Сабуро Сакаи - Самурай. Легендарный летчик Императорского военно-морского флота Японии. 1938–1945
Я остался ночевать у них. Впервые за многие годы я смог спокойно выспаться. Даже раны, не дававшие мне в последнюю неделю уснуть, не беспокоили меня.
На следующее утро я поездом уехал в Йокосуку. Дневная жизнь обитателей города потрясла меня еще сильнее, чем увиденное накануне вечером. Пассажиры поезда, в особенности молодые девушки и женщины, практически не замечали меня. Увидев меня, они с гримасой отворачивались в другую сторону. Их нарочитое нежелание смотреть на окровавленные повязки приводило меня в бешенство. Я перестал быть знаменитым асом, которого капитан Сайто просил вернуться назад. Окровавленный и грязный, я представлял собой – что там греха таить – неприглядное зрелище для своих соотечественников. Это вызывало у меня отвращение.
В госпитале в Йокосуке меня сразу направили в кабинет главного хирурга. Я удивился, поскольку было воскресенье. Лишь в чрезвычайных случаях главный хирург мог находиться на дежурстве по выходным. Еще больше меня удивило, что он обратился ко мне по имени.
Мое удивление вызвало у него улыбку.
– Я попросил уведомить меня, как только вы появитесь, – пояснил он. – Я только что пришел. Видите ли, я получил письмо от вашего командира капитана Сайто, в котором он просил сделать все возможное для вас. – Он пристально посмотрел на меня. – Капитан Сайто изложил в деталях ваши подвиги на Тихом океане. Следует понимать, что вы один из самых выдающихся наших асов?
Я кивнул.
– Тогда мне понятно, почему капитан Сайто так беспокоится за вас. Пошли, – он взял меня за руку, – прямо сразу и займемся вами.
Через несколько минут я уже находился в операционной. Врач обработал загноившуюся рану на голове. Он делал свое дело быстро и уверенно, не обращая внимания на мои стоны. Очистив рану и наложив четырнадцать новых швов, он лично отвел меня в глазное отделение.
– Мы вызвали для вас лучшего во всей Японии специалиста, – пояснил он. – Доктора Сакано, имевшего частную практику, призвали во флот, теперь у него звание старшего лейтенанта. Лучшего врача не найти во всей стране. Получив письмо от капитана Сайто, мы сразу уведомили доктора Сакано.
Итак, приближался решающий момент. Вскоре я узнаю окончательное решение: вернется ли ко мне зрение и смогу ли я снова летать. Я старался не думать о своих глазах, сейчас от этого не было никакого толку.
Врач осмотрел меня. Закончив осмотр, он встал, лицо у него стало серьезным. Он медленно произнес:
– Нельзя терять ни минуты. Нужно оперировать глаз прямо сейчас. Слушайте меня внимательно: сохранится ли ваше зрение, будет зависеть от того, что мне удастся сделать в ближайший час. – Помолчав, он произнес: – Сакаи, я не могу использовать обезболивающие средства. Если вы хотите видеть и сохранить хотя бы один глаз, вам придется терпеть боль, находясь в сознании.
Я оцепенел. Не в силах произнести ни слова, я молча кивнул.
Меня уложили на высокую кровать. Несколько санитаров привязали меня. Я не мог пошевелить ни руками, ни ногами. На лоб наложили ремень, удерживающий мою голову в одном положении, вдобавок медицинская сестра сжала мне виски, чтобы я не дергал головой. Врач попросил меня смотреть на висящую под потолком красную лампу.
– Смотрите на нее, Сакаи, – предостерег он меня. – Смотрите. Не отрывайте взгляда от света. Вам нельзя моргать, нельзя даже отводить глаза в сторону. Слушайте меня внимательно! Вы можете на всю жизнь остаться слепым, если не станете делать то, что я вам говорю!
Меня охватил ужас. Больше того, такой боли мне еще не приходилось терпеть. Я всегда считал, что могу вынести сильную боль. Кодекс самурая научил меня терпению и стойкости в самых тяжелых условиях.
Но это! Мне приходилось смотреть на свет. Я смотрел, пока красная лампа не заполнила собой все вокруг. Вскоре в поле зрения появилась рука врача с зажатым в ней заостренным на конце стальным инструментом, который опускался все ниже и ниже.
Я закричал. Неоднократно дикий крик срывался с моих губ от ужасной боли. Мне казалось, что я больше не выдержу. Мне хотелось, чтобы прекратилась эта нестерпимая боль, все остальное перестало иметь значение для меня. Мне было уже не важно, смогу ли я снова летать, даже желание видеть больше не имело значения. Боль! Я крикнул Сакано:
– Прекратите! Прекратите это! Сделайте что угодно, выдавите мне глаз, но только перестаньте!
Я пытался увернуться от скальпеля, старался выскользнуть из-под ремней. Но они крепко держали меня. При каждом моем крике врач орал:
– Заткнись! Ты должен терпеть! Иначе останешься слепым. Прекрати кричать!
Эта пытка продолжалась более тридцати минут. Мне они показались миллионом лет, казалось, что это никогда не прекратится. Когда все закончилось, у меня не осталось сил даже пошевелить пальцем. Я лежал на кровати, беспомощно глотая воздух, пока хирург пытался меня успокоить.
Целый месяц я был прикован к больничной койке. Я испытывал страшные муки. Жизнь потеряла для меня смысл. Днем и ночью я представлял себе тот долгий полет в Рабаул, когда мог толкнуть вперед ручку управления и направить самолет в океан. Тогда бы боль продлилась всего несколько секунд.
Доктор Сакано часто приходил осматривать мои глаза.
– Я сделал все, что мог, – говорил он мне, – но зрение в правом глазу никогда полностью не восстановится. Вы сможете видеть предметы на небольшом расстоянии перед собой, но и только. С левым глазом все будет в порядке.
Его слова стали для меня приговором. Летчик-истребитель с одним глазом. Мне оставалось лишь с горечью усмехаться.
Рана на голове быстро зажила, и врач разрешил мне гулять вокруг госпиталя. Каждую неделю я направлял рапорт с просьбой о выписке из госпиталя и отправке обратно в Рабаул. Но каждый раз моя просьба отклонялась.
В конце концов главный хирург лично вернул мне мой последний рапорт. Он был явно зол.
– Послушайте, Сакаи, – сообщил он, – еще рано думать о вашем возвращении в Рабаул. Заявляю вам. Вам требуется, как минимум, шесть месяцев для полного выздоровления. После этого вы сможете вернуться на службу, здесь или за границей.
Я чувствовал себя беглецом, дезертировавшим с фронта. Я думал обо всех летчиках: Нисидзаве, Оте, Сасаи, которые каждый день участвуют в воздушных схватках. Я стал даже бояться слушать передаваемые по радио военные сводки. Они вызывали воспоминания о Рабауле.
В один из дней меня приехали навестить. В палату вошла медицинская сестра.
– К вам посетители, они ждут внизу, – сказала она. – Хотите, чтобы они поднялись к вам в палату?
Я не догадывался, кто это мог быть. Был четверг, моя сестра Хацуо обычно приходила проведать меня в конце недели, когда ей не надо было работать на военном заводе. Матери я написал, чтобы она не тратила время и средства на дальнюю дорогу от Кюсю, поскольку через несколько недель меня переведут в госпиталь в Сасебо. Требовалось проехать более 700 миль по железной дороге, чтобы попасть в Йокосуку из Фукуоки, куда переехали жить мать с моей сестрой и ее мужем.
Я никого не ждал. В палату вошли двое. Я напряг зрение, чтобы рассмотреть их. Мои глаза все еще были неспособны различать лица с расстояния более шести футов.
– Фудзико-сан! – воскликнул я.
Фудзико, еще больше похорошевшая, стояла в дверях вместе со своим отцом, профессором Ниори. Последний раз я видел их почти полтора года назад в Осаке.
Они поклонились и ответили на мое приветствие. Медицинская сестра предложила им сесть и ушла.
Первым заговорил отец Фудзико:
– Хацуо-сан написала нам, что вы находитесь в этом госпитале. Как мы за вас волновались, Сабуро-сан! Мы очень рады снова видеть вас, нас очень беспокоило ваше здоровье. Так чудесно, что вам уже лучше.
Я что-то пробурчал в ответ. Я уже много месяцев не писал Фудзико. Я сбивчиво и смущенно извинялся. Фудзико часто писала мне, когда я находился в Лаэ, вместе с почтой от нее приходили подарки.
Ее отец отмахнулся от моих сбивчивых извинений.
– Это не важно, – сказал он. – Нам известно о ваших подвигах на фронте, и мы очень гордимся вами! Лучше расскажите, как ваши раны? Скоро вас выпишут отсюда?
– Я получил четыре ранения, – ответил я. – Врачи потрудились надо мной. Но, – с горечью добавил я, показывая на свой правый глаз, – с этим ничего не смогли поделать. Я ничего не вижу этим глазом, и врачи говорят, что это до конца жизни.
Мой ответ встревожил Фудзико. Она прикрыла рукой рот и широко раскрыла глаза.
– Это правда, чистая правда, – заметил я. – Двух мнений тут быть не может. Я инвалид. Потеря глаза означает конец моей карьеры летчика-истребителя.
Профессор Ниори прервал меня:
– Но… тогда вас должны списать с флота?
– Нет, думаю, меня не спишут, – ответил я. Горькая ирония сквозила в моих словах. – Вам трудно понять это, находясь здесь, трудно понять значимость этой войны. Я вовсе не думаю, что меня спишут. Мне найдется применение в качестве инструктора, или я получу назначение в наземную службу.
