Июль 41 года. Романы, повести, рассказы [сборник Литрес] - Григорий Яковлевич Бакланов
– От конь, так то правда конь-огонь! На таком коне еще бы шашку да шапку добрую…
И делает что-то неуловимое. Взвившись, конь диким галопом боком несет вояку по дороге. Еле удерживаясь в седле, тот издали грозит и кричит что-то. Саенко хохочет, стоя посреди дороги босой.
– Эй, солдат, лови! – кричит он и, взяв с плащ-палатки, кидает кисть винограда.
Музыкант ловит ее на лету, но все же обижен. А Саенко, великодушный, как победитель, спрашивает третьего музыканта, самого скромного на вид:
– Представлять когда будете?
Тот смущенно пожимает плечами: мол, от нас не зависит, наше дело такое – как прикажут. Саенко и ему дает виноград. Один только Панченко за все это время даже не повернул головы, словно и не было ничего: он резал хлеб. Характер у него железный.
Больше мы не говорим о них. Лежа на животе вокруг плащ-палатки, голова к голове, едим виноград. Я лежу чуть боком, чтоб удобней было раненой ноге.
Мимо нас по дороге в мягкой густой пыли проносятся машины. Ветер сбивает пыль на ту сторону, и трава там вся пепельная. Только мы не спешим: наши пушки утром переправились через Днестр и еще не подтянулись. Все это, стремительно и весело мчащееся к фронту, на рассвете завтрашнего дня, когда мы вступим в бой, будет позади, а мы – впереди. И мы не спешим. Все-таки я надеваю сапоги, разведчики тоже обуваются: дорога уже не безлюдна, и лежать так – неловко.
Мы едим черный виноград, каждая ягода словно дымком подернута, а сок теплый от солнца. Подносишь ко рту тяжелую гроздь и на весу объедаешь губами. Сок винограда, пшеничный хлеб, солнце над головой, сухой степной ветер – хорошая штука жизнь!
Позади нас останавливается машина, резкий сипловатый сигнал. Оборачиваемся. Комдив Яценко вылезает из кабины полуторки с брезентовым верхом, голенища его сапог сверкают сквозь пыль. В кузове машины Покатило – он улыбается, поглаживая двумя пальцами усики под носом, кивает дружески – и начальник разведки дивизиона Коршунов в накинутой на спину от ветра шинели с поднятым воротником. С ними несколько разведчиков.
Оправляя гимнастерку под ремнем, подхожу к командиру дивизиона. Он стоит у подножки, тонким прутиком похлестывая себя по голенищу. Подбритые брови строго сдвинуты, тонкие сомкнутые губы, смелый взгляд. На нем его парадный суконный костюм, лаковый козырек фуражки бросает на лоб короткую тень.
– Загораете?
Левой рукой застегиваю пуговицы у горла.
– Чего же ты говорил, что днем на плацдарме головы не поднять? Не поднять, а мы в машине едем!
И Яценко хохочет громогласно и оглядывается за одобрением наверх, в кузов. Стою перед ним по стойке смирно. За спиной моей шепотом ругаются два ординарца – мой и его, прибежавший с двумя котелками.
– Лень тебе самому набрать? Вон его сколько на виноградниках. Привык на чужом горбу в рай ехать.
– Ладно, ладно, – урезонивает Панченко вышестоящий ординарец. – Вы тут загораете, а мы вон едем новый НП выбирать. Сходишь еще, не разломишься. Меня вон машина ждет.
Яценко ставит сапог на подножку, расстегивает планшетку на колене. Под целлулоидом – карта. Правая половина, с Днестром, затерта до желтизны, вся в условных значках и пометках. Левая, западная – новенькая, сочные краски, на нее приятно смотреть.
– Там Кондратюк подтягивается. – Строгий взгляд в мою сторону: мол, смотри, случится что – не с него, с тебя спрос.
– Кондратюк справится, – говорю я.
– Так вот. Высоту сто тридцать семь видишь? – Он показывает на карте. – В ноль часов тридцать минут вот в этой балке за высотой сосредоточишь батарею. Задача ясна? Дальнейшие приказания получишь от меня там!
– Слушаюсь!
Покатило из кузова показывает рукой за кабину, машет туда: мол, там встретимся. Я чувствую к нему душевную близость. Ординарец Яценко, пробежав, лезет через борт с двумя котелками, полными винограда. Вдруг я замечаю у колеса машины незнакомого, скромно стоящего младшего лейтенанта. В первый момент, когда я глянул на него, – это было как испуг, мне показалось – Никольский! Словно возникло что-то в стеклах бинокля, отодвинулось, затуманилось, как при смещенном фокусе, и на том же месте близко и резко увидел я совершенно другого человека.
– Товарищ капитан, – спросил я, полностью овладев голосом, – левей нас штрафники действовали. Не слыхали, как у них? Где они сейчас?
– Штрафники? – Яценко щелкнул кнопкой планшетки, откинул ее за спину, снял с подножки сапог. – Слыхал, тряханули их немцы, – сказал он, блеснув глазами. – Так что многие искупили. А тебе, собственно, штрафники зачем? – И щурится на меня испытующе, знает еще что-то, но не говорит, ждет. – О дружке беспокоишься? Который спать здоров? Ладно уж, открою секрет, хотя и не положено. Не успел он попасть в штрафбат, легким испугом отделался. Победа! Все добрые! Небось уже своих догоняет. Егоров!
Младший лейтенант подошел, козырнув.
– Вот тебе новый командир взвода в батарею. Вчера прислан. Одно с тобой училище окончил.
Почему-то младший лейтенант смущается от этого сопоставления и опять козыряет.
– Так все ясно? – уже из кабины, выставив локоть, кричит Яценко.
От заведенного мотора крылья полуторки трясутся.
– Действуй!
И машина тронулась рывком. Покатило и Коршунов стукнулись спинами о кабину и тут же скрылись в пыли, поднятой над дорогой множеством колес.
– Значит, Второе Ленинградское краснознаменное артиллерийское училище окончили?
– Второе Ленинградское краснознаменное артиллерийское училище, товарищ комбат. Оно теперь еще ордена Ленина. Второе ЛОЛКАУ.
Нет, он не похож на Никольского, и все же что-то общее в облике есть. Мы идем с ним к плащ-палатке. Разведчики, вскочив, тянутся. За них можно не опасаться, службу знают. Это потому, что посторонний человек со мной. Что ж, мне приятно.
Я представляю разведчиков новому командиру взвода. Садимся на плащ-палатку. Он – с краешку, стесняясь и их, и меня. Держится напряженно. Слишком резкая для него перемена. Недавно еще – училище, до этого – дом. Наверное, мама волновалась, когда поздно возвращался домой. И вдруг ссадили с машины на полдороге: вот твоя батарея, воюй. Так в эти годы все мы вступали в самостоятельную жизнь. Еще хорошо, что попал он к нам во время наступления. Я попал в полк, когда отступали. Это было хуже.
– Где ж оно теперь, наше училище? Я его в Светловодске кончал.
– Оно и сейчас в Светловодске, товарищ комбат, – говорит он не очень уверенно, как бы опасаясь, что разглашает военную тайну.
Да, Светловодск.
