится!
— Все его так величают. Он же смазчик. А смазчик на экскаваторе то же, что и доктор, он отвечает за здоровье машины.
Санько пошел рядом.
— А дедушка мой опять не придет домой вечерять? — спросил Гриша.
— Что ты, он от машины ни на шаг. А на ночь даже мне не доверяет. Ну, до свидания, — украдкой глянув на Зосю, Санько хотел было бежать.
Но Гриша остановил:
— Да погоди. Зачем тебе гвозди?
— Мы с дедушкой делаем еще один домик на понтоне. Сегодня ночью надо навести крышу.
— Вот здорово! — обрадовалась Зося. — Я бы тоже с вами жила, — и, помолчав, добавила: — Если бы у вас были и девчата…
С разговорами незаметно подошли к клубу и остановились возле кассы. Оконце кассы открылось. Оттуда высунулся Сюсько, поздоровался, жадно глядя на Олесю. Но видя, что на него не обращают внимания, спрятался, сердито хлопнув окошком.
— Санько, на обратном пути загляни в клуб. Я тоже пойду с тобой, — сказал Гриша. — Очень важная новость есть для дедушки. Да и соскучился. Три дня его дома не было. Он будто отделился от нас.
Олеся засмеялась:
— На селе говорят, что дед Сибиряк нашел себе нового внука, Санька Козолупа. Заходи, Санько, мы тоже пойдем крышу крыть.
— Выдумала! — возразил Гриша.
— Пойдем! — настойчиво повторила Олеся.
— Да я знаю, что тебя не переспоришь. Если уж так хочешь, то давай утром.
— Га! Завтра ж воскресенье. Мы можем целый день помогать, — подхватила Зося. — А сегодня идемте на танцы.
Санько растерялся: дедушка будет ждать гвоздей, а он — на танцах.
— А ты гвозди скоренько отнеси и возвращайся, — посоветовала Олеся.
— Одному ему на болоте страшно, — насупился Санько.
— Выдумал! Он ничего не боится! — вступился Гриша за дедушку. — Беги!
— Ладно! Посмотрю, — ответил Санько.
Высунув голову в окошечко, Сюсько проводил взглядом ребят. А когда оба скрылись в ночной тьме, захлопнул окошко, запер кассу и побежал к речке, где стояла его легкая новенькая лодка.
* * *Санько медленно шел домой и раздумывал, идти ему на танцы или нет. И мысленно представил постоянную картину: он стоит в одиночестве возле танцплощадки, обняв березку и, до боли напрягая шею, следит за Зосей. Ее белое платье раздувается зонтом, мелькают оголенные выше локтей руки, сверкают бусы на тонкой шее. Вальс с Иваном Параныцей, танго с Митькой Дубовиком, фокстрот с Федькой. Саньку обещана полька. И он терпеливо ждет.
Наконец его очередь. Санько сгорает, когда прикасается к Зосе. Голова кружится. Он не смеет глянуть Зосе в глаза даже мельком. Уши, он это явно чувствует, пылают, и ноги тяжелеют, как разбухшие в воде осиновые колоды. И весь он становится неуклюжим, мешковатым, самому себе ненавистным. Надо танцевать легко, свободно, смотреть ей в лицо, улыбаться, болтать, как другие. Но все идет не так, как хочется. Кружится он тяжело, неловко. И не он ее ведет, а она его тащит по кругу. Танец длится, как кошмар. Но вот полька кончилась. Зося поворачивается на одной ноге и, улыбнувшись, говорит:
— Сань, ты танцуй еще с кем-нибудь, а я обещала Феде вальс. Хорошо?
И уходит, затерявшись в шумной, веселой толпе, освещенной чуть помигивающими электролампами, развешанными между деревьями.
Санько долго стоит в тени под березой и удивляется, что другие ребята даже с Зосей танцуют запросто, легко и свободно, как со всеми прочими. Неужели она им кажется такой же, как и все другие девчата?
Сердце гложет обида: ты так хорошо о ней думаешь, а сам ты для нее ничто. Видишь, ей все равно, с кем танцевать. Но с другими лучше. Особенно с агрономом. Третий раз уже идет с ним в этот вечер. Как же, образование!
