Сергей Лойко - Аэропорт
Чуткова с горящими от возбуждения глазами записывала за ним каждое слово. Какой материал! Опять первая страница!
Перед отъездом Калюжный успел своим телефоном сделать фотографию погибшего, потом поместил ее на Фейсбуке вместе с фото его военного билета. Два дня спустя после того боя Калюжный снова оказался в Песках, спросил на передовой, что произошло с убитыми русскими, где тела. Ему ответили, что из‑за массированного многочасового обстрела тела были сами погребены под слоем мерзлой земли, выбитой взрывами.
«Они там сейчас так и лежат», — закончил рассказ Калюжный. Он покажет место.
Наталья Сергеевна потеряла сознание, но быстро пришла в себя. «Просто заснула от усталости», — сказала она, и машина продолжила путь.
В Красноармейске они перелезли в БТР. Ехали до Водяного[161] полчаса под обстрелом. По пути по броне что‑то стучало. Чуткова закрыла голову руками. Наталья Сергеевна сидела, не шелохнувшись.
Пока ехали, стемнело. Вместо мира была война, вместо дня — ночь. Наталья Сергеевна провела ее без сна на первом этаже какого‑то частного дома. Она даже не притронулась к предложенному чаю с печеньем. Не выпускала из рук Сережин военный билет. Гладила сухими пальцами его маленькую фотографию, словно пыталась высечь оттуда искорку его жизни.
Рядом на полу храпели два солдатика на карематах, и Чуткова между ними, не раздеваясь, в теплой куртке, шерстяной шапочке и джинсах, напившись чаю, водки и коньяку.
Утром пришел Калюжный, бодрый, выбритый. Сказал, что в Песках очень опасно, но согласился сам отвезти туда Наталью Сергеевну. В БТРе больше не было мест, и похмельную журналистку, несмотря на ее истерические протесты и топанье ногами, так и оставили в Водяном.
Если бы Наталья Сергеевна огляделась вокруг, когда вылезла из БТРа на подставленную коленку Калюжного, она бы увидела страшную картину: в Песках, на окраине Красного Камня, где до войны жили тысячи людей, не было ни одного целого дома. Все разрушено. Как в Сталинграде.
Уже в БТРе на нее надели небольшой бронежилет и каску, явно не по размеру. На развороченной минами и снарядами улице, состоящей преимущественно из мерзлой грязи, она почувствовала, что не в состоянии в этом панцире сделать ни шагу. Таким тяжелым он ей показался.
«Терпи. Христос терпел и нам велел», — раздался тихий голос из глубин ее памяти. Цитата из какого‑то фильма.
«Что ж, вот и у меня свой крест, — подумала она и перекрестилась впервые в жизни. — Буду нести его к Сереженьке».
Пока Калюжный ходил по передовой, от блиндажа к блиндажу, выясняя, как добраться до этого места и можно ли вообще, не опасно ли, Наталья Сергеевна стояла, опершись спиной на холодную грязную сталь бронемашины. Вдруг она почувствовала, как что‑то мягкое и теплое трется об ее ногу.
Она опустила взгляд и увидела белого, невообразимо грязного лабрадора, который сидел у ее ног и смотрел на нее преданными глазами.
— Это наша Алина, — сказал приземистый мужичок в летах, в ватнике, без бронежилета, но в каске. — Хозяева бросили. Она кормится у нас, но весь день проводит на дороге, каждую машину встречает и провожает. Как она вас признала! Сразу ластится, проныра. Видно, хозяйка у нее была. Ждет ее. Мы даже имени ее не знаем. Наш прапорщик-завхоз назвал ее Алиной в честь своей жены, чтоб не так скучно было. Она уже отзывается, правда, Алина?
Наталье Сергеевне показалось, что глаза Алины наполнились слезами. Она достала из кармана куртки торжественно врученную ей пачку печенья, к которому она так и не притронулась, опустилась на колени и стала открывать бумажную упаковку. Алина завертела хвостом и облизала ей лоб.
— Девочка моя, — сказала ей женщина, и в голосе ее впервые за все эти недели появилась теплая нежность к кому‑то еще, кроме ее сына, которую она и сама с удивлением почувствовала. — Ты верь, они вернутся. Ты их обязательно дождешься. Война не навсегда. Умница моя, они обязательно приедут, родная.
Голос ее дрожал, и руки дрожали, из глаз катились слезы. Алина ела предложенное печенье и запивала слезами с рук женщины. Ей так хотелось, чтобы эта добрая печальная женщина забрала ее с собой. Она будет верной-верной. Будет носить ей тапки, газеты. Будет лапу подавать, мячик приносить. Будет любить ее всю жизнь, до самого конца.
Добрая печальная женщина поцеловала ее в лоб и уехала на скрежещущей металлической повозке.
Поле было так изрыто следами боев, разрывами мин и снарядов, что Калюжный, когда остановились, стал растерянно оглядываться по сторонам.
— Это где‑то здесь, — сказал он, наконец, неуверенным голосом. — Жалко, что подбитые танки увезли.
Наталья Сергеевна впервые посмотрела на него. Она всем сердцем завидовала Калюжному. Ее сын умирал у того на руках.
«Если бы я была рядом, я бы спасла его», — подумала она, опустившись на колени на мерзлую грязь. Почему мать не может с сыном поехать на войну? Остальные солдаты пойдут дальше в атаку, или куда‑то там еще, по военным делам, а она останется с ним, будет ухаживать за ним, пока не приедет «скорая помощь», или что там приезжает. Она бы спасла его. Она бы прижала его к себе. Она бы согрела его своим теплом.
Мать стояла на коленях посреди вмерзшей в грязь войны и звала своего единственного мальчика, свою кровинушку, раскачиваясь в такт беззвучной шуточной колыбельной, которую он любил слушать в детстве, под которую быстро засыпал и которую ей пела еще ее бабушка:
— На болоте, на мысеПросит зайка у лисе.Лиса зайке не дает.Зайка лапкой достает.
Она помнила, как Сережа спрашивал, что лиса не дает зайке. Она целовала его в засыпающие глазки и говорила:
— Яблочко, морковку, клубничку...
Неподалеку раздалась пулеметная очередь. Непонятно, кто стрелял и по кому. Все‑таки линия фронта.
Калюжный бросился на нее, закрыв своим большим телом. Стрельба прекратилась так же неожиданно, как и началась. Когда Калюжный, продолжая прижимать Наталью Сергеевну рукой к земле, приподнял голову и попытался определить, откуда стреляли, раздалась вторая очередь, и ему показалось, что было слышно, как над головой свистят пули.
Они оба вжались в стылую землю и так лежали, обнявшись, несколько долгих минут. Русская мать и украинский солдат. На поле, где другой украинский солдат убил русского солдата, ее сына, который сам пришел сюда убивать.
— Зачем? За что?..
На обратном пути в поезде Харьков — Москва она опять пыталась читать ту же книгу, с той же самой страницы. Но буквы снова не складывались в слова. Выходя, она забыла раскрытую книгу на столике купе.
* * *В КАПе, среди порохового смрада, среди обстрелов, следующих один за другим, Алексей сидел, прислонившись спиной к холодильнику с «дневальными» и просматривал на экране камеры то, что он наснимал за день. Вдруг в правом бедре что‑то завибрировало, пикнуло и прекратилось. Алексей достал оживший телефон и прочитал сообщение от Ники: «Я люблю тебя! Возвращайся!».
Перед тем как взрывная волна подняла его в воздух, ударила головой о железную сваю подоконника, и тусклый свет дня сменился для него ночью, он успел отправить ей короткий ответ из одного слова: «Iloveu»
* * *Когда измученная за сутки проводница зашла в купе, оставленное Натальей Сергеевной, чтобы забрать стакан в металлическом подстаканнике — гордость и фирменный знак РЖД, она нашла на столе открытую толстую книгу. Уселась, подперев голову рукой, и стала читать:
«Людмила Николаевна подошла к могильному холмику и прочла на фанерной дощечке имя своего сына и его воинское звание. Она ясно ощутила, что волосы ее под платком стали шевелиться, чьи‑то холодные пальцы перебирали их.
Рядом, вправо и влево, вплоть до ограды, широко стояли такие же серые холмики, без травы, без цветов, с одним только стрельнувшим из могильной земли прямым деревянным стебельком. На конце этого стебелька имелась фанерка с именем человека. Фанерок было много, и их однообразие и густота напоминали строй щедро взошедших на поле зерновых...
Вот она, наконец, нашла Толю. Много раз она старалась угадать, где он, что он делает и о чем думает, — дремлет ли ее маленький, прислонившись к стенке окопа, идет ли по дороге, прихлебывает чай, держа в одной руке кружку, в другой кусочек сахара, бежит ли по полю под обстрелом...
Ей хотелось быть рядом, она была нужна ему, она бы долила чаю в кружку, сказала бы «съешь еще хлеба», она бы разула его и обмыла натертую ногу, обмотала бы ему шею шарфом. .. И каждый раз он исчезал, и она не могла найти его. И вот она нашла Толю, но она уже не нужна была ему.
Дальше видны были могилы с дореволюционными гранитными крестами. Могильные камни стояли, как толпа старикову никому не нужных, для всех безразличных, — одни повалились набок, другие беспомощно прислонились к стволам деревьев.
