Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Рассредоточиться! – подал команду Кудлин.
Площадка у могилы Михайлова мгновенно опустела. Наступила тишина, какая-то зловещая, колючая, невольно рождающая боль.
Интересно, кого же черт несет на кладбищенские обиталища? Это может быть только нечистая сила. Чистая сила тут ночью не появляется, это совершенно точно.
В густом мелколистном кустарнике, обрамлявшем эту сторону кладбища, был сделан проход, через него к могиле протиснулись трое. У одного из пришедших через плечо, стволом вниз, был перекинут автомат. Судя по всему, этот деятель был старшим в тройке, от его уверенной фигуры исходили некие токи, которые могут исходить только от командира.
Старшего Гужаев узнал, это был тот самый угрюмый душман, который пас водителя Гулябшу на базаре, а заодно присматривал и за пленником.
Старший пробурчал что-то себе под нос, тут же к жестяной табличке сунулся один из его спутников, пошарил пальцами в слабой, еще не успевшей вырасти травке, колупнул пальцами землю в одном месте, потом в другом, подцепил тонкий провод, показал его шефу.
– Сюда никто не приходил, – сказал он, – и не думал даже приходить…
– Вижу! – громко, не боясь потревожить тишину могил, рявкнул старший. – Не слепой!
Могила Михайлова была заминирована: эти люди не щадили старика даже после его смерти. Гужаев подумал, что Кудлин не выдержит, даст сейчас команду ликвидировать эту тройку, вытянул из-под широкой полы одетой навыпуск рубахи пистолет с навинченным на ствол глушителем, Игорь даже задержал в себе дыхание, чтобы ничто не помешало совершить нужное и справедливое дело, отомстить за смерть заслуженного человека, но майор молчал.
У него на этот счет были свои соображения. Игорь понял: справедливого возмездия этим убийцам, готовым живьем поскидывать в могилы своих матерей, не будет, час расплаты откладывается. Несогласно покрутил головой.
– Зарывай провод! – рявкнул старший на своего подопечного. – Чего ковыряешься?
Подопечный проворно заработал руками, не боясь сделать неосторожное движение, только локти, будто концы крыльев, равномерно вскидывались и опускались. Видимо, провод имел хорошую слабину, запас на тот случай, если человек ошибется или чего-нибудь не разглядит в темноте.
– Пора вообще заканчивать охоту, – проговорил старший, – никого на этого дохляка мы не поймаем. Бесполезно!
Гужаев почувствовал, как у него что-то запершило в горле, внутри поднялся горячий клубок, но Игорь быстро остудил его, заставил опуститься, лечь на дно, спрятаться. Впрочем, где он мог спрятаться?
– Как скажешь, так и будет, – это подал свой голос третий визитер, здоровяк с широкими плечами, способный вытащить из грязи не только забуксовавшего осла, но и американский грузовой автомобиль.
В общем, у старшего в этой группе была хорошая поддержка.
Старший неожиданно резко обернулся, он неожиданно что-то почувствовал, сорвал с плеча автомат. Но куда стрелять, в кого – не знал, на кладбище было пусто.
– Странно… Не пойму, в чем дело, – пробормотал он озадаченно, – такое впечатление, будто в спину мне кто-то целится.
– Бывает, – успокаивающим тоном пробормотал здоровяк, шумно, по-паровозному запыхтел – то ли смеялся, то ли прочищал себе дыхание: серьезную машину представлял собой этот повелитель ломов.
– С тобой такое тоже бывает, Казимир? – поинтересовался старший.
«Опля! Казимир! Это имя либо польское, либо прибалтийское, либо из числа народов, проживающих на землях, граничащих с Советским Союзом».
– А с кем не бывает? – воскликнул здоровяк. – Со всеми бывает, исключений нет.
Казимир был, однако, речист, слова из него сыпались, как горох из лукошка, легко распространялись по воздуху. Говорил он на дари, – причем довольно чисто, хотя небольшой акцент у него все-таки был, но вот что за акцент, из каких слоев атмосферы его принесло – не понять.
О том, что среди «прохоров» попадаются и американцы, и китайцы, и англичане, и даже негры, Гужаев слышал не раз, документы заморские, паспорта этих людей видел, но живьем с ними никогда не сталкивался. Интересно, откуда ты взялся, Казимир?
– Все, уходим! – скомандовал старший, накинул ремень автомата на плечо, в следующий миг снова, будто подстегнутый ударом электричества, резко обернулся.
Опять никого.
– Это черти между могилами бегают, – произнес здоровяк с паровозным пыхтением, – они любят по ночам посещать кладбища.
– Тьфу! – отплюнулся старший и первым шагнул к проему, проделанному в кустарниковой стене.
Через минуту ничто не напоминало, что на кладбище были гости из мира «прохоров».
Вновь прозвучал глухой голос филина – отбой. На жиденький месяц наползло слоистое полупрозрачное облако, сделалось темнее. Кудлин первым поднялся из своего укрытия.
В группе имелся свой сапер – младший сержант Кислюк, долговязый, всегда улыбающийся парень, на полгода прикомандированный к разведчикам из полка, в котором до ранения служил Моргуненко.
Сапер молча достал из сумки кусачики.
– Чтобы никто не пострадал, – молвил он и, приподняв кусачики, будто хирург перед операцией, энергично пощелкал ими. – А?
Оград на кладбище не было, только дорожки между могилами, напороться на могилу мог кто угодно, даже ворона, промышляющая ящерицами, – подцепит случайно клювом провод и все – взлетит на воздух вместе с могилой.
– Действуй! – сказал саперу Кудлин. – И возьми немного земли с могилы. В Москве передадим родным Михайлова.
– Понял. – Кислюк, у которого в сумке было что угодно, вплоть до портативной газовой горелки, нашлись и пакеты трех сортов – прозрачные, темные, склеенные из плотного полиэтилена и один, объемистый, – сшитый из ткани, с завязками.
Последний пакет он и пустил под горсть мягкой земли, которую сгреб в тканевый кисет вместе с нитками зеленой травы.
Опасный провод он перекусил в трех местах.
– Ты бы еще в лапшу его превратил, – недовольно произнес Кудлин.
– Извините, товарищ майор, малость не допетрил.
Кудлин нагнулся, огладил могилу рукой, будто бок живого существа, и пообещал:
– Мы еще вернемся.
Майор знал, что говорил: на следующий день тут появились Гужаев с Карышевым, прошлись по дорожкам, сфотографировали могилу Михайлова, – в деталях, подробно, снимки сделали со всех сторон, крупным планом; сфотографировали также соседние могилы, обстановку кладбищенскую, зелень и деревья, потратили на это четыре пленки, – понимали, как будут дороги они для семьи Михайлова, каждый кадр будут ценить на вес золота.
Пробыли на кладбище около получаса и исчезли, будто растворились в воздухе.
Хоть и осень стояла на дворе, и обновления в природе не намечалось никакого, а обновление все-таки было: неожиданно пролился дождь, очень похожий на подмосковный, теплый, грибной, хотя грибы в Пакистане (как и в Афганистане) не водились, только зеленоватая светящаяся вода в кяризах, – воздух помягчел, начал пахнуть травами и цветами, на обожженных солнцем плешинах полезла вверх зелень, начавшая сохнуть на деревьях листва опала, и на волю потянулись молодые клейкие листочки.
– Надо же – в канун зимы весна проклюнулась, – удивился Карышев, сорвал с низкой ветки несколько листков, понюхал их, встревоженная озабоченная улыбка появилась на его лице. – Пахнут, как у нас в Астрахани.
– Чем пахнут?
– Жизнью. Началом жизни, если быть точным.
– Жизнь – понятие философское, – Гужаев хмыкнул, – широкое. Один великий человек сказал, что жизнь – это мучительное продвижение от состояния, когда ты еще ничего не знаешь, лишь пускаешь из ноздрей
