Николай Асташкин - По волчьему следу. Хроники чеченских войн
«В 1958 году я жил в центре Грозного, на улице Бородинской, сразу за кинотеатром Челюскинцев, и вся трагедия происходила у меня на глазах. Когда убили матроса, то гроб с его телом принесли к обкому партии. В тот момент со стадиона «Динамо», где шел футбольный матч, вывалил народ, и завязалась потасовка между чеченцами и русскими, было убито более 50 человек не чеченцев. Видя это, разъяренные женщины стали требовать у охраны здания пропустить их внутрь, чтобы по телефону правительственной связи позвонить в Москву. Почему власть не принимает меры, чтобы прекратить безобразия? Почему безработных чеченцев не трудоустраивают, не дают им ссуды на строительство домов? Пусть в конце концов они начинают нормально жить. Тут надо сказать, что в Грозном летом 1958 года вечерами действительно было небезопасно выходить на улицу: могли раздеть, ограбить. Однажды в районе парка культуры, что сразу за нефтяным институтом, меня самого чуть не ограбили. Иду с работы, смотрю, навстречу трое молодых чеченцев, окружили, заставили снять пиджак, потребовали отдать часы, но ограбить им меня не удалось — дал сдачи и был таков.
Секретарь обкома партии Даниялов в ответ на требования женщин стал распаляться, кричать: «Убирайтесь отсюда, иначе хуже будет!» Тогда возбужденная толпа ворвалась в вестибюль здания обкома, захватила правительственную связь. Другая часть людей заняла вокзал, почту, перекрыла железную дорогу. Все это делалось для того, чтобы донести до центрального правительства очевидный факт: нужно немедленно принимать какие-то меры против бандитизма, процветавшего в городе. Что скрывать, в Чечне испокон веков мужское население занималось грабежом. Русские работали на «Красном молоте», маслозаводе, нефтеперегонном заводе, других предприятиях, а чеченцы жили за счет грабежа, это и возмущало нас, русских. Убийство матроса стало той каплей, которая переполнила чащу терпения».
Вскоре после описанных событий Николай Коновалов уехал к отцу в село. К тому времени в дом, где жили его родители, из Казахстана вернулась девушка-чеченка, ей отвели комнату. Старики, собрав делегацию, поехали во Владикавказ, Пятигорск, Ессентуки искать другое местожительство, не согласившись жить вперемешку с чеченцами, потому что сразу же после их появления урожай на огородах стал разворовываться. В полеводческой бригаде работать никто из них не хотел, сажать и убирать кукурузу тоже не заставишь, а поскольку они мусульмане, то о работе на свиноферме вообще речи идти не могло. Поэтому односельчане решили: все, надо сниматься с насиженных мест.
— После того первого убийства нашего парня, — позже вспоминал Николай Тимофеевич Коновалов, — стало ясно, что мирной жизни бок о бок с чеченцами не получится. Наши старики встретились с их старейшинами, спрашивают, как дальше жить будем? Те отвечают: мол, это наша земля, здесь могилы наших предков и никуда отсюда не поедем. Тогда наши старики сказали: все, мы продаем свои дома и уезжаем, хотя и жаль, конечно. Вскоре сто семей, в том числе и мы, переехали во Владикавказ, в село Михайловское. Остальные — в Ставропольский край и на Кавказские Минеральные Воды.
Это было в августе 1958 года.
Послесловие к третьей части
Я не случайно сделал столь глубокий экскурс в нашу трудную и драматичную историю, причем отнюдь не желая обидеть чеченцев, показать их этакими монстрами, дикими и необузданными туземцами. Но вот что заставляет задуматься: всякий раз, когда Россия ослабевала, в Чечне тотчас вспыхивали мятежи, в горах появлялись банды, начинала процветать работорговля, русских правдами и неправдами вытесняли с обжитых мест.
Почему все это происходило?
Чеченцы, жившие в горах, с давних времен относились к русским с откровенной неприязнью и даже враждебностью, считая, что Россия завоевала Чечню, насильственно поработив свободолюбивый народ. У чеченцев хорошо развита народная память, поэтому при упоминании, скажем, о Ермолове, у них всегда возникала соответствующая реакция. Известен факт, что его памятник, находившийся в центре Грозного, неоднократно разрушался, но вскоре отлитая в бронзе статуя ненавистного для чеченцев Ермолова вновь появлялась на постаменте — в запасниках КГБ республики фигур наместника царя на Кавказе было предостаточно.
Есть такое понятие, как душа народа, которая подвержена влиянию идей. И если они, эти идеи, направлены на созидание, добро, а не на разрушение, то и душа нации спокойна и приветлива. Почему, скажем, в 70-е годы прошлого столетия Чечено-Ингушетия была одной из процветающих республик в стране? Да потому, что в Грозном работал нефтеперерабатывающий завод, другие предприятия, в Ведено — слюдяная фабрика, в Шалинском районе было хорошо развито сельское хозяйство. Пионерские лагеря под Сержень-Юртом в летнюю пору переполняли дети рабочих и колхозников, молодежь училась в техникумах и институтах. Тот же Шамиль Басаев являлся студентом одного из московских вузов, Салман Радуев грыз гранит науки в Ростовском институте народного хозяйства, был секретарем комитета комсомола в Гудермесском районе Чечни. И таких примеров — масса. Кто же мог быть недоволен такой жизнью?
— В ту пору мы были молоды, и у нас в Чечне осталось немало друзей-сверстников, — продолжал свои воспоминания уже знакомый нам Николай Тимофеевич Коновалов, — поэтому начиная с 1976 года мы с ребятами стали постоянно ездить туда на охоту — в Итум-Кале, Борзой, Варанды. Повторяю, у нас, русской молодежи, отношения с молодыми чеченцами не испортились. Я иногда у них спрашивал: мол, у вас так много детей, как будете их поднимать? Они смеялись: Советская власть никого в обиду не даст — всех воспитает и вырастит. Они надеялись, что их дети все равно получат образование и будут жить хорошо, особенно мальчики, девочек выдадут замуж, а мальчиков поднимет Советская власть. Приезжая к ним, мы всегда старались привозить муку, сахар, сладости, а когда уезжали, друзья-чеченцы нагружали нас маслом, сыром, мясом кабана...
На охоте они любили рассказывать старые истории: раньше, мол, были кровники, жизнь была тяжелой, а сейчас, при Советской власти, кровников нет, потому и жизнь спокойная. Они откровенно радовались: «Вот, слава Аллаху, что кровной мести нет». Ведь кровная месть в прежние времена, как дамоклов меч, висела над каждой семьей или фамилией. Старшие постоянно заставляли своих ребят мстить кровнику. Тот отомстит, в ответ мстят ему. Многие кровники даже уезжали с Кавказа в другие места. Как же удалось изжить такой страшный пережиток прошлого? Органы власти были сильными, да и народ с каждым годом становился зажиточнее, а чем люди богаче, тем больше ценят жизнь. Это — с одной стороны, а с другой — информационное поле у них стало шире, юноши и девушки поступали в университеты: Ростовский, Харьковский, Ленинградский, Саратовский, у них появлялись друзья в России, налаживался быт. И все же единичные случаи неприязни к русским оставались, она шла от стариков.
Но к нам тогда старики относились хорошо, и мы, естественно, отвечали им тем же. Когда бы мы ни приезжали туда на охоту, днем или за полночь, нас всегда встречали как дорогих гостей. Если убивали кабанов, мясо забирали себе, поскольку они мусульмане и свинину не едят, а если медведя, косулю или оленя, отдавали им. Словом, жили дружно. А сколько подарили им амуниции, спортивных костюмов, ножей — все, что им нравилось, привозили. Они тоже не оставались в долгу: показывали нам изумительные места, где была самая настоящая царская охота. И где мы только не побывали! Кстати, в горных селениях обитало немало русских, которые мирно соседствовали с чеченцами. Но какие русские? Учителя, хорошие мастера, то есть те, кто чеченцам был нужен. Если они любили учителя, то перед ним могли, что называется, шапку снять, если мастер хороший — чинил бытовую технику, оружие, — то жил, как сыр в масле. Правда, встречались и уголовники, совершившие побег из тюрем, они там, как правило, шли в пастухи. Ну, и, конечно, попадались бичи, опустившиеся и слабовольные люди...
Как я уже сказал, в 1958 году наша семья переехала в Северную Осетию. Я работал в сельскозяйственном институте, имел большие связи как с министерством сельского хозяйства Чеченской, так и Ингушской республики. Выезжал в командировки по передаче новых технологий, оборудования и видел, как постепенно, буквально на глазах, менялось и настроение людей, и отношение их к русским. Ухудшаться они стали в начале 1980-х годов. Помню, тогда мы часто приезжали в Ассиновскую собирать орехи, кизил, ездили в те места на охоту. Но спустя некоторое время стали наблюдать другую картину. Приезжаем за орехами, старики уже смотрят косо. Как увидят осетинские номера на машинах, говорят: зачем приезжаете сюда, здесь наша земля. В печати с завидной периодичностью стали появляться статьи о реабилитации Ингушской республики, предоставлении ей суверенитета и так далее, политики начали разыгрывать так называемую «ингушскую карту», и в воздухе запахло сепаратизмом.
