Юлиус Фучик - Вместе во имя жизни (сборник рассказов)
— Ну да, дорога.
Его глаза словно вернулись к действительности, опомнились, снова стали зрячими и теперь не просто отражают окружающее, а и видят.
— Вижу дорогу, никто сейчас по ней не идет. Дом… два узких окна смотрят на дорогу, как и у нас. Это дом Хованца.
Что Юрай видит, то и называет, произнося вслух. Но и тогда ему кажется, что все вокруг него вылеплено из одного материала. Взглянул на стену дома слева, затем на стену своего дома — и все кажется ему слитным, неразделимым, и это ощущение словно заслонило в его сознании подлинное состояние вещей вокруг, подлинный мир, который складывается из многих частей. Юрай видит белый цвет известки, но совсем забыл о том, что под ней скрыты кирпичи и камни. Он видит дом и не может вспомнить, какие в доме комнаты, как выглядят половик и подушка. Мир для него весь сделан из одного куска и различается только по форме и цвету. И все кажется ему страшно сухим. Юрай поднимает ладонь ближе к глазам; ее тыльная сторона суха и бела, совсем как стена.
Да есть ли в этом человеке кровь?
Он стоит в двух-трех шагах от колодца и совсем не ощущает его воду, не чувствует ее. Он погружается на миг в созерцание воды. Ее движение тоже кажется ему каким-то сухим, будто она из дерева. Затем он идет на задний двор. В колоде для колки дров торчит топор.
— Ну да, топор.
Он видит наколотые дрова, берется за конец гладкого топорища, дергает его, топор послушно идет из колоды.
Теперь Юрай повернулся спиной к двору и к дороге. Перед ним — сад за домом, луга, поля, леса, покрывающие склоны холмов; леса тянутся до самого горизонта, с востока на запад. Топор он держит в руке, полено лежит у колоды, но колоть Юрай раздумал. Он вдруг спиной почувствовал, что дорога уже не пуста. Юрай поворачивается — и все перед ним словно ожило, перестало быть безжизненным и бесцветным. Справа приближаются солдаты, форма у них разная. Несколько солдат в форме защитного цвета ведут других. Тех, других, больше. И Юрай сразу почувствовал, как бьется его сердце, как по жилам течет кровь. Пальцы сжали топорище, а ноги сами понесли его к дороге.
Он идет к дороге и за какую-то долю секунды переносится за многие километры отсюда в густой, темный ельник, а оттуда вновь отправляется в путь, который за последние дни мысленно совершал много раз.
В тихом еловом лесу на небольшой полянке стоит просторный сруб. Полянка эта находится на невысоком холме, который словно прирос к склону горы, как небольшой, рыхлый нарост. Сруб построили тайком мужики из деревни, подальше от человеческого жилья, и потом, когда стал приближаться фронт, укрылись там человек сорок…
Немцы отступят, не могут не отступить, освобождение близко, но для молодых мужиков погреба, сараи и чердаки — не слишком надежное укрытие. Отступающие немцы жестоки, коварны: кого найдут, того и уведут с собой. Такие слухи ходят, и нет причин не принимать их всерьез. Вот они и собрались в этом доме, далеко от деревни, в густом еловом лесу. Можно топить печку. Они готовят себе пищу, выставляют посты (у них есть две винтовки и два пистолета), прислушиваются к приглушенным разрывам артиллерийских снарядов и ждут.
Заметить дом можно только метров с тридцати, не больше. И все же нашелся один солдат, который буквально наткнулся на сруб. Может, заблудился, а может, что-то заподозрил этот молоденький немец с винтовкой на ремне. Они дали ему войти в открытые двери, а потом послышался тяжелый удар топором и прогремел выстрел из пистолета.
Нельзя было иначе… Это понимали все, понимали и братья Юрай и Штефан, которые были немного старше убитого немца. Труп торопливо закопали за домом. Теперь у них прибавилась винтовка, и они стали еще осторожнее.
И все же спустя два дня около их сруба появились двое солдат. Появились так неожиданно, что никто не успел даже схватить оружие. И все дозорные, а среди них были и Юрай со Штефаном, устыдились, что их застали врасплох. Все смотрели на советских разведчиков как на нечто сверхъестественное, когда сидели с ними в доме и разговаривали. Как они прошли, где? Немного отлегло у них от сердца только несколько минут спустя, когда один из пришельцев (оба были в маскхалатах и с автоматами), тот, что пониже ростом, с улыбкой сказал им:
— Мы уже два дня знаем, что вы здесь…
Укрывшись в небольшом сенном сарае неподалеку, они осмотрели всю округу. Заросшие и похудевшие мужики вздохнули с облегчением. Теперь все в порядке: русские с ними, бояться нечего. Кто-то из мужиков предложил вернуться домой. Русские пришли, чего же ждать!
Юрай поглядел на Штефана, Штефан на Юрая. На лицах друг друга они видели одно нетерпеливое желание, которое нельзя скрыть: домой, как можно скорее снова оказаться в деревне, обрадовать мать-вдову, успокоить ее. Вот, мол, мы живы и здоровы, фронт прошел, все кончилось хорошо! Помыться как следует, побриться и поесть наконец-то дома за столом.
Разведчики такую поспешность не одобрили. Зачем торопиться? Внизу, у подножия гор, еще идут бои, никто точно не знает, как там обстоят дела. Надо подождать. Ведь они могли бы наткнуться на немцев, и что тогда?
Русские остались в доме и пообещали мужикам, что проведут их домой через лес.
На другой день они на несколько часов исчезли, а по возвращении сообщили, что уход в деревню придется отложить. За гребнем — немцы, у них — лошади и минометы. Три винтовки и два пистолета против такой силы явно маловато.
Юрай на полтора года старше Штефана. Они спят рядом на нарах, так что вечером, чтобы поговорить, им достаточно слегка придвинуться друг к другу. Шептались они совсем тихо, оставаясь совсем неподвижными, но под этой неподвижностью бурлили беспокойство и нетерпение. Почти три недели бездействия! Они воспринимали такое существование как унижение, которому надо как можно скорее положить конец. Ждать, пока их, как малых детей, проведут через леса? Их, здоровых парней? Да ведь эти леса они знают гораздо лучше, чем те люди, которых забросила сюда война. Надо принять решение и поступить по-своему, проскользнуть в деревню, чтобы потом можно было сказать: «Мы были первыми; да, мы тоже прятались, но преодолели страх и совершили по крайней мере один смелый поступок — сами, без чужой помощи. Может, он и не был смелым и не был очень опасным, но и это больше, чем ничего…»
Они обменялись лишь несколькими словами, им не надо было убеждать друг друга. Вечером следующего дня, еще до темноты, они пошли вместе якобы за водой и больше в дом на поляне не вернулись.
Вот тогда-то все и началось. От этого момента и начинает снова жить Юрай, когда с топором в руке быстро идет через двор к дороге. От предшествующих событий, всего того, что было до этого и осталось в ельнике (дом, лениво ползущие дни, немец, русские), он лишь слегка оттолкнулся, как при прыжке, и больше ему это не нужно. В его растревоженных, постоянно возвращающихся назад мыслях все начинается с того момента, когда они со Штефаном ушли из сруба, направляясь домой.
— Через три часа можем быть уже дома, — слышит он рядом голос запыхавшегося Штефана.
Он ничего не ответил, но думал о том же самом. Они спустились в небольшую долину, начинающуюся за ельником, где пересекаются дороги, и вот уже снова поднимаются в гору по склону. По склону вверх идет дорога, но она не для них. Дорога для тех, кто пойдет за малиной или поедет за дровами, а они пробираются наверх напрямик, через молодой ельник; справа остаются вырубка с густым малинником и ежевичником, бурелом, засыпанный снегом, заросли осины. Братья сейчас — как солдаты-разведчики, а для тех самые лучшие дороги такие, которые видят лишь они одни, вырубая их взглядом, прокладывая их в непроходимой чаще с помощью инстинкта и опыта.
Юрай поднимается по краю невысокого ельника, ощущая за спиной присутствие брата. Обычно так бывало всегда — он впереди, а Штефан немного сзади. И сюда, на этот склон, тоже он привел Штефана несколько лет назад, когда они пришли на лесосеку вырубать осиновую поросль и быстро растущие сорные кустарники, забирающие простор и солнце у недавно высаженных молоденьких елочек. Сам Юрай уже третий год ходил сюда на скромные мальчишечьи заработки, которые выплачивали потом в лесничестве в соседней деревне, а Штефан был новичком, он немного побаивался, справится ли, угонится ли за более опытными ребятами со своим легким топориком.
«Бедняга Штефан», — размышлял, торопливо шагая, Юрай. Штефан опять у Юрая перед глазами, он опять видит его таким, каким парень был тогда: едва огромный лесник довел их до участка, где начинался будущий лес, едва они успели положить узелки с едой и водой в тень, как у мальца сразу же вышла неувязка. Он сильно ударил топором по твердому буковому пню, наверное, чтобы испробовать топор и поупражнять руку перед тем, как начнет рубить тонкие осины, бузину и ракиты. Так вот, вонзил он топор в пень и дернул его, а топорище-то и треснуло. Собственно, оно даже и не затрещало, а просто разломилось сразу у обуха, будто было из теста. Повернул Штефан к Юраю несчастное лицо, ничего не сказал, но старший брат понял, каково у него на душе и о чем он думает. «Как же я теперь? — говорил взгляд Штефана. — Ведь лесник высмеет меня и отправит домой». Но старший брат не оставил в беде младшего, быстро сделал что надо, и, прежде чем раздался стук ребячьих топоров, топор Штефана уже был прочно насажен на хорошо обработанное топорище.
