Сталинградский гусь - Валерий Дмитриевич Поволяев
– Так точно.
Кудлин задумчиво поездил губами из стороны в сторону – видимо, в голове возникли какие-то соображения или он просто забыл, что давал «добро» на «почтовую переписку», помедлил немного и, как некий спортивный судья, дал рукой отмашку:
– Действуй, Гужаев.
– Может, вас познакомить с сержантом Клевцовой, товарищ майор?
– Не надо. Потом!
Не снимая с лица неподвижной маски, Кудлин зашагал по коридору дальше. Игорь проводил взглядом его прямую, не знающую, что такое сгибаться спину, вновь заглянул в проем окна: где там госпитальные разбойники?
А разбойников уже и след простыл. Словно бы почувствовав что-то, они растворились в пространстве – ну будто были участниками некого колдовского представления, Гужаев лишь удивленно покачал головой: ну и ну! В следующую минуту подумал о том, что неплохо было бы узнать у Кудлина, кого назначили командиром группы.
С другой стороны, сержант, задающий вопрос майору – это нонсенс, если майор не в настроении, он может и послать куда-нибудь… А это неприятно.
Из перевязочной выглянула Галя. Лицо у нее было невеселым и, что озадачило Гужаева, – заплаканные глаза. Когда же она успела наплакаться? Галя промокнула глаза куском бинта и протянула Игорю большой желтый лист, вырванный из блокнота.
– На, прочитай, если хочешь…
– Фу, маркиза, рыбу-то ножом, – не выдержал Гужаев, – разве можно читать чужие письма?
– Можно. Все можно, если разрешают.
– Сверни треугольником… Твой Игорь все получит в первозданном виде. – Гужаев неожиданно споткнулся – невольно вспомнил, как Кудин распечатал письмо, привезенное из Пакистана, – даже не поморщился.
Впрочем, Кудлин – майор, а майорам можно не морщиться. Клевцова покачала головой, снова промокнула глаза куском чистого бинта, как-то надорванно, обожженно, словно бы голос ей обварило кипятком:
– Когда уходите?
– Скоро, Галя. Но когда именно, никто, кроме курирующего генерала, в штабе армии не знает.
Клевцова нашла в себе силы улыбнуться:
– Так уж и кроме курирующего генерала?
Сделав суровое лицо, Гужаев приподнялся, заглянул за клеенчатый занавес, прикрывавший тщательно протертую кушетку и, плотно смежив губы, приложил палец ко рту:
– Тс-с! Об этом ни Би-би-си, ни «Голос Америки» не должны узнать, понятно? – Он глянул на Галю, неожиданно удовлетворенно наклонил голову: – Ну вот, во взгляде жизнь появилась. – Игорь поднял правую руку, указательным пальцем ткнул в недавно побеленный потолок, словно бы кому-то хотел сделать замечание. – Что в плане всемирного развития и мирового равновесия очень важно, товарищ сержант.
Галина засунула мокрый бинт в карман халата.
– Болтун ты, Игорь.
– Канэчно, – с напускным кавказским акцентом проговорил Гужаев. – Заметь, я этого не отрицаю.
– Грешен, потому и не отрицаешь.
Вертолет Ми-26 – огромный, похожий на летающий дом, который разные сухопутные силы, воюющие в Афганистане, прозвали «сараем», поднимался в воздух редко – слишком уж он был уязвим, из рогатки можно было сбить, ни в воздухе, ни на земле защищаться ему было нечем. В этот раз его отправили в полет ночью, благо могучая машина эта имела систему ночной навигации.
Днем на «сарае» лететь было опасно – это раз, и два – в сотне разных мест засекут с земли и в конце концов вычислят, куда он летит. А это в задачу маневренной разведгруппы, направлявшейся в Пакистан, никак не входило.
Экипировка у группы была такая, что не поймешь, что за народ совершает путешествие – то ли «прохоры», маскирующиеся под шурави, то ли американские инструкторы, отправляющиеся в гости к душманам, то ли группа туристов, приехавшая из дружественной страны, – в джинсах и кроссовках, в кепках с длинными козырьками, при рюкзаках, украшенных яркими, вышитыми шелковой нитью буквами, обозначавшими то ли название какой-нибудь неведомой фирмы, то ли бодрый молодежный призыв.
Начальником группы был назначен майор Кудлин. Обычно жесткий, осторожный, действовавший по принципу «два пишем, три в уме», майор сейчас словно бы сменил свой характер, оставил его в штабе, в верхнем, запирающемся на замок ящике письменного стола, сделался каким-то учтивым, что ли, не похожим на себя. У него даже голос, кажется, подобрел, обрел дедовскую хрипоту.
Было у разведгруппы и оружие, но неопытный глаз вряд ли мог его засечь…
Высадка группы прошла успешно.
На знакомый базар, куда «прохоры» продолжали, как собачонку водить Гулябшу, забрасывать наживку в бурное людское море, отправилась проверенная двойка Гужаев – Карышев, место им было хорошо известно, ходы-выходы – тоже, для начала главное было найти Моргуненко и удостовериться, что Гулябша еще жив.
Гулябша был жив, помордастел за прошедшие две недели, – видимо, успокоился, перестал маяться из-за погубленного старика геолога и бояться, что где-нибудь в толчее его затопчут среди товаров, сделают это специально; его надежно охраняли, и он уверовал, что с такой охраной ему ничего не страшно, – даже гром небесный не опасен…
Душманы надеялись, что на Гулябшу рыбка клюнет обязательно, – в Кабул продолжали приходить вести, что геолог находится именно в этом городе, предатель, выкравший его, тоже здесь, так что спешите в гости, господа шурави! Делалось это с откровенной назойливостью, одно только это обстоятельство заставляло задуматься: а так ли оно есть на самом деле?
Моргуненко по-прежнему находился в группе охраны Гулябши, Игорь, когда засек его, мигом успокоился… Хорошая же работенка (в кавычках) досталась ему!
Передача Галиного письма прошла без осложнений – дорожка была накатана, точки, за которые опасно заходить, определены, технология передачи бумаги понятна обоим – и Моргуненко, и Гужаеву.
Получив треугольник из желтой разлинованной бумаги в руки, Моргуненко как-то неверяще, расслабленно улыбнулся.
– Значит, ждет Галя? – проговорил он размягченным шепотом.
– Ждет.
– Значит, есть цель, ради которой стоит жить?
– Есть.
– Это хорошо… Ты не представляешь, братуха, как это хорошо, – Моргуненко спрятал письмо во внутренний карман куртки.
Все звуки в ночи на кладбище усиливаются, даже торопливые строчки, которые оставляют земляные мыши, превращаются в топот, который легко засекает человеческое ухо, взмахи крыльев потревоженных птиц, летающих в темноте над кладбищем, превращаются в грозный шелест ночных волн, они также хорошо слышны, а плач шакалов, облюбовавших пустыри окраин, способен проткнуть барабанные перепонки – такой он острый, слезный, способный вызвать оторопь, даже страх… У того, кто слышит вой шакалов в темноте, по коже обязательно ползут неприятные мурашики.
Хорошо, что могила 64–15 находилась не в центре гигантского погоста, не в дебрях, а была прижата к краю – такое место выбрали сами душманы, спасибо им. На железной дощечке, воткнутой в могилу, черной краской были нанесены две буквы «ММ».
Майор Кудлин понял: одна буква – это имя геолога – Михаил, вторая буква – фамилия.
Неплохо было бы доставить в Москву какое-нибудь вещественное доказательство того, что здесь похоронен Михайлов, но как его добыть? Разрыть могилу? Это невозможно. Да и сам Михайлов этого им не простит.
К уголку дощечки была прикручена проволокой жестяная бляшка с неровно выбитым номером 64–15.
Из-за кустарника, выполнявшего роль ограды, послышался негромкий ухающий крик – так кричат филины. Это был сигнал от караульного: на кладбище идут люди.
Добрые люди по ночам на кладбища не ходят,
