Андрей Орлов - Черный штрафбат
— А лопату куда? — встрепенулся Фикус. — С собой возьмем?
— Накаркаешь, — поморщился Зорин. — Выбрось немедленно!
Не помогло.
*И часа не прошло, как напоролись на группу незнакомцев. Вышли на поляну… вскинули автоматы, стали палить без разбора! Впрочем, трудно сказать, кто первым открыл огонь. Незнакомцев было человек десять, они сидели на полянке тесным кружком. Смутили четырехугольные кепки-конфедератки и военная форма — явно не советская…
— Бандера! — завопил Фикус и рыбкой полетел в траву. Зорин попятился в лес. Попятились остальные. Те парни повскакивали, схватились за карабины. Возможно, одновременно принялись садить друг по дружке. Те тоже пятились, пустились бежать, окопались на своей опушке. Штрафникам выбираться из переделок было не впервые, лежали, прячась в траве, за бугорками, постреливали короткими очередями. Только Ралдыгин уже отстрелялся… Он лежал в пяти шагах от Зорина, смотрел на него распахнутыми глазами, сотрясался от спазмов. Опрокинулся на спину, затих…
— Ралдыгина убили, суки!!! — взревел Игумнов.
И сразу прекратилась стрельба на обратной стороне поляны. Что-то было не так — Зорин кожей почувствовал.
— Отставить огонь! — завопил он.
Тишина воцарилась над лесом. Он осторожно приподнял голову. Ралдыгин был мертв — как ни грустно это было осознавать. На стороне противника остались двое — валялись, окровавленные, разбросав конечности.
— Эй, не стреляйте! — с каким-то непонятным акцентом, но в целом по-русски прокричали из кустов. — Вы… русские?
— А ты подойди и убедись, — проворчал Новицкий.
— Живо в хавальник отпишем, — поддержал Фикус.
— Русские! — выкрикнул Зорин. — А вы кто такие, вашу мать?
— Мы поляки! Армия Крайова!.. Зачем вы стрелять?
— Кто стрелять? — возмутился Игумнов. — Вы первые начали!
— Не начинать мы первыми! — выкрикнул другой голос — помоложе. Он дрожал от негодования. — Мы никого не трогать, вы сами на нас напасть!
— Наглецы, — проворчал Игумнов. — Слышь, командир, армия… как он там сказал… это что за хрень такая?
— Польское сопротивление, — отозвался знающий Новицкий. — Воюют против немцев.
— Евреи тоже против немцев воевали, — подметил с галерки Шельнис, — и что? Пришибли бы за милую душу.
— Мы не воевать против русских! — закричали из кустов. — Предлагать! Опустить оружие, выйти!
— Ага, нашли простаков, — проворчал Гурвич. — Вот и выходите первыми, а мы, так и быть, не будем стрелять!
— А вы точно не будете?
— Честное пионерское! — отозвался Зорин. — Если сами не спровоцируете!
Абсурд расцветал махровым цветом. Возникла шапка, насаженная на ветку. Покачалась туда-сюда, пропала. Потом явилась голова — довольно обросшая, с ушами. Медленно вышел человек, он держал карабин, отставив его в сторону, на вытянутую руку. Вышел еще один, третий. Форма, которую поначалу приняли за униформу украинских полицейских, от последней явно отличалась. Когда-то франтоватая, с простроченными карманами, пистонами, а сейчас вся оборванная, грязная. И люди, которые ее носили, не выглядели возвращающимися с курорта.
— Твою мать, — тоскливо вздохнул Игумнов. — Ладно, поднимаемся, мужики. И кто мне объяснит, за каким хреном погиб Ралдыгин? Как же так, Зорин?
Можно подумать, у Зорина были ответы на все жизненные вопросы.
— Поручик Анджей Зремба, — козырнул двумя пальцами худой изнуренный поляк.
— Хорунжий Доброслав Шеманский, — сказал второй, почти еще юноша. — И капрал Павел Рубеш, — кивнул он на человека, который на коленях стоял перед трупами и размазывал слезы по щекам. — Рядовые Марек Законопка и Кристоф Кмитковский, которых вы убили, были из его родного Щецина.
— Сержант Алексей Зорин, — представился Зорин. — Вы убили рядового Ралдыгина — он был родом из Москвы. Кому вы подчиняетесь, пан поручик?
— Мы подчиняемся премьер-министру правительства в изгнании Станиславу Микульчику, — гордо сообщил поручик.
— Ни хрена не понимаю, — проворчал Игумнов. — Что тут вообще происходит?
Поляки оказались вполне миролюбивой публикой. Оттащили в кусты своих покойников, прикрыли их ветками. Армия Крайова — вооруженная часть польского подполья — действовала в пределах довоенных территорий польского государства. Вела бои с немецкими войсками, с украинскими националистами, не гнушалась расстреливать мирных украинских жителей — в отместку за то, что солдаты УПА расстреливали мирных польских жителей. На Западной Украине был создан обшар № 3 под командованием коменданта полковника Филипковского — под его началом воевало не менее восьми тысяч поляков. С советскими властями отношения у Армии Крайовой были сложные, запутанные, но до открытого противостояния доходило редко. Случались и совместные операции. Польское командование наивно считало земли Западной Украины и Западной Белоруссии своей территорией и ставило перед Армией Крайовой задачу по мере отступления немцев овладевать освобожденными районами. Вступающие советские войска заставали в населенных пунктах уже готовый аппарат власти, поддержанный боевыми частями, преданными Микульчику. И советскому командованию такой расклад дел, понятно, не нравился. Но и открыто объявлять Армию Крайову врагом пока не хотелось. Советское командование поступало довольно «не по-товарищески». Представители польской власти по-тихому уничтожались или передавались немцам. Отряды распускали, базы прибирали. Временами польские отряды разукрупняли, приписывали к советским частям и отправляли воевать против немцев — под чутким, разумеется, контролем. По мере освобождения территории польские части разоружались и направлялись в специально организованные сборные пункты для проведения расследования. К окончанию лета 44-го эшелоны с интернированными бойцами Армии Крайовой катили в Сибирь чуть не сплошным потоком…
— Мы участвовали в боях с немцами в составе 22-й мотострелковой бригады, — рассказывал поручик Зремба. — Наш батальон потерял половину бойцов, но взял Глиничи — важный транспортный узел. Потом прошел слух, что уже завтра у солдат отберут оружие и отправят в лагерь для интернированных. Мы покинули часть и пробираемся на запад. Сначала нас было двадцать восемь. После боя с украинской полицией у Кражино осталось четырнадцать. Теперь осталось… — поручик тяжело вздохнул, — всего восемь. Поверьте, пан сержант, мы не хотим воевать с русскими — как бы русские ни издевались над нашей страной.
— Куда вы направляетесь?
— Два дня назад в Варшаве началось восстание, пан сержант, — вступил в разговор хорунжий Шеманский. — Мы узнали о нем по радио в одной из деревень — наши люди вещают из Варшавы. Солдаты нашей армии под командованием полковника Хрустеля захватили центр столицы и выдавили оттуда немцев. Захватили много важных стратегических объектов, мостов, коммуникаций. Но немцы не сдаются, к ним подтягивается подкрепление, они совершают массовые убийства наших мирных людей. Полякам очень трудно в Варшаве. Мы должны туда попасть. Мы просто обязаны быть там.
— Ни хрена себе ближний свет, — присвистнул Игумнов.
— А если бы немцы захватили вашу Москву, вы бы не бросились туда со всех концов вашей необъятной страны? — резонно вопросил поручик. — Так что ничего удивительного, панове. Все мы патриоты своих стран. Честь имею, господа. — Поручик козырнул и щелкнул каблуками.
*Они угрюмо смотрели, как уходят на запад поляки. У одного рука перевязана, у другого голова, третий еле тащился, подволакивая ногу. На поляне остался немецкий пулемет MG-13 с барабанным диском на семьдесят патронов, а рядом сумка с боеприпасами. Тащить на себе все это громоздкое хозяйство у польских солдат уже не было сил.
— А вот це дило! — обрадовался Игумнов и мгновенно завладел пулеметом, принялся проверять затвор, протирать кожух.
— Неужели с собой потащишь? — недоверчиво спросил Зорин.
— Еще как поташу, — уверил Федор. — Он же не весит ни хрена, подумаешь, двенадцать кэгэ. Вот только сумку кому-нибудь доверь, я ведь вам не тягач.
Доверили Шельнису — интендант, конечно, очень обрадовался. Ралдыгина похоронили на краю поляны, под молодым дубком. Рыли землю ножами, корягами, отдыхали по очереди. Посидели несколько минут у свежего холмика, покурили сигареты, с которыми щедро поделились поляки, потащились на северо-восток. Горы остались в стороне, а там, где двигался отряд, простирался лесной массив, изредка прореженный островками скал.
— Тихо, — вдруг сказал Гурвич и остановился. Поворотил ухо к востоку: — Слышите?
Все прислушались. Колготились галки и вороны. Нет, не то. Сомнений не было — с востока долетали звуки отдаленной канонады. Как-то мягко пока, заглушенно.
— То ли гроза, то ли… — многозначительно начал Шельнис.
