Сергей Поляков - Партизанская искра
Парфентий крепко пожал руку девушки.
— Спасибо, Соня. Спасибо.
Вечером, возбужденная, вернулась Соня домой. И прямо с ходу:
— Бабушка, я есть хочу!
— Выздоровела? — обрадовалась старушка.
— Выздоровела, бабуся. Теперь совсем, совсем здорова!
— Я говорила, что молоко помогает.
— Не знаю, как кому, а мне помогло, бабушка, ой как помогло!
Глава 13
САШКА БРИЖАТЫЙ
Парфентий вернулся с работы, когда уже стемнело. Около хаты на лавочке его ожидал Сашка Брижатый.
— Здорово, Парфень, — смущенно поздоровался Брижатый и несмело протянул руку.
— Здорово, — с холодноватой вежливостью, с которой обычно встречают непрошенных гостей, ответил Гречаный. Ом был удивлен приходом Брижатого.
— Небось, удивляешься, что я вдруг пришел к тебе? — спросил Сашка.
— Нет, чего удивляться, зашел и все. Живем мы друг от друга недалеко.
Сашка по своей давней привычке хмыкнул носом.
— Ну как же, получается, что до сих пор не приходил, и вдруг заявился.
— Бывает, — неопределенно бросил Парфентий, продолжая думать, что приход Брижатого в первый раз за все время оккупации, да еще в вечерний час, не мог быть обычным, ни с чем не связанным. Тут что-нибудь да крылось.
Сашка Брижатый родился и вырос в семье богатого крестьянина. Отец его был раскулачен и сослан. Потом вернулся в Крымку.
Еще мальчиком в школе, так же, как и в начале Митя Попик, Сашка переживал всю эту ломку в семье и, разумеется, по внушению отца, таил обиду на товарищей — детей колхозников, дичился их. Но время и жизнь все-таки взяли свое. Школьная среда влияла на мальчика, и он постепенно свыкся с товарищами. Позже, уже в старших классах, Сашка вступил в комсомол и постепенно втянулся в общественную жизнь школы: участвовал в драмкружке, играл в школьном струнном оркестре.
Но замкнутый и необщительный Сашка не мог до конца открыть свою душу. И если у Дмитрия Попика под влиянием школы прежнее чувство обиды перешло в чувство неловкости за отца-кулака, то у Брижатого этого не произошло. Поэтому он так и не смог по-настоящему сдружиться с товарищами.
Парфентий относился к Брижатому также без всяких дружеских чувств, просто как к соученику-однокласснику.
В дни войны, когда школьники-комсомольцы, под руководством Владимира Степановича, организовали охрану урожая, Сашка Брижатый остался в стороне, оправдавшись тем, что ему не разрешил отец. Товарищи поверили, что это так, все знали взгляды и настроения Якова Брижатого и махнули на Сашку рукой.
С приходом оккупантов в Крымку Сашка вовсе отошел от товарищей. И когда, после разговора с учителем о подпольной организации, Парфентий перебирал в уме школьных товарищей, обдумывая, на кого можно рассчитывать, он вовсе не думал о Брижатом. К тому же прибавился еще один, довольно убедительный факт, который дал еще большее основание для окончательного разрыва комсомольцев с Брижатым. Дело было так. Однажды, как обычно, группу крымских юношей и девушек погнали на работу на железную дорогу. И вот там, на месте работы, у Сашки вдруг заболел живот. Конвоиры отпустили его домой. Не вышел Брижатый и на второй день, и на третий. Так прошло более месяца, а Сашка не выходил на работу, хотя хлопцы видели его на селе вполне здоровым. И когда товарищи поинтересовались, как Сашке удаюсь избежать этой тяжелой кабалы, он сообщил, что его освободили по болезни.
Это было невероятно. Все знали, что жандармы не считались ни с какими болезнями людей и гнали на работы всех подряд. И уж если человек, что называется, совсем валился с ног, тогда его отпускали.
Всем было ясно, что отец Сашки, Яков Брижатый, снискал себе расположение румынского начальства и освободил сына от тяжелых работ на железной дороге.
С той поры крымские ребята, если случайно и встречались с Брижатым, то разговаривать с ним о своих делах остерегались и вообще относились к нему настороженно.
— Сашка Брижатый нос по румынскому ветерку поставил.
— Под дудочку своего батьки танцует.
— Глядишь, чего доброго, еще в полицаи поступит, — говорили между собой хлопцы.
А когда была создана «Партизанская искра», подпольный комитет вынес решение: «Всем членам организации остерегаться Александра Брижатого и избегать разговоров с ним».
И сейчас, после тяжелой работы, Парфентию неприятна была встреча с Брижатым. Он молчал, не приглашал в хату, не спрашивал о причине прихода.
Несколько секунд длилось это неловкое молчание. Парфентий решил ждать, пока заговорит Брижатый.
— Парфень, мне надо поговорить с тобой, — наконец выдавил из себя Сашка.
— Ну, давай, поговорим, — нехотя согласился Гречатый, указав на лавочку.
Сашка огляделся по сторонам.
— Это что, секретно? — спросил Парфентий. Брижатый замялся и, улыбнувшись, ответил:
— Лучше, конечно, наедине.
— Тогда уйдем к речке, там удобнее всего, — предложил Парфентий. Несмотря на неприязнь к Брижатому, его заинтересовал этот приход.
Они спустились к речке. Вечер был на редкость тих.
От воды поднимался плотный туман. За рекой темнел угомонившийся лес. Лишь по временам его дремоту нарушали слабые шорохи, и тогда казалось, что лес о чем-то вздыхает. Неподалеку жалобно, по-детски плакал филин. Они прошли вдоль берега, изредка перебрасываясь малозначащими словами. Но Гречаный чувствовал, что Сашка хочет сказать что-то, но, видимо, не может побороть неловкость.
— Присядем, что ли, — предложил Парфентий.
Сашка молча пожал плечами.
Парфентий выбрал местечко, где трава была погуще, и сел первым. Сашка принял полулежачее положение, опершись на локоть. Некоторое время он молча срывал и грыз молоденькие, сладкие стебельки пырея.
— Ну как у вас там живется? — спросил, наконец, Парфентий, видя, что Брижатому не начать разговора.
— Паршиво, Парфень. А что такое?
— С батьком не лажу. Не пускает меня никуда, не хочет, чтобы я с хлопцами на селе дружил.
— С какими хлопцами?
— Ну, с вами. Почему?
— Говорит, что мне с вами не по пути.
— Что, мы ему поперек дороги встали, твоему батьке, что ли? — в сердцах произнес Парфентий.
— Не знаю. Говорит, тебе якшаться с ними нечего. Они, говорит, заведут тебя чёрт знает куда. Он мне сегодня сказал, чтобы я в полицию поступил.
— Что же, это хорошее дело, — просто сказал Парфентий.
— Ты считаешь, что это хорошее дело? — недоверчиво покосившись, спросил Брижатый.
— Конечно.
— А почему ты не поступил? Мне не предлагают.
— Ты говоришь неправду, Парфень. Я знаю, что ты не пойдешь в полицию.
— Может быть, не знаю.
— Не может быть, а точно не пойдешь. А я почему должен поступать в полицаи? Я что, враг, что ли? Скажешь — батька? Батька пусть думает и делает, как знает, я за него отвечать не намерен.
— И как же ты решил? — вдруг прямо в лоб спросил Гречаный.
— Вот, пришел к тебе. Давай мириться и вновь… по-товарищески.
— Ты напрасно так говоришь, Сашка. Я ведь с тобой не ругался, да и остальные хлопцы тоже. Никто тебя от нас не отгонял, сам ты отошел. Кто же сейчас тебе мешает с хлопцами дружить, веселиться?
— Я не о весельи говорю.
— А о чем же больше нам думать сейчас? — равнодушно спросил Гречаный. Но в душе он начинал понимать, что у Сашки какой-то потайной ход и, видно, ему что-то известно из того, что они, комсомольцы, так тщательно скрывают от него. И Парфентий как-то внутренне собрался.
— Я хочу поговорить с тобой напрямик, по душам, Парфень.
— Говори, разве я что скрываю?
Брижатый некоторое время молчал, кусая стебелек пырея, а затем приподнялся на колени.
— Я хочу быть в вашей организации.
От этих слов у Парфентия по спине прошел холодок.
— В какой организации? — спросил он с тем спокойствием, которое стоит большого труда.
— В комсомольской.
Парфентий расхохотался.
— Вот хватился! Ты, Сашка, чудак, ищешь прошлогодний снег. Он растаял давно.
— Растаял, да не совсем.
— Ты шутишь. Сам же ведь был комсомольцем и хорошо знаешь, что наша школьная организация умерла вместе со школой.
— Ничего не умерла. Она существует, но только подпольно.
— Еще не легче! И откуда у тебя такие сведения?
— Сорока на хвосте принесла. Ты напрасно от меня скрываешь, Парфень. Я ведь такой же комсомолец, как и ты, как и другие.
Парфентий начинал терять терпение. Ему хотелось сказать Брижатому какую-нибудь грубость и уйти отсюда, но он решил, что таким выпадом только подтвердит существование организации. А этого никак нельзя было делать. Надо как-то повернуть разговор, чтобы окончательно отвести Брижатого от мысли о возможности существования подпольной организации.
— Чудак ты, Сашко, какие же мы теперь комсомольцы, когда и власть другая, и вся жизнь пошла совсем по-иному. Теперь за один только разговор об этом так надерут спину, что долго будешь ходить да почесываться.
