Яков Михайлик - Соколиная семья
Сообщил мне об этом парторг полка Шувалов в конце дня, когда я сделал последний полет на новом самолете, заканчивая программу переучивания.
— Подарок тебе, Яков. Большой подарок, — радостно сказал он, взобравшись на крыло аэрокобры.
— Какой подарок? За что? — удивился я.
— Самый дорогой, какой только можешь себе представить, — возбужденно ответил парторг. — Наши освободили город Кременчуг, твою родину, Яша. Поздравляю!
Не помню, как выскочил из кабины, как начал тискать в объятиях Шувалова. Пришел в себя от умоляющего голоса парторга:
— Кости, кости переломаешь, медведь!.. Эка силища!
— Спасибо, Шувалыч, спасибо, друг!
— Что за эмоции? — полюбопытствовал Мельников,
— Сдурел от радости парень, — разминая плечи, ответил Шувалов. — Я ему об освобождении Кременчуга сказал, а он набросился на меня медведем.
Командир полка улыбнулся и шутливо заметил:
— Да, если при нынешних темпах продвижения наших войск каждый будет вот так проявлять свои чувства, то, пожалуй, мы останемся без парторга. До смерти затискают, черти… Ну, Михайлик, — обратился ко мне Евгений Петрович, освоил кобру?
— Хоть сейчас в бой.
— Потерпи, теперь уже скоро. А сегодня надо ехать в Красноярск за машинами. Крупинин торопит. Так что собирайся в дорогу.
В тот же день я написал письмо на родину, в Максимовский сельский Совет, в котором просил срочно сообщить о судьбе моих родных – отца, Данилы Дмитриевича, и матери, Харитины Тимофеевны. Невольно вспомнилось родное село Максимовка, растянувшееся вдоль шоссейной дороги Кременчуг – Градижск на добрые семь километров.
Максимовка раскинулась на небольшой возвышенности по левобережью Днепра, протекавшему когда-то у самого села. Потом, по рассказу деда, слышавшего эту историю от своего деда, река изменила русло, отошла от села влево, и на месте бывшего русла образовались плавни с безымянной речушкой, впадающей в реку Холодная. А сама Холодная бежала к Днепру, чтобы слить свои воды со знаменитой рекой, дивно воспетой Николаем Васильевичем Гоголем.
Своеобразный островок, образованный безымянной речушкой, зеленел могучими старыми дубами, стройными тополями и раскидистыми плакучими ивами, склоняющими свои красивые ветви до самой воды. Птиц на этом островке было видимо-невидимо. Заберешься, бывало, с ватагой сельских мальчишек в эти приднепровские джунгли и слушаешь веселые птичьи концерты, замирая от восторга. Озерки на этом благодатном пятачке земли полным-полны рыбой. Особенно славилось озеро Вертебо, о котором ходило немало легенд. Какой-нибудь досужий рыболов или охотник соберет нас, сельских мальчишек, и начинает рассказывать разные были и небылицы. Слушаешь его и мысленно уносишься в сказочный мир, полный таинственности, приключений, романтики…
Каково-то сейчас там, в стране моего детства? Живы ли дорогие моему сердцу люди? На месте ли уютные белые хаты, окруженные садами? По-прежнему ли звенят веселые птахи в зарослях островка? Так же ли плещется рыба в тихой прозрачной воде? Что с тобой стало после лихолетья, край мой любимый, край, о котором сложены стихи:
Ты знаешь край, где все обильем дышит,Где реки льются чище серебра,Где ветерок степной ковыль колышет,В вишневых рощах тонут хутора?
С мыслями об освобожденной Полтавщине ехал я на восток страны, в далекий сибирский город Красноярск, что стоит на славном Енисее, тоже овеянном седыми легендами. Там я и получил долгожданную весточку с родины. Потрясенный великой радостью, долго смотрел я на неровные буквы, выведенные натруженной, мозолистой рукой отца. Смотрю на обратный адрес и не верю своим глазам: Полтавская область, Градижский район, Максимовский сельский Совет, село Максимовна, Михайлику Даниле Дмитриевичу. Жив, жив батька! — ликовало во мне все. Дрожащими от волнения руками вскрываю толстый конверт.
Первое, что увидел, — сложенный вчетверо приказ.
Читаю.
1. В этой деревне разрешается жить только оседлым местным жителям, а пришлым из других местностей – только с разрешения германского командования.
2. В темноте гражданскому населению не разрешается покидать ни домов, ни местности. В крайне исключительных случаях гражданским лицам разрешается покидать местность лишь в сопровождении германского солдата.
3. Строго воспрещается давать приют, снабжать продовольствием и оказывать помощь партизанам и пришельцам из других местностей. Виновные в этом будут немедленно расстреляны.
О всяком появлении партизан или чужих пришельцев должно быть заявлено немедленно местному старшине и через него ближайшему германскому местному коменданту.
4. Неисполнение этого приказа карается смертной казнью…
Я отшвырнул ненавистную бумажонку о введении нового порядка с бесконечными угрозами расстрела. Зачем ее прислал отец?
…Почитай, сынок, этот приказ – а их был не один десяток – и узнаешь, в какой тюрьме мы жили все это время… Ты знаешь, что Максимовка наша была верст десять в длину, а нынче осталось от нее с десяток хат. Нашу хату тоже разорили и сожгли немцы. А бабку твою хотели сжечь, заперев ее в хате. Спасибо матери, Харитине Тимофеевне, она вытащила ее, когда уже все занялось полымем. Обгорелую, но вытащила. Теперь понемногу поправляется, но дюже плоха…
А теперь опишу все, как было, по череду – от прихода германцев до той поры, пока их не турнули с Полтавщины…
Я читаю письмо, едва сдерживая набегающие слезы, и вижу непокорную мужицкую Максимовку. Ни поджоги, ни виселицы, ни публичные расстрелы, ни насилия – ничто не сломило могучий советский корень, душу наших людей.
Как не потечет вспять Днепр наш батюшка, так не заставить нас идти против совести, против власти нашей законной, какую сами вырвали в семнадцатом для себя, сыновей, внуков и правнуков своих, — писал отец. — Так что ты, сынок, не сомневайся: не опозорили мы чести и имен детей своих, будучи в немецкой неволе…
А еще сообщаю тебе, что старший твой брат Иван пал в бою под Минском еще в начале войны. Не обошло нас лихо, как и другие семьи… Мать дюже горевала, все слезы выплакала, осталась одна чернота на душе… Теперь молит бога, чтобы хоть ты с Гришей остались целы. Гриша-то в Горьком покамест служит, то ли в школе, то ли в училище артиллерийском. Хорошо бы вам повидаться. Ежели выйдет оказия – слетай к нему, может, начальство отпустит.
О нас ты, Яша, не беспокойся. Теперь все будет по-прежнему, потому как вернулась законная советская власть.
Низко кланяется тебе и обнимает твоя мать. И еще просит она: напиши, старик, Яше, чтобы он не дюже высоко и шибко летал, а то ведь страшно, наверно, в вышине… Что взять со старухи? Приходится писать.
Ну, будь здоров, сокол. Бей паршивую немчуру покруче, отомсти за наше горе, за наши слезы. Ждем от тебя ответ. Твой отец Данила Михайлик.
На уголке была приписка:
Тут прислала свой адрес какая-то дивчина, Катюша. Просит тебя написать ей письмо. Ежели ты женился, то сообщи нам, чтобы мы знали все о своей невестке.
В эту ночь я уснуть не мог.
Находясь далеко на востоке, мы пристально, можно сказать даже ревностно, следили за боевыми действиями своей армии, за событиями своего фронта, за тем, как обстоят дела на всем театре борьбы Красной Армии с немецко-фашистскими войсками.
Нам было приятно узнать, что 6 октября 250 самолетов 16-й воздушной армии нанесли мощный удар по железнодорожному узлу Гомель, где находились бронепоезд и 10 эшелонов под погрузкой. Во время этого налета было сожжено 65 вагонов, выведено из строя 3 паровоза, бронепоезд, 20 платформ и 40 автомашин.
Недели две спустя мы узнали о том, что Центральный фронт переименован в Белорусский и что он, этот фронт, с 10 ноября начал осуществлять Гомельско-Речицкую наступательную операцию.
— Эх, успеть бы, — горели нетерпением летчики, особенно те, кто был родом из Белоруссии.
— Успеем, друзья, — успокаивал полковник Крупинин. — А кто сегодня проводит политинформацию? Михайлик? Докладывай, что нового.
Каждый день дежурный политинформатор сообщал однополчанам известия, пользуясь газетными материалами и радиосообщениями. Это занимало пять – десять минут. Красные флажки на карте изо дня в день все дальше шагали на запад.
21 ноября ударная группировка нашего фронта продвинулась на 75 километров и вышла в глубокий тыл вражеским войскам, оборонявшимся в районе Гомеля. Потом наступление в районе Пропойска (ныне Славгород), освобождение города Брагин, форсирование Березины, изгнание немцев из Гомеля и продвижение в направлении на Жлобин. Особенно отрадно было то, что успеху наземных войск активно содействовали авиаторы нашей 16-й воздушной армии.
