Андрей Орлов - Черный штрафбат
— Вы считаете нас предателями, — усмехнулся Сосновский. — Ваше право. Но в нашей армии воюют сто тридцать тысяч бойцов — неужели вы считаете, что все они предатели и трусы? Эти люди ненавидят бездушный коммунистический режим…
— Ну да, режим фашистов, конечно, очень душевный, — хмыкнул Игумнов.
— Сотрудничество с Гитлером — это временная политика…
— Прервем дискуссию, — предложил Зорин. — У всех свои причины стать предателями, согласен. Но мы не специалисты — различать оттенки дерьма. Поговорим о насущном, Егор Максимович.
— Обещаете сохранить мне жизнь, если я все расскажу? — Сосновский, не мигая, смотрел на Зорина. И даже подбородок перестал дрожать.
— Еще чего, — фыркнул Игумнов. — В расход и только в расход.
— Перышком по горлу и в отвал, — хихикнул Фикус. Он как раз поигрывал ножичком — с филигранной точеной рукояткой.
— Тогда я ничего не скажу, — предупредил предатель. — Можете убивать прямо сейчас. А времени у вас не так уж и много — если вам, конечно, интересно знать, что происходит… в поместье пана Вольского.
«А ведь этот тип — кладезь информации для наших, — задумался Зорин. — Сунем под сиденье или в багажник — довезем уж как-нибудь. Потерпит, не барин».
— По рукам, Егор Максимович. Колитесь. Кстати, кем вы были в гражданской, так сказать, ипостаси?
Сосновский поморщился:
— Это так важно? С тридцать восьмого года работал начальником районного отделения милиции…
— Ах ты, шкура! Позоришь порядочное имя офицера советской милиции! — возмутился Новицкий и тоже занес кулак. Пришлось и этого приструнить. Фикус согнулся от хохота.
— Ну, в натуре… Говорил же, что все менты — гниль позорная… Эй, эй, убери грабли, Петр Николаевич, чего ты тут возбух? Нормальный ты мужик. Мы же с тобой почти друзья. Ну… в смысле, тайные друзья. Но согласись, таких, как ты, с гулькин хрен…
Как поссорились Егор Максимович и Советская власть, Зорина интересовало меньше всего. Суть дела состояла в том, что на данном участке местности, примерно в трехстах метрах от места проведения допроса и в полуверсте от населенного пункта Барковичи (это на севере) располагалась абверштелле — разведшкола военной разведки Абвер. До 39-го года там было поместье землевладельца Вольского (под Барковичами — обширные сельскохозяйственные угодья), с 39-го по 41 — й в усадьбе располагался штаб дивизии РККА, а в августе 41-го поместье облюбовал Абвер — под учебное заведение для подготовки агентуры и диверсантов для заброски в тыл советских войск. Школа функционировала почти три года — днем и ночью ковала кадры. Многие ее «выпускники» блестяще выполняли задания в советском тылу, кто-то прижился на советской территории в качестве постоянных агентов. Работал центр вербовки и перевербовки — обрабатывали бывших офицеров Красной армии, работников партийного, хозяйственного актива, отловленных советских шпионов… В данный момент, понятно, школа уже не функционирует, учеников вывезли на запад еще на прошлой неделе, последняя заброска окончивших заведение осуществлялась, дай бог памяти, недели три назад — это были офицеры Советской армии, чьи семьи остались у нацистов в качестве заложников. Но персонал — вернее, часть персонала, включающая начальника школы подполковника Абвера Герхарда Хоффера — пока еще здесь. И будут находиться в школе, пока специальная команда не вывезет архивные материалы и рабочую документацию — а это увесистое «собрание сочинений». Да, грузовик, набитый солдатами, — это, видимо, и есть та самая команда, присланная из Жмеричей. Погрузят документацию и ходу. Оставлять такое сокровище русским — преступление. Уничтожать — жалко и глупо. Погрузка должна занять не менее часа. К сожалению, все приходится делать спешно — никто не знал, что русские начнут наступление три часа назад. Данный участок фронта оголен — русские танки могут прорваться в эту местность уже часа через три…
— Вопрос с подковыркой, Егор Максимович, — сказал Зорин. — Какое отношение вы имеете к вывозу материалов из школы?
— Никакого, — ответствовал предатель. — Я слышал в штабе, что группа для вывоза уже готова, они не имеют отношения к миссии, порученной штурмбанфюреру СС Гельмуту Штайнеру и… мне.
— Поясните, пожалуйста.
Всё, рассказанное Сосновским, вызывало недоумение. Но не врал сукин сын, по глазам было видно, что не врал… 20 июля, две недели назад, группа заговорщиков из числа высших офицеров вермахта, руководимых начальником штаба армии резерва подполковником Клаусом фон Штауффенбергом, совершила покушение на жизнь Адольфа Гитлера. Готовился антинацистский переворот. Бомба взорвалась на совещании у фюрера — в деревянном бараке недалеко от бункера «Вольфшанце». Взрывное устройство установили неудачно, взрывную волну смягчил массивный дубовый стол. Четверо участников совещания погибли. Но не фюрер. Гитлер выжил, хотя и получил ранение в ногу, вывих правой руки, опалил волосы, повредил барабанные перепонки и временно оглох на одно ухо. Заговор провалился. Части СС и вермахта так и не сцепились. Генерал-полковник Бек застрелился. Организаторы заговора Клаус фон Штауффенберг, полковник Квирнхайм и обер-лейтенант Хафтен расстреляны вечером 21 июля. С этого дня вермахт лишили относительной автономии от партии и СС. Гестапо провело тщательное расследование. Покатились аресты участников заговора, допросы. Осужденных казнили на гильотинах, на рояльных струнах, подвешенных к крюку, в тюрьме Плётцензее. Абвер попал под жесткий прессинг СС и СД. Хватали всех, кто мог хотя бы теоретически быть причастен к заговору. Из канцелярии рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера спускали циркуляры — невзирая на обстоятельства, всех подозреваемых в заговоре доставлять в Берлин. В компанию этих, без сомнения, достойных и уважаемых людей попал и Герхард Хоффер — начальник местной школы Абвера. Он знает о приказе, ждет, когда за ним приедут, и собирается доказывать в Берлине свою непричастность к деятельности ренегата Штауффенберга.
— И вы уверены, что он еще не сбежал? — удивился Зорин.
Сосновский усмехнулся и начал что-то плести о кодексе чести немецкого офицера, о достоинстве, о презрении к опасностям… Зорин перебил:
— И вам с офицером СС Штайнером было поручено доставить Хоффера в Берлин?
— Это так, — вздохнул Сосновский. — Сопровождение не нашли, повсюду неразбериха. Хоффер — это понятно, но почему я? Трудно сказать, чем обусловлен такой выбор — возможно, той же неразберихой. Все спешат, скоро появятся советские войска…
— Чушь какая-то, — покрутил головой Гурвич. — Наши уже рядом, а эти исполняют какие-то циркуляры.
— За неподчинение расстрел, — вздохнул Сосновский. — Циркуляры СС — это святое. Они обязаны быть выполнены, даже если фюрер уже мертв, а Берлин захвачен врагом. Имеется дата, имеется печать, имеются сроки выполнения. Это немецкий порядок. Вам трудно это осознать с вашим менталитетом…
— Несколько вопросов, Егор Максимович. Вам знакомо поместье, в котором расположена разведшкола?
— Да… — Сосновский несколько минут пространно рассуждал. Штрафники терпеливо слушали.
— Герр Хоффер знаком с теми, кто за ним приедет?
— Не думаю… По телефону ему сообщили лишь имена и звания…
— Подлежащая вывозу документация имеет ценность?
— Безусловно… Я бы сказал, что это клондайк. За три года через школу прошли не менее тысячи человек. Да, конечно, кто-то перебегал к русским, кто-то погиб, кто-то бездарь, кого-то воздерживались отправлять на задания по ряду причин. Но тем не менее. Я бы сказал, это потрясающее собрание секретной информации. Многие «кроты» до сих пор работают в тылу советских войск, другие служат в армии, третьи расползлись по регионам и ждут посланников — у них надежные документы, убедительные «легенды», положение в обществе, а кто-то и вовсе — занимает руководящие должности… Уйдут немцы — останется националистическое подполье. Ведь кто-то должен проводить дезорганизацию тыла Красной Армии, срывать заготовительные, уборочные и мобилизационные компании, истреблять партийный и советский актив?…
— Я понял вас, Егор Максимович, вопросов больше нет…
— Не забывайте, вы обещали сохранить мне жизнь, — напомнил Сосновский. Он, не моргая, смотрел в глаза Зорину.
— Помню, не волнуйтесь… — Зорин отвернулся. Как бы пережить последние сомнения…
За спиной раздался сдавленный хрип. Он резко повернулся, но было уже поздно. Откуда такая сила в дохленьких лапках Фикуса? Он свернул шею предателю буквально одним поворотом! Сосновский даже не брыкался, только глаза его сделались красными, как кровь, лицо побагровело и язык свесился до подбородка.
— Фикус, какого хрена? — всполошился Зорин. — Я же обещал ему…
— Твоя совесть пусть храпит спокойно, командир, — уверил Фикус, плотоядно улыбаясь, — а я не припомню, чтобы обещал ему что-нибудь такое.
