Збигнев Домино - Блуждающие огни
— То, о чем ты говоришь, сынок, ужасно. И как же вы с ним поступите?
— Сначала надо поймать его.
— А если поймаете?
— Отдадим под суд.
— Несчастная его мать! А он женат, дети у него есть?
— Холост.
— Ну и слава богу. Страшно подумать, что испытала бы его семья.
Стараясь увести разговор в сторону, Элиашевич, сам того не желая, затронул другую тему, тоже наболевшую.
— Вот видишь, мама, не стоит жениться — не знаешь ведь, что может приключиться в жизни, потом еще думай о жене, о детях. Слава богу, что я холостяк, — сказал он, стремясь обратить все в шутку.
Мать не приняла ее и ответила с возмущением:
— Ну знаешь ли! Во-первых, ты же не Миньский, а во-вторых, трудно сказать, что бы было, будь он женат, может, и облагоразумился бы давно. А я хотела бы, сынок, успеть понянчить и маленького внучонка и услышать, как он зовет меня бабушкой! Что ты на это скажешь, а?
— Молода ты еще, мамочка, для бабушки, слишком уж молода.
— Да оставь свои шутки. Ты что, хромой или горбатый? Столько красивых девушек вокруг.
На этот раз сын не выдержал:
— Ну и что? А если мне ни одна из них не нравится? А может, я просто не хочу жениться?
— Ну да, рассказывай! А Ханя? Мне кажется, что…
— Мама, перестань, прошу тебя, а то мы опять поссоримся, а мне так нравятся твои рогалики.
На сей раз мать уступила:
— Ну ладно, ладно. Сейчас принесу тебе их целую тарелку. Еще чайку?
— Полстаканчика.
Мать встала, взяла тарелку, стакан и вышла на кухню. У порога обернулась:
— А если серьезно, то Ханя была у меня — с неделю назад. Посидели, поболтали немного, а перед уходом просила передать тебе привет.
— Спасибо. Она очень милая девушка.
— Даже очень и очень.
Ласково улыбаясь, мать ушла на кухню. Элиашевич прошелся по комнате. Ханя просила передать привет. Милая мама, если бы ты только знала. К сожалению, это не любовь, а без нее нет и надежды. Элиашевич вынул из заднего кармана брюк бумажник, достал из него слегка пожелтевшую, с помятыми углами фотографию. С нее смотрели смеющиеся глаза Юльки. Ей явно шла форма, особенно сдвинутый набекрень берет.
Как-то в их полк прибыло несколько девушек-офицеров. Их направили в основном в штаб на различные должности, в интендантскую и медицинскую службы. Однако три девушки, и среди них подпоручник Юлия Листек, по-бабьи заупрямились и чуть не с плачем выпросили назначение на строевые должности. Юлька стала командиром пехотного взвода в том же батальоне, в котором Элиашевич командовал ротой. Девушки попали в армию в трудный период — зимой сорок пятого года, когда наши войска вели кровопролитные бои за Колобжег и Поморский вал. Подтрунивать над ними перестали уже после первого боя. Девушки знали свое дело не хуже мужчин-офицеров: были выносливыми, смелыми и заботливыми по отношению к своим солдатам. Они быстро сумели завоевать авторитет, подчиненные обращались к ним официально «товарищ подпоручник», а коллеги-офицеры называли их просто по имени, как это принято в своей части. И для Элиашевича Юлька была просто Юлькой. Да, она нравилась ему. Форма хорошо сидела на ее стройной фигурке. Улыбка не сходила с лица, взгляд был открытым и искренним.
Это было во время боев за Колобжег. Среди разрывов снарядов впереди мелькала ее фигурка с пистолетом в руке. Она вела свой взвод в атаку. Когда бой затих и Колобжег снова сталь польским, Элиашевич как-то после обеда встретил Юльку на берегу моря. Как все люди, впервые увидевшие море, он не устоял перед соблазном, присел, зачерпнул из набежавшей на берег волны горсть морской воды и быстро поднес ее ко рту: попробовал на вкус. Вдруг послышался смех, он обернулся и увидел Юльку. Она сидела на корточках в нескольких шагах от него и, так же как и он, пробовала на вкус морскую воду. Они поднялись почти одновременно, вытерли руки о мундиры и громко рассмеялись. Оказалось, что, как и Элиашевич, Юлька была родом откуда-то из Подолии и впервые в жизни увидела море.
Направились вдвоем вдоль берега в сторону заходящего солнца, обходя следы недавних боев — искореженные орудия, рогатки, остатки проволочных заграждений и даже машины, как будто бы гитлеровцы собрались бежать на них морем. Девушка нагнулась и что-то подняла. Элиашевич в задумчивости прошел дальше и, только когда она окликнула его, остановился. Взглянул на нее и… замер от восхищения. Это была та неуловимая минута, которую помнить потом всю жизнь. Элиашевич стоял как загипнотизированный и смотрел на приближающуюся к нему Юльку. Она шла медленно, освещенная розовыми лучами солнца, с распущенными светлыми волосами, держа в одной руке свой темно синий берет, а другую протянув к нему. Такой Юлька и осталась у него в памяти. Видимо, в его взгляде было столько чувств, притягательной силы, что девушка остановилась. Улыбка ее погасла, а глаза от удивления расширились. Оба молчали, но глаза их говорили больше всяких слов.
— Посмотри, какая прелесть, — сказала она. В руке она держала плоскую ракушку, причудливо отшлифованную морскими волнами. — Для нее как будто бы нет войны. Лежит себе на песке и греется на солнышке.
Томек осторожно взял ракушку и, как мальчишка, приложил ее к уху. Юлька улыбнулась:
— Шумит?
— Послушай.
Он приблизился к девушке, откинул густую прядь волос и приложил ракушку к ее уху.
— Шумит, правда шумит, — прошептала она.
Другой рукой он нежно обнял ее за шею, ощутив шелковистую мягкость ее волос, исходившее от нее тепло. Видел только ее губы, наклонился и поцеловал.
Первая дивизия имени Т. Костюшко была переброшена на берлинское направление. Третий полк, где служила Юлька, первым вступил в Берлин и дрался там до последнего дня войны. Главные силы полка наступали в районе Тиргартена. Там в ожесточенном бою за одну из станций берлинского метро была смертельно ранена подпоручник Юлия Листек. Рота Элиашевича сражалась рядом, подавляя последние очаги сопротивления эсэсовцев. То тут, то там вспыхивали рукопашные схватки, рвались гранаты. Под прикрытием огня роты Элиашевича улицу перебежали санитары с носилками. За соседним домом размещался перевязочный пункт. Кто-то крикнул, что несут Юльку. Когда он подбежал к ней, она была еще жива. Даже пыталась улыбнуться. Грохот боя не прекращался ни на минуту. Со стороны, где укрылась в развалинах домов рота Элиашевича, донеслось громкое «ура!». Стиснув зубы, поручник побежал к своим бойцам. К вечеру, когда бой утих, Элиашевича разыскал один из санитаров и передал ему плоскую ракушку…
В дверь постучали. Элиашевич очнулся от воспоминаний и, положив по привычке руку на засунутый за пояс пистолет, подошел к двери:
— Кто там?
— Это я, товарищ капитан, Олиевич.
Элиашевич узнал голос своего шофера, отодвинул засов и открыл дверь.
— Входите, товарищ Олиевич. Что-нибудь случилось?
— К сожалению, да, товарищ капитан. Поступило уже три донесения о налете на кооперативы.
— Где?
— Дежурный велел передать вам: в Рачинах, Ходышеве и на почту в Посьвентном.
— Черт возьми, ведь это же в разных концах!
— Вот именно, товарищ капитан!
— Ладно, едем.
Мать, которая вошла как раз в комнату, услышала только последнюю фразу.
— Вот тебе и на́, опять чайку не успеешь выпить?
— Я должен ехать, мама. Извини, дорогая.
— Так точно, надо ехать, ничего не поделаешь, — подтвердил Олиевич.
Встревоженная мать поспешила на кухню, и по шелесту бумаги, доносившемуся оттуда, нетрудно было догадаться, что она не хочет, чтобы только что испеченные для сына рогалики зачерствели. Вскоре Элиашевич и его шофер с бумажными свертками в руках торопливо сбежали вниз к поджидавшей их у крыльца машине. Отодвинув занавеску, мать успела увидеть, как сын помахал ей рукой. Она перекрестилась, погасила свет в комнате и долго всматривалась в темноту.
В последнее время Элиашевичу было нелегко. Все началось с известия об убийстве милиционера Сталбовича. Преследование оперативным отрядом Корпуса внутренней безопасности банды было безуспешным, не удалось узнать ничего конкретного о ее месторасположении и из других источников. Несомненно, стычка бандитов с милиционерами была случайной; но это не меняло сути дела — бандиты не побоялись напасть на милицейский патруль средь бела дня. С помощью Курецкого и членов его семьи по хранившейся в оперативных документах фотографии был опознан Рысь из банды Рейтара. Эти же свидетели в один голос подтвердили, что кто-то из бандитов, угрожая им, упомянул имя Рейтара. Это был первый за долгое время сигнал о действиях его банды. Пришла пора реализовать разработанный вместе с Карным план. Он был прост и поэтому выполним. Было решено выпустить в районе Рудского леса «дезертира». Снабдив его надежной легендой и широко распространив слухи о том, что органы госбезопасности разыскивают его, Карный и Элиашевич рассчитывали, что рано или поздно либо банда наткнется на него, либо он сам нападет на ее след.
