Збигнев Домино - Блуждающие огни
Дальнейший распорядок проведения сбора таков: оставшаяся часть сегодняшнего дня отводится на знакомство с выделенными вам людьми, на пополнение боеприпасами, оружием, снаряжением. На завтра намечен смотр боевых групп, совещание, на котором будут оглашены новые назначения, список награжденных лиц, приказы для каждой боевой группы, а также объявлено о рассредоточении по своим районам действий. А пока можете быть свободны. Угрюмого и Мурата попрошу задержаться.
Ночью пошел дождь и, хотя он продолжался недолго, тем не менее внес определенное замешательство в ряды бандитов. Чертыхаясь, они забирались под густые кроны деревьев, дрожали от холода, натягивали на себя все, что попадалось под руку.
Разбуженный ливнем Рейтар спросил, не прибыл ли Мурат. Того еще не было. Закурив и поеживаясь от попадавших за воротник холодных капель дождя, Рейтар мрачно смотрел на низко проплывавшие тучи. На душе у него было неспокойно. Он еще раз перебрал в уме все свои распоряжения, отданные вчера. Решил, что пора переходить к делу. Всеми группами в одну из ночей одновременно совершить налеты на кооперативы и кассы, а потом в течение сентября — октября организовать ликвидацию каждой группой в своем районе хотя бы одного наиболее известного члена партии или сельского активиста. Тогда коммунисты закопошатся, как муравьи, голову потеряют от страха. «Я им еще покажу, на что способен. Вместе со Здисеком останусь в группе Зигмунта и при первой возможности тоже кое с кем рассчитаюсь. Навещу Кевлакиса. Спрошу, что ему там Татарин наобещал. А может, образумится и присоединится ко мне. Очень пригодился бы, опыта ему не занимать. От Ольги надо бы держаться подальше, а то притягивает как магнит, того и гляди, совсем голову потеряешь. Заскочить бы домой, мать повидать. Нет, не стоит рисковать, она наверняка под особым наблюдением. Может, в какое-нибудь из воскресений, когда старуха отправится в костел или когда выйдет в поле…»
— Пан капитан, вернулся Мурат со своими людьми, — доложил Здисек.
Рейтар встал. Дождь почти утих. Легкий ветерок гулял в кронах деревьев, стряхивая с них крупные капли.
— Ворона взяли?
— Так точно, пан командир.
— Передай им мой приказ. Пусть подержат его где-нибудь до утра. А Мурата немедленно ко мне.
— Слушаюсь, пан командир.
Здисек бесшумно исчез. Рейтар одернул мундир, освежил росой лицо. Вскоре явился Мурат.
— Ну как прошло?
— Дурной телок. Из-под перины вытащили. Оказалось, у него там баба — брюхо ей надул, документами обзавелся и хотел дерануть с ней на Запад. Завтра могли бы его уже не застать.
— Не сопротивлялся?
— Трус вонючий. Впрочем, он понял, что у него нет выхода. Слюни пускал всю дорогу, скулил, умолял о пощаде.
— Ваше мнение?
— Расстрелять, чтобы другим было неповадно.
— Я с вами не согласен. Не расстрелять, а повесить! На такую дрянь и пули жалко. Спасибо, сержант, а вернее — старший сержант Мурат. Отдыхайте.
— Служу родине, пан капитан!
— Вокруг все спокойно?
— Ничего подозрительного не заметили, правда, мы шли полями.
Днем установилась прекрасная погода. Под лучами солнца лес просыхал, благоухая ароматами. Рейтар в сопровождении Угрюмого и Здисека обходил лагерь. С каждым бандитом здоровался, интересовался довольствием, снаряжением, оружием. Но его хорошее настроение испортил непредвиденный случай. Во время смотра группы Кракуса из строя неожиданно вышел пожилой мужчина по кличке Большой, которого он помнил еще с тех пор, когда тот был в отряде Бурого, и попросил, чтобы Рейтар отпустил его домой.
— Хвораю я, пан командир. Как только дождь, сразу начинает в костях ломить. Видите, какие у меня сегодня руки? Винтовку не могу держать. — Большой показал Рейтару свои почерневшие, узловатые, опухшие руки.
— А если тебя органы заберут?
— Не заберут, пан командир. Я родом из Люблинского воеводства, скажу, что вернулся с Запада, постараюсь раздобыть нужные документы.
— Хорошо. Сегодня после совещания обратитесь к хорунжему Угрюмому. Он освободит вас от службы в проинструктирует, как вы должны вести себя дальше.
— Спасибо, пан командир. Всегда можете на меня рассчитывать.
— Не я, а Польша. Старший сержант, — обратился Рейтар к Кракусу, — прошу вычеркнуть Большого из личного состава вашей группы. На его место передаю вам из моего резерва капрала Чуму.
— Слушаюсь, пан командир.
Рейтар небрежно козырнул и, уходя, краем глаза заметил, как не веривший собственному счастью Большой разглядывает свои огромные, узловатые от ревматизма руки. Когда рядом никого не было, к Рейтару подошел Угрюмый:
— Что, в самом деле решил его отпустить?
— Ты ведь слышал.
— И куда же я должен его отправить?
— А это уже твоя забота.
— Тогда другое дело. А я-то уже было подумал, что ты расчувствовался.
Рейтар вспомнил слезящиеся глаза Большого и его почерневшие, скрюченные руки.
— А может, отпустить старика на все четыре стороны? Руки-то у него действительно больные.
— Но голова-то здоровая. Хочешь поставить под удар весь отряд?
— А ну тебя к черту, поступай как хочешь.
— Слушаюсь, начальник.
— Но только так, чтобы об этом никто не пронюхал.
— Можешь положиться на меня.
— А что будем делать с этим дезертиром?
— Ты ведь решил.
— Что он говорит?
— Скулит, молит о пощаде, обещает сделать все, о чем бы мы его ни попросили.
— Слово — не воробей. Если одному дать поблажку, завтра появятся еще два, послезавтра — три… Впрочем, не мне тебя учить. Думаю, что у тебя на сей счет нет никаких иллюзий… — Рейтар взглянул на часы: — Сейчас два, в три общий сбор. Повесишь эту дрянь в присутствии всех.
— Будет сделано, начальник.
— Иди распорядись, поставщик ангелочков.
— Скорее, чертенят, начальник.
Угрюмый громко захохотал. Рейтар отошел в сторону, сел на поваленную сосну и вместе со Здисеком начал уточнять список лиц, представленных к наградам и очередным званиям, которые он щедрой рукой намеревался раздать во время общего сбора.
…Рейтар имел слабость к воинским ритуалам. Привычку к ним он вынес еще из офицерской школы и внедрял их при любой возможности. Угрюмый выстроил личный состав отряда, за исключением тех, кто нес караульную службу, на поляне в две шеренги, командиры заняли место на правом фланге своих групп. Заметив приближавшегося энергичной походкой Рейтара, Угрюмый подал команду «Смирно!», затем «Равнение направо!» и направился к капитану. Церемония отдания рапорта получилась у него неплохо. Рейтар, взяв под козырек, обошел строй, остановился по центру шеренги и резким, срывающимся голосом крикнул:
— Здравствуйте, бойцы!
— Здравия желаем, пан командир!
Рейтар повернулся к Угрюмому и приказал скомандовать «Вольно!». Отойдя на несколько шагов назад, поднялся на небольшой пригорок и начал говорить. Говорил рублеными фразами, но не упустил ничего, что могло бы доставить этим людям удовлетворение. Приветствовал в их лице ветеранов освободительной борьбы, говорил о скорой победе, о том, что их ждет после нее.
— На этой поляне собрались лучшие из лучших, цвет нашего войска. Вы, как и я, хорошо знаете, что мы в любой момент можем увеличить свои ряды в десять, что там, в сто раз. Не забывайте о нашей мощной конспиративной сети среди гражданского населения, интересы которого вы защищаете, о поддержке им нашего дела. Спасибо вам, друзья, что вы все и без колебаний прибыли на эту сходку. Польша не забудет ваших ратных дел. Поэтому особое омерзение должен вызывать тот факт, что в нашей среде нашелся трус и предатель, дезертир, решивший сбежать. Им оказался Ворон. К предателям у нас нет и не будет никакой пощады. Подпольная Речь Посполитая, проведя обстоятельное расследование, вынесла бывшему бойцу нашего отряда, а ныне предателю, трусу и дезертиру Ворону смертный приговор. Будучи вашим командиром, я утверждаю его и приказываю привести в исполнение немедленно. Хорунжий Угрюмый, прошу распорядиться. Пусть честные бойцы видят, какая участь ждет предателей и трусов. На них даже пули жалко. Приказываю привести приговор в исполнение через повешение.
Рейтар умолк. Вдоль шеренги прокатился шумок. По сигналу Угрюмого двое бандитов выволокли из молодого сосняка бледного, всего избитого, едва передвигающего ноги Ворона. Это был блондин в возрасте девятнадцати-двадцати лет, лицо его от зверских побоев превратилось в сплошной огромный синяк. Он был настолько слаб и ошеломлен происшедшим с ним после вчерашней ночи, что не имел уже больше сил ни сопротивляться, ни что-либо сказать. Как манекен, подчинялся он воле палачей. Его подтащили к кряжистому грабу, через сук которого была переброшена веревка с петлей. Подошел Угрюмый и со сноровкой профессионального палача набросил на шею парня петлю. Только стоявшие совсем рядом слышали, как тот, словно обращаясь к самому себе, тихо сказал:
