Владимир Першанин - Штрафники Сталинграда. «За Волгой для нас земли нет!»
– Оставьте меня, – попросил Аркадий Сомов. – Все одно пропадать, а германцы, может, лечение дадут.
– Я тебе дам лечение! – пригрозил батальонный комиссар с пистолетом на изготовку. – Шагай и не вздумай сесть.
Комиссара испугался. Тот был дурной от контузии, усталости, помешан на партийных уставах и уже застрелил двоих перебежчиков. Зашагал дальше через силу, прочистились от быстрой ходьбы кишки, а обувку нашел у мертвого красноармейца.
Позже дела Аркадия наладились, но по глупости угодил под трибунал за кражу военного имущества, околачивался, как всегда, сбоку, а отхватил пять лет тюрьмы с заменой на штрафную роту. С помощью земляка Глухова неплохо пристроился, снова погорел, но сегодняшнюю ночь спал спокойно. Срок пребывания заканчивался, а Максим Луговой утверждал, что на Октябрьскую всех амнистируют.
Засыпал-то почти весело, а вот пробуждение оказалось тяжким. Как будто весь свет сошел с ума, стреляли со всех сторон. Едва не под ухом лязгали автоматные затворы, выбрасывая светящиеся снопы пуль. Одной достаточно, чтобы проткнуть тебя, как спицей, а здесь летели сотни раскаленных спиц. Аркадий прикончил вторую обойму, сделал шаг в сторону, нога увязла в мягком человеческом теле. Раненый забормотал, испуганно дернулся.
– Свои, – отозвался Сомов.
Затем он услышал голос лейтенанта Колчина, тот шел навстречу с «наганом» в левой руке, правую прижимал к груди. Он с ходу возглавил уцелевших людей и потеснил немцев вдоль траншеи.
– Ищите гранаты, – командовал Федор Колчин. – В нишах должны лежать.
Пулеметчик прекратил стрельбу и доложил, что закончились диски.
– Черт с ними. Давай гранаты.
Колчин хоть и считался слабоватым взводным (а может, его Воронков так считал?), но людей подготовил неплохо. По крайней мере гранаты летели в цель и почти все взрывались. Уцелевшие враги отступали к блиндажу, оказавшись между двух огней.
– Макся, – позвал Колчин сержанта Лугового. – Возьмите с Аркашкой штук по шесть гранат и прикончите их сверху. Из блиндажа вам помогут. Там ребята держатся, жару дают…
– Есть, – поспешил ответить Луговой. – А где гранаты?
– В заднице! Под ногами у тебя валяются. Вон ящик в нише стоит.
Остатки четвертого взвода, укрывшиеся в блиндаже, несмотря на отчаянное сопротивление, доживали последние минуты. Четверо тяжело раненных лежали в полной темноте, ворочались, кто-то задыхался, один тщетно прикручивал дощечку к перебитой руке. Помощь ему оказать было некому, он скрипел зубами и вскрикивал от боли, когда острые концы перебитой кости касались друг друга.
Вконец обессилив, он лег на прохладный пол и прекратил шевелиться. По крайней мере, отступила боль, и стала накатывать дремотная слабость. Человек с перебитой рукой не ощущал другой, совсем мелкой раны на внутренней стороне бедра, откуда тонкой струйкой вытекала кровь. На душе становилось спокойнее, он лишь хотел, чтобы его не тревожили.
Мальчишка-штрафник с развороченным боком прижимал к ране телогрейку. Она помещалась в ране целиком, подминая под себя искрошенные гранатой ребра. Парню было всего восемнадцать, и он убеждал себя, надо продержаться хотя бы десять минут, а там его перевяжут, спасут.
– Маманя, – позвал он. – Слышь… помираю я, помоги…
В компанию к тяжело раненным притащили оглушенного морячка. Его встретили равнодушно, но сам парень хорошо знал, что он герой, и складывать ласты не собирался. С помощью соседа перетянул покрепче плечо, тронул ободранный лоб, убедился, что свисает лоскут кожи. Осторожно срезал его ножом и стал искать оружие. Гранаты собрал без спроса, затем нащупал «ППШ», взвесил почти полный диск и спросил:
– Чей автомат? Что, бесхозный? Тогда я забираю.
– Шумный ты, парень, – упрекнул его тяжело раненный. – Не трещи над ухом.
– Не мешай помирать, – подсказал морячок. – Не рановато, дядя? Впереди праздник.
– Кому праздник, а кому похмелье, – в три приема выговорил сосед. – Это хорошо, что бойкий. Воюй, если силы остались.
– Сколько вас тут? – продолжал суетиться морячок, ощупывая тела. – Ау? Откликнись, живые.
– Маманя, – вдруг позвал его мальчишка с пробитым боком. – Печет, сил нет.
– Вода у кого имеется?
Ответа морячок не получил. Очередь снаружи прошила дверь, пули воткнулись в бревна, некоторые отрикошетили от кирпичной еще теплой печки.
А трое штрафников, занимая крайне невыгодную позицию возле блиндажной двери, вели огонь из двух автоматов и винтовки. Их спасал бруствер из погибших. Это лежали те, кто выбежал из блиндажа первым и был убит автоматными очередями в упор. Людей охватывала обидная безысходность.
Ложились спать, выпив водки, поужинав, радуясь, что благополучно прожит еще один день войны. Скоро праздник, наверное, что-то изменится к лучшему. И вместо этого мертвые тела товарищей, в которых шлепают, вязнут пули, осколки, а из темноты ведут непрерывный огонь. Один из троих ловко и быстро швырял гранаты. Они не подпускали нападавших близко, а встречные гранаты рвались у порога, откалывая щепу из двери. Приполз морячок с автоматом. Ему было невмоготу лежать рядом с молчаливыми полупокойниками. Он желал драться и сразу дал длинную очередь.
– Луговой, где ты там! – торопил вялого подчиненного Колчин. – Аркашка, а ты чего молчишь?
Аркашка Сомов удачно швырнул две ручные гранаты. Они взорвались одновременно, осыпав осколками прорвавшихся врагов. Двое-трое раненых бросились на дно траншеи, ожидая новых гранат. Но малоопытный Сомов вторую пару РГД швырнул с перелетом да еще забыл встряхнуть взрыватели.
Повисла недолгая тишина. Немцы слышали шлепки тяжелых шестисотграммовых гранат и ждали взрыва. Максим Луговой, бывший командир ремонтной роты, привстал, готовясь бросить две «лимонки». Неуемный морячок в дверях блиндажа кричал «ура!» и опустошал диск автомата.
Луговой вдруг заметил, что уже светает. Через низину бегут несколько человек, они непременно прикончат всех, и две его «лимонки» не помогут. А если Максим поднимется для броска, его просто срежут из автоматов. И бывший капитан попятился, помогая себе локтями и коленями, продолжая сжимать гранаты «Ф-1» с большим разлетом осколков, которые выручили бы взвод, будь их хозяин посмелее.
Сомов, воодушевленный отчаянной стрельбой защитников блиндажа, подхватил винтовку и бросился вперед. Непрерывная стрельба создавала иллюзию, что он атакует не один, катится целая волна штрафной братвы, и ничего не устоит перед грозными жалами штыков.
Аркадия Сомова смахнули очередью на ходу, он упал в заваленную телами траншею, попытался встать, но туловище ниже колен онемело. Наплывала непонятная муть, звенел в ушах голос матери:
– Аркаша… Аркаша…
– Я тут, – с усилием отозвался боец, хотя голос матери не узнавал.
Это звал его командир взвода Колчин, все с тем же «наганом» в левой руке. Уровень траншеи был слишком велик для его роста, но Федор кое-как поднялся на носки. Возле блиндажа добивали последних защитников. Морячок сменил автомат на винтовку и бегло стрелял, хотя получил уже несколько ранений.
Штрафной сержант рядом с ним бросал гранаты. Сил не хватало, они рвались перед входом. Затем немцы притащили огнемет, и рев огня смешался с отчаянным криком моряка. Из распахнутой двери спирально выбивало раскаленное до белизны пламя, по замерзшим стенкам траншеи стекали грязные ручейки, запахло паленым мясом.
По огненному коридору быстро выползал парень с пробитым боком. Он горел от ботинок до шапки, кричал, но продолжал свое быстрое движение на четвереньках, как смертельно подраненная собака. У морячка горел бушлат, но он сумел выскочить из огненного кольца.
У Феди Колчина не выдержали нервы. Он шарил по брустверу в поисках оружия более серьезного, чем старый «наган».
– Пулемет дай… слышишь!
– У вас же пальцы сломаны.
– Мать твою пальцы!
Колчин умел обращаться с пулеметом, намертво прижал приклад здоровой левой рукой к подбородку, а здоровыми и перебитыми пальцами сгреб ложе и курок. Отдача больно колотила по вывернутым пальцам, но младший лейтенант сумел опустошить диск. В расплату за смелость получил пулю в щеку и, отплевываясь кровью, стал отступать с малыми остатками взвода.
Капитан Елхов вскочил при первых выстрелах. Тело случайной подруги, санитарки Тони, смутно белело на солдатском одеяле, в блиндаже было хорошо натоплено.
– Степа, куда ты? – окликнула Тоня, но капитан, уже в гимнастерке и легком полушубке, бежал к выходу.
На другой лежанке шевелились Маневич и Маша. Ординарец Костя Гордеев сунул капитану автомат и доложил:
– Четвертый взвод атакует.
– Тревога!
– Уже объявил, – козырнул расторопный ординарец.
Маневич натягивал сапоги. Ни гимнастерку, ни брюки он не снимал. Маша спала, тоже не раздеваясь. По одному выскакивали в ночную темноту, прочерченную трассирующими очередями и вспышками ракет. На участке первого взвода лишь изредка взрывались мины, второй взвод тонул в темноте, зато на позициях четвертого взвода стремительно разгорался бой.
