Игорь Шелест - Крылатые люди
Вскочив на ноги, Ефим вгорячах сбросил парашют и кинулся бежать. Но, сделав несколько шагов, сообразил, что парашют его и выдаст. Тогда он вернулся, вытянул вдоль грядки шелк и, разрывая торопливо пальцами рыхлую почву, забросал парашют землей. Поблизости виднелись крестьянские дома.
Рассвет застал Ефима неподалеку от колосящейся ржи, по тут его заметили крестьяне, идущие на покос. Бежать от них было и поздно и нелепо, да и пить хотелось нестерпимо.
Мучимый жаждой, Ефим решил подобраться к крайнему дому. Осторожно выглянув из-за сарая, увидел женщину в огороде. Та тоже его заметила и уставилась расширенными глазами. Летчик тихо попросил у нее ковш воды, но огородница не шевельнулась, а в глазах ее стала заметна явная враждебность. Подумал, что она не поняла, кто он, и поспешил сказать:
— Я советский летчик, ночью здесь выпрыгнул из горящего самолета.
На это баба с усмешкой подбоченилась:
— А ты иди к старосте, он тебе и пить и есть по горло выдаст!
Лютая злоба вскипела в нем, и он высказал все, что о ней думает. Она же будто только и ждала этого, чтобы завопить истошно, как рыночная торговка.
Ефим был уже на полпути к ржаному полю, когда, обернувшись, увидел двух мужчин у дома. Баба продолжала кричать и показывала в его сторону. Тут-то Ефим заметил, что эти двое вооружены автоматическими винтовками. Выхватив пистолет, он побежал в рожь, метнулся сразу в сторону среди густоты стеблей, присел и, как можно ниже сгибаясь, сделал еще перебежку. Сбоку от него полоснула по ржи первая короткая очередь. Тогда он, как умелый бомбардировщик, ринулся в сторону прошитой ржи, тотчас услышав, как позади взвизгнули пули. Он вскочил и, почти не целясь, выстрелил дважды в своих преследователей. Те, не ожидая от него такой реакции, сами попадали. Воспользовавшись этим, Ефим сделал заметный рывок к следующему, более обширному колосящемуся полю. Побежал зигзагами, так ловко, как делал это в воздухе, маневрируя при зенитном обстреле. Он бежал, юлил быстро и в пылу даже не заметил, когда успел сбросить сапоги и остался босиком. Автоматные очереди ложились то справа, то слева. Одна из них скосила колоски у самого его плеча. Все же ему удалось несколько обойти своих преследователей и скрыться в поле, где он и свалился в изнеможении.
Так Ефим пролежал некоторое время, а полицаи, потеряв его из виду, не спешили к нему, понимая, что и он представляет для них определенную опасность, коли следит за ними. Это и дало ему некоторую передышку.
Однако пауза оказалась недолгой. Вскоре один из преследователей обнаружил себя, направившись в его сторону верхом на лошади. Ефиму помогло, конечно, то, что был он с ног до головы в пыли, в земле. Замерев, следил, как всадник опасливо озирается по сторонам, выявляя, что укрывшегося во ржи пока не видит.
Ефим решил воспользоваться преимуществом внезапности. Он притиснулся к земле и не дышал. Когда же услышал совсем близко шуршанье ржи под копытами, вскочил мгновенно на колени и тут же выстрелил. От испуга ли, от пули — всадник свалился с коня, а конь шарахнулся и поскакал галопом.
Откуда у измученного летчика взялись силы — уму непостижимо! Ефим и сам толком не понял, как оторвался от полицаев. Еще долго бежал, опережая собственные ноги, рухнул в конце концов почти замертво. Сердце его готово было выскочить наружу; он понимал, что в этот момент его могут взять голыми руками, потому что в нем не осталось сил даже для того, чтобы приподнять руку с пистолетом к собственному виску.
Но преследователи не знали такого его крайнего состояния, а он не понимал, почему они, во всяком случае на время, прекратили его преследовать.
Ефим пролежал не меньше получаса, а потом, с величайшей осторожностью осмотревшись, стал пробираться к лесу. И вот уже, не веря своему счастью, оказался перед опушкой. Каких-нибудь сто метров отделяли его от ольхового молодняка, от кустов орешника, но он еще долго осматривался вокруг, вслушивался в пугающую тишину, лежа во ржи, и не враз решился перебежать проселочную дорогу и заросшую буйной травой полянку. Он оказался наконец в кустарнике. Здесь снова, замерев, напряженно вслушивался в лесные звуки и уже неторопливо стал углубляться в чащу леса.
И когда наступила ночь, он долго еще шел. Набрел на небольшую речку. Светила луна, и он решился перейти вброд. Сперва исцарапал ноги и руки осокой, а потом угодил в болотную топь; вконец разбитый, измученный, чуть было и вовсе не утонул. Когда же выбрался, мокрый, в торфяной жиже, отполз на пригорок и тут заметил стог сена. Больше уж не думая ни о чем, подрыл сбоку углубление, забрался в нору и, подгребая на себя сено, провалился в тяжелый сон.
Проснулся от монотонного шасканья оселка по звонкой косе. Не вылезая из своего укрытия, попытался оценить обстановку. Помедлил несколько минут и пришел к выводу что косец один, что лес тут же, что, наконец, вряд ли у крестьянина, кроме косы, есть какое-нибудь оружие. Поэтому Ефим решил попытать счастья у этого одинокого работающего человека.
Тот не просто испугался Васенина, а опешил от его ужасающе-дикого вида. И в самом деле: босой, в лохмотьях (одежда на нем разорвалась, когда продирался ночью сквозь кусты), в застывшей торфяной ржавчине и жиже, с пучками сена в волосах и с пистолетом в опущенной руке:
— Здравствуйте, товарищ!
Крестьянин, опершись на ручку косы, ответил тихо: — День добрый! — И продолжал разглядывать пришельца.
— Нет. Для меня не добрый, — сказал Ефим. — Я советский летчик. Вчера ночью нас сбили, мы горели в воздухе. Прошу у вас помощи: мне нужно как-то выйти на партизан.
Крестьянин продолжал рассматривать его молча, но не враждебно. Васенин же был настолько во власти единственной идеи, что не в состоянии был понять, почему так долго и пытливо разглядывает его этот непонятливый человек.
Ефиму показалось, что человек с косой не желает ему посочувствовать, и он стал горячиться. Сперва разразился проклятиями, вспомнив бабу, которая отказала ему в ковше воды, а потом натравила на него полицаев. Распаляясь все больше, говорил крестьянину, что уже недалек час возмездия тем, кто помогал немцам, что наши войска наступают по всему фронту, что всего семьдесят — восемьдесят километров отделяют передовые части от здешних мест и, можно ожидать, что советские войска будут тут очень скоро, буквально днями.
— Так говорите, скоро здесь будут советские войска? — тихо спросил крестьянин.
— Уверен в этом. Очень, очень скоро. Все теперь ясно, бесповоротно. Полный крах терпят немцы, наша победа уже близка!
— Вид у вас… того, привести бы чуток в порядок. А то заметно сразу. Умойтесь там вон, в ручье, да волосы пригладьте. Я дам вам свой пиджак: хоть и неказист, а по здешним местам глаз не режет.
Они шли мелколесьем, поднимаясь на пригорок, а когда стали спускаться, увидели деревушку. Крестьянин, не произнося ни слова, направился к ней, но, как Ефим понял, намеревался выйти к своему дому огородами.
— Вот мой дом. Входите и умойтесь в сенях у рукомойника, а я соберу, чем накормить.
"Что делать? Не подвох ли здесь, вдруг он задумал меня выдать?"
Вошли в избу. Опасливо Ефим оглядел горницу. Крестьянин полез в комод, достал свежую рубашку с вышивкой, льняную.
— Вот здесь я вам полью, потом наденете ее. Хозяин тем временем налил в плошку молока, положил на стол кусок хлеба, сказал:
— Угощайтесь, у меня тоже негусто.
Ефим принялся за еду, хозяин присел напротив.
— Вот вы тут недоверчиво ко мне отнеслись. Я все понял, не глядите, что я простой крестьянин. А знаете, что сделали бы со мной немцы, если бы узнали, что я вас укрываю?
Васенин вскинул на него глаза, прекратил жевать.
— Сожгли бы всю деревню, а меня бы повесили на виду у всех.
Ефим встал, есть сразу расхотелось. Хозяин не пошевелился, смотрел на него исподлобья. Васенин шагнул взад-вперед и вдруг твердо остановился перед ним:
— Пока еще не жгут. А меня — уже. Вот стою перед вами босой… Сибиряк… Воюю, горю над вашей деревенькой… Нет, не желаю, чтоб землю нашу топтал фашистский сапог!..
— Ладно, — умиротворяюще ответил хозяин.
В это время в избу вошел молодой парень, празднично одетый. Спросил:
— Павел Иванович, позволь воды напиться?
— Заходи, пей, — взглянул на него хозяин, не выказывая ни удивления, ни волнения. Ефима же снова обожгла мысль: "А черт его ведает, может, тянет время, а сам затевает половчее выдать?"
Парень, несомненно, хотел узнать, кто тут у соседа, кого и откуда привел к себе в дом. Он взглянул на гостя — поди уловил, что этот человек здесь чужой, незнакомый, странный, — и ушел.
Хозяин, однако, встал спокойно, снял с гвоздя в сенях старенький пиджачишко с обтрепанными рукавами и полами, протянул его Ефиму:
— Наденьте хоть это. Лучшего у меня нет. А все же так будет сподручней. И кепочку еще.
