Восстание - Юрий Николаевич Бессонов
Задумавшись, адмирал нетерпеливо постукивал пальцами по запотевшему стеклу и, не слыша себя, насвистывал с утра привязавшийся мотив английской песенки.
«Нет, Болдырев не опасен, — думал он. — Болдырев близок к эсерам. Хорват далеко — на Дальнем Востоке, а время не терпит… К тому же генерал Нокс, английские войска…»
Опять ударил колокол кафедрального собора, и вдруг за дверью в коридоре послышался звон шпор.
Колчак обернулся и в дверях увидел Розанова. За ним стояли генерал Матковский и «Ванька Каин».
Колчак выпрямился и с недоумением смотрел на Розанова.
«Почему Розанов? — с напряжением думал он. — Розанов сторонник Болдырева… Неужели?..»
— Вас просят, ваше превосходительство, пожаловать в зал заседаний, — с подчеркнутой учтивостью сказал Розанов.
Колчак беспокойно взглянул на Михайлова. «Ванька Каин» улыбался.
У адмирала отлегло от сердца, но совсем успокоился он, только когда вошел в зал заседаний.
Все министры и все военные при появлении его встали.
Вологодский поднес к самым глазам дрожащий листок бумаги и прочел:
«Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного всероссийского правительства, совет министров с согласия наличных членов Временного всероссийского правительства постановил: принять на себя всю полноту верховной государственной власти».
Вологодский сделал продолжительную паузу, шумно вдохнул воздух, словно только что поднялся на поверхность воды после продолжительного нырка, и опять поднес дрожащий листок к глазам.
— Военный и морской министр вице-адмирал Александр Васильевич Колчак производится в адмиралы…
Колчак стоял неподвижно, как окаменевший, и не отрывал глаз от дрожащего листка в руках Вологодского.
Вологодский опять вздохнул, покрутил головой, стараясь освободиться от удушья, и продолжал читать:
«Ввиду тяжелого положения государства и необходимости сосредоточить всю полноту верховной власти в одних руках, совет министров постановил: передать временно осуществление верховной государственной власти адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование верховного правителя».
— Честь имею поздравить ваше высокопревосходительство, — первым сказал генерал Розанов, вытягивая перед адмиралом руки по швам.
— Честь имею поздравить ваше высокопревосходительство, — повторил генерал Матковский.
— От души поздравляю, — сказал «Ванька Каин».
Колчак пожимал руки министрам и улыбался одними губами.
Сибирское правительство в полном составе осталось на службе у верховного правителя. Кроме покинувшего зал заседаний Виноградова, только один адвокат Вологодский счел нужным соблюсти «конституционные приличия» и попросил снять с него полномочия, данные ему старым правительством. Он заявил, что отказывается от должности председателя совета министров.
— Почему? — удивленно спросил Колчак. — Мы все вполне доверяем вам. Я прошу вас остаться… К вашему имени в Сибири привыкли…
— Мы все вас просим остаться, — сказали министры.
Вологодский не заставил долго упрашивать себя. Он немедленно согласился и, вдруг всхлипнув, расплакался.
Слезы текли по его трясущимся щекам и мочили бороду. Он не вытирал их.
Кто-то из военных, не беспокоясь о том, что слова его могут быть услышаны самим Вологодским, достаточно громко сказал:
— С чего это он нюни распустил? Со страху? Или поминки по директории справляет?
Его сосед, молодой генерал с насмешливым выхоленным лицом, скривив губы, растягивая слова и картавя, ответил:
— Видимо, для истории. Они, политики, знают, что делают. Можно сказать, и с т о р и ч е с к и е нюни…
12
С легкой руки цензовиков кличка «наполеоны» прочно утвердилась за новобранцами, и никто в военном городке иначе их и не называл.
«Наполеоны» были назначены в 3-ю формирующуюся батарею и помещены в отдельной от всех казарме за проволочной изгородью.
Проходили дни, а интендантство все не отпускало шаровар. Солдаты новой партии мобилизованных, прибывшие в городок дня через два после «наполеонов», явились в казарму тоже без шаровар, в одних только байковых кальсонах.
Вот эти-то солдаты, как говорили потом, и замутили всю батарею. Были они возрастом постарше новобранцев, в службе поопытнее, за словом в карман не лезли и своему солдатскому начальству подчинялись с неохотой.
За колючую проволоку солдатам 3-й батареи выходить было запрещено. У калитки дневальство несли солдаты учебной команды. К «наполеонам» они относились строго и подозрительно, ни одного белоногого солдата за проволоку не выпускали.
«Наполеоны» бродили по казарме злые, угрюмые и во всех своих несчастьях корили нерадивое интендантство. Однако вскоре прошел слушок, что шаровары на склад давно привезены, но начальство по каким-то своим соображениям не торопится выдавать их. Что было тому причиной — толком не знал никто, но разговоры ходили разные. Поговаривали даже, что шаровары запретил выдавать сам подполковник Ланский, опасаясь, что солдаты разбегутся. Он уже получил в приказе выговор от инспектора артиллерии за нерадивость по службе и теперь был настороже. Впрочем, так это было или не так, сказать трудно, но солдаты и через неделю не получили шаровар.
Командовать 3-й батареей был назначен капитан Бызов, офицер, призванный из запаса и давно утерявший военный пыл. Еще до германской войны он ушел в отставку и жил в небольшом сибирском городке на доходы от кинематографа под вывеской «Иллюзион мечта», которым владела спутница его жизни, вдова купца Гаврилы Затеева.
Германская война вновь посадила капитана в седло и украсила его бабье лицо лоснящимся шрамом, издали напоминающим свежее конское тавро. Этот шрам делал лицо капитана злым и даже воинственным.
В военном городке Бызов обзавелся хозяйством, купил цепного кобеля для охраны огорода, где
