Влад Ривлин - Палестинские рассказы (сборник)
– А ты думал, что они лучше или умнее евреев? – с ехидцей ответил вопросом на вопрос приятель.
Как мало порой нужно человеку, чтобы почувствовать себя полным дураком!.. Но подрядчик тот, конечно же, дерьмо. Это уж точно.
Ночной звонок за океан
– Алё… Это ты?
– Здравствуй… Я не вовремя?
– Да нет, ничего…
– Ты занят?
– Я на работе… Но это не важно. Что там у вас?
– Опять стреляют.
– Да, я знаю. Только что в интернете было сообщение… Ты у мамы?
– Да.
– В доме есть бомбоубежище?
– Да.
– Успеваете спуститься?
– Когда как. Нам сказали, что достаточно спуститься на один этаж, если мы не успели, тогда это уже не так опасно.
– Но всё-таки…
– Маме тяжело, а без неё мы не хотим спускаться…
– Почему ты не сняла этажом ниже? Живёшь под самой крышей!
– Под крышей дешевле. Как ты?
– Всё хорошо. Работы много, но я доволен. А что у тебя?
– Всё по-прежнему.
– Жаль, что всё так получилось. Но ты же понимаешь, мне нужно было срочно увезти сына, иначе бы его забрали в армию.
– Я всё понимаю. Не стоит возвращаться к этому разговору. Сын важнее всего. К тому же ему нужна родная мать.
– Ты всегда меня понимала как никто на свете! А с ней у меня понимания никогда не было. Мы вместе только ради сына.
– Я знаю. Как он?
– Уже на втором курсе. Очень способный – ему уже сейчас прочат большое будущее.
– Да, он весь в тебя.
– Я часто тебя вспоминаю.
– А я тебя никогда и не забывала.
– Прости.
– Тебе не за что извиняться.
– Звони мне в любое время.
– Спасибо. С тобой мне было не так страшно.
– Жаль, что сейчас я так далеко.
– Неважно. Я услышала твой голос и успокоилась. Ты извини, что я тебя отвлекла, но всё так неожиданно… Когда объявили тревогу, мы все спали… Мама и дети сами не проснулись, а я не стала их будить. Вот, позвонила тебе, чтобы успокоиться. Бежать куда-то было уже поздно. Звонить мне больше некому.
– Сын закончит учебу, и я…
– Похоже, мама проснулась… Ладно. Извини, что побеспокоила… Спасибо тебе!
Короткие гудки в трубке. Разговор окончен. Мужчина лет сорока пяти несколько минут пытается справиться с собственной растерянностью, прежде чем кладёт мобильный телефон в футляр на ремне брюк. Сослуживцы внимательно смотрят на него: кто с неодобрением, кто с любопытством. Он оглядывается по сторонам, как будто пытаясь определить, поняли ли они что-нибудь и потом, переключив всё своё внимание на экран монитора, полностью погружается в работу. Где-то через час он отвлекается, делает перерыв и смотрит на часы, автоматически отнимает девять часов. По ту сторону океана сейчас пять утра. В это время там всегда прохладно и тихо…
Фрагменты: год 1991
Наши взгляды встретились. До сих пор на меня никто не смотрел с такой ненавистью, как этот восемнадцатилетний паренёк из Газы. При этом губы его улыбались, и эта улыбка придавала лицу паренька ещё более зловещее выражение. Через три месяца я отправлюсь служить в израильскую армию, и, возможно, мы снова с ним встретимся. Может быть, я приду в его дом, чтобы… Ясно зачем. Чтобы арестовать его или убить. И если он вдруг появится в моём доме, то тоже с одной единственной целью: убить меня и моих близких. Других поводов навестить друг друга у нас нет. Возможно, он опередит меня и нанесёт удар первым, где-нибудь на остановке или перекрестке, откуда наш работодатель забирает нас на работу. Или когда я буду возвращаться с работы – ведь подвозка есть не всегда, машины у меня нет, до автобуса нужно ещё добраться. Каждый шекель на счету, и если есть возможность пройти пешком, я так и сделаю. А на дорогах полно таких же, как он, арабов, возвращающихся к себе в Газу: угрюмых, усталых, смуглых усатых, в основном немолодых мужиков, уезжающих на заработки затемно и затемно же возвращающихся после работы домой. Утром ещё затемно они едут в Израиль, часами ждут на контрольно-пропускных пунктах, а потом часами ждут на больших перекрёстках в надежде, что кто-то из израильских подрядчиков наймёт их на работу. Те, кому повезёт, ближе к вечеру толпами идут вдоль шоссе, возвращаясь на тот же перекрёсток, куда приехали утром. Там их дожидаются те, кому с работой не повезло. По этой же дороге возвращаемся и мы, если нет подвозки, на свои съёмные квартиры, потолки в которых непривычно низкие, а от невыносимой жары спасает только вентилятор. С арабами мы делаем одну и ту же работу, работаем на одного и того же «балабая» – хозяина (израильтяне произносят это слово с благоговением – вот же он смог, арабы – с ненавистью), на одних и тех же условиях. Так мне кажется.
Почти каждый день я наблюдаю, как их, арабов, пропускают через КПП. Солдаты закрыли вход чем-то вроде верёвки. Эта верёвка разделяет солдат от рвущихся в Израиль на работу арабов. Те, у кого документы в порядке, сгибаются и пролазят под верёвкой. До сих пор я всегда гордился тем, что я еврей. Ведь мы – это Книга Книг, это Иисус, Карл Маркс, Эйнштейн… А тут мне впервые мне становится стыдно от того, что я еврей.
Наконец среди солдат находится смуглый крепыш, вроде ефрейтор или даже сержант, который, нахмурившись, требует убрать верёвку.
– Они что, не люди?! – возмущённо обращается он к своим сослуживцам. Наверное, мы такие же, как и все: не хуже, но и не лучше. К сожалению. Вечером, своими сомнениями я поделился с соседом-старожилом. В ответ он только усмехнулся:
– Услышишь за спиной арабскую речь – оглянись, – посоветовал он мне. А мне незачем оглядываться. Я с ними работаю каждый день, делаю одну и ту же работу. Мы долго не разговаривали друг с другом. Во время обеденного перерыва я обратил внимание, что они ничего не едят и даже не пьют, несмотря на невыносимую жару. Я предложил им еду или хотя бы воду. В ответ пожилой араб снисходительно усмехнулся и сказал:
– Рамадан.
Когда мы снова принялись за работу, он вдруг выронил тяжёлую стальную трубу. Старик был бледен, обливался потом.
– Тебе плохо? – спросил я его. В ответ он всё так же снисходительно усмехнулся и, подхватив трубу, понёс её вместе с молодым, как будто ни в чём не бывало.
В перерывах мы обмениваемся несколькими фразами в основном с молодым арабом. Он не похож на своих старших товарищей. В нём нет ни снисходительности, ни смирения. Он как будто чего-то выжидает. Глаза, смотрящие с ненавистью, говорят, чего именно он выжидает, и он сам говорит, будто зондирует почву:
– Как тебе здесь, не жалеешь, что приехал?
– Чего мне жалеть?
– Аренда дорого обходится?
– Пятьсот долларов.
– Переезжай в Газу, там ты сможешь снять квартиру за сто долларов, – с ехидством говорит молодой араб. Пожилой в основном молчит и усмехается. В разговор он вступает только один раз, когда я уверенно говорю о том, что о приезде не жалею.
– Уж не знаю, что хорошего ты тут нашёл, – презрительно говорит он и отворачивается.
– Будь осторожен, держи всех на расстоянии, а особенно их, – говорит мне сосед-старожил. Он давно здесь, и, кроме этой квартиры, у него ещё две – доставшаяся от родителей и купленная. Пенсия и квартиры позволяют ему особенно не напрягаться. Наш приезд дал ему возможность сдать свои квартиры не за сто долларов, как раньше, а по пятьсот за каждую. Сейчас он думает, как бы отхватить ещё кусок от нежданно-негаданно свалившегося на страну чуда.
– Я никого не боюсь, – отвечаю я.
– Правильно, пускай они нас боятся!
Я бы с ним согласился, но на душе скверно. Общаться с типами вроде моего соседа и его семейства у меня нет никакого желания. Хапуга-работодатель часто меняет машины, каждый раз на более роскошную. Появляется и исчезает он как суслик: когда есть работа и нужны рабочие, он тут как тут, а когда нужно выплачивать зарплату или развозить рабочих, он бесследно исчезает. Ходить в государственную службу занятости бесполезно. Те, кто приехали лет на десять-пятнадцать раньше, с презрением смотрят на наши советские дипломы и высокомерно говорят о том, что «стране нужны рабочие», при этом тыкают так, как будто мы с ними пили на брудершафт. Где-то я уже видел – эти сытые, лоснящиеся от самодовольства рожи. Именно рожи. Ну да, всякие засланцы от Сохнута.
– Отправь своих детей на стройку, раз стране нужны рабочие, – говорю я высокомерной чиновнице. Чиновница меняется в лице и зовёт охрану. Я ухожу. Вряд ли мы с ней ещё увидимся. Дама провожает меня взглядом, полным обиды и неприязни:
– Для того ли мы страдали и добивались столько лет права на выезд?! –кричат её глаза. А я вспоминаю одно из бессмертных творений Булгакова: «Чтобы тебя расстрелять, Парамоша, я бы к красным записался…»
На работе неожиданные перемены: арабы зарезали нашего работодателя. По версии следствия, они оказались террористами. Но ходят слухи, что он задолжал им зарплату за три месяца… Может, и цинично так говорить, но всё, что ни делается, делается к лучшему.
Когда море совсем рядом – плевать на всё. В субботу закрыто всё, кроме синагог и моря. Моря не закроешь – кишка тонка.
