Богдан Сушинский - На острие меча
– Но, может, хотя бы сообщите, о какой, собственно, графине идет речь? Мне-то показалось, что вы прибыли в город сугубо мужской, войсковой компанией. Правда, я не был свидетелем вашего вступления в Каменец.
– О, да вы еще попросту не знаете о ней? Счастливый человек. Речь идет о графине Диане де Ляфер, – удовлетворил его любопытство Сирко, понимая, что ротмистру значительно труднее будет назвать французу имя той, о ком печется в эти минуты его душа. – Вы, очевидно, слышали, что на наш обоз напали кайсаки Бохадур-бея? Так вот…
– Простите, полковник, – недоверчиво посмотрел майор на Сирко. – Очевидно, мне послышалось. Повторите, пожалуйста, фамилию графини.
– Не ослышались, господин ротмистр, не ослышались, – вмешался теперь уже Гяур. Разговоры о графине за кубком вина, а тем более шутки по поводу поисков ее были еще более неприятны ему, чем Радзиевскому. – Господин Сирко сказал: «Графиня де Ляфер. Точнее, Диана де Ляфер». Она, как и вы, француженка. – Гяур говорил об этом сдержанно, почти жестко, пытаясь избежать каких-либо дальнейших шуток в отношении девушки, которую он спас и к которой тоже был небезразличен.
– Француженка, – почти машинально повторил де Рошаль и растерянно вертел головой. Он чувствовал себя так, словно его разыгрывали.
– Графиня прибыла сюда под охраной гусар господина ротмистра, – объяснил Гяур. – Причем с татарами Бохадур-бея она сражалась с удивительной храбростью. Но, как только мы вошли в город, карета ее тотчас же исчезла.
– Таинственно исчезла, – уточнил Радзиевский, хорошо понимая, что, кроме де Рошаля, ему придется иметь дело еще с одним, куда более серьезным соперником – князем Гяуром.
Майор оставил еду. Когда он взялся за кубок, все заметили, что рука его дрожит. Да и лицо, как показалось Гяуру, вдруг неестественно побледнело. Возможно, сам того не осознавая, де Рошаль поднялся с места. И тогда все еще раз убедились, как по-предательски содрогается в его руке этот злополучный кубок с вином.
Все замолчали, ожидая, что квартирмейстер произнесет тост. Однако тот растерянно смотрел на Гяура и молчал.
– Что с вами, господин квартирмейстер?! – удивленно поинтересовался Радзиевский. – Неужто графиня – ваша давняя знакомая?
– Да, почти, – выдохнул де Рошаль.
– Еще по Парижу?
Майор кивнул. Он по-прежнему был растерян и удручен.
– Так, может, ее таинственный визит в Каменец связан с желанием повидаться с вами? – продолжал дознание Радзиевский. – Признавайтесь, господин де Рошаль, признавайтесь. Только признание и раскаяние избавят вас от необходимости сражаться на дуэли сразу со столькими претендентами на очаровательную улыбку графини. Иначе придется выбирать соперника, удостоенного права сразиться с вами первым.
– И только мы способны спасти вас от глаз графини, если вы предпочитаете скрываться от них, помня грехи молодости, – рассмеялся Сирко.
– Да-да, господа… Мы знакомы с графиней. – Забывшись, де Рошаль заговорил по-французски. Но быстро опомнился и продолжал уже по-польски. – Мы давно знакомы с ней.
– Вы только поглядите на нашего квартирмейстера! – громогласно провозгласил Радзиевский. – Он разволновался, как семинарист перед первым свиданием!
– Мы действительно знакомы с графиней, – не обращал внимания на его, способный заглушить ржание целой роты гвардейцев, хохот де Рошаль. Он осушил свой кубок с еще большей жадностью, чем несколькими минутами раньше это сделал Сирко, снова наполнил его, отпил и задумчиво уставился на остатки вина.
Гяур почувствовал, что квартирмейстер каким-то удивительным образом отрезвел и, сколько бы он ни выпил в течение этого вечера, уже вряд ли сумел захмелеть настолько, насколько ему хотелось бы сейчас этого.
– Змея на паперти, – мрачно изрек де Рошаль, опять наполняя кубок.
– Что? – не понял Гяур, сидевший напротив де Рошаля.
– Змея на паперти, говорю. Оказывается, она уже действительно на паперти. Проклятая старуха, кажется, знает, что говорит.
– Точно, это слова Ольгицы, – вспомнил Гяур.
– Теперь-то я понял, что она имела в виду, эта слепая нищенка. Но только теперь.
– Да забудьте вы об этом дурацком предсказании, – громыхал своим хмельным басом Радзиевский. – Лучше немедленно займитесь поисками графини де Ляфер.
– Поисками? – нервно рассмеялся майор Рошаль. – Поисками графини? Нет, господа, это она занимается сейчас поисками меня. И, как видите, уже преуспела.
– Значит, вам действительно не хотелось бы видеться с ней, – понимающе подытожил Гяур и предупредительно коснулся руки Радзиевского, удерживая его от очередной остроты.
* * *Тем временем Ольгица и девушка поднялись из-за стола и не спеша, с достоинством прошествовали через весь зал к выходу. При этом Гяур обратил внимание, что походка Ольгицы не имела ничего общего с неуверенной скованной походкой, в той или иной мере свойственной любому слепому человеку.
«Да слепа ли она вообще?! – усомнился он. – Неужели мистификация? Но зачем это старухе? Только для того, чтобы придать таинственности своим пророчествам? Невероятно!»
А еще он обратил внимание на стройную, с удивительной гармонией сложенную фигуру девушки. Однако отнесся к этому как к мимолетному впечатлению.
– Змея уже на паперти, господа, – затравленно бормотал майор де Рошаль, совершенно забыв, что сидит за столом и что остальные офицеры, хотят они этого или нет, наблюдают за его поведением. – Не правда ли, странное предсказание: «Змея на паперти»? Будь я проклят, если старуха не права. Впрочем, – ткнул себя кулаком в грудь, – не на паперти, а здесь…
Часть вторая Степные рыцари кардинала
Это иллюзия – что корона удерживается на голове монарха, на самом же деле она удерживается на острие монаршьего меча.
Богдан Сушинский
1
После двух на удивление засушливых недель, в течение которых над Парижем гуляли горячие пыльные ветры, небо, наконец, благословило улицы города первым по-настоящему теплым весенним дождем. Кардинал Мазарини встречал его у открытого окна, с детским благоговением слизывая с губ занесенные ветром капли да время от времени подставляя лицо порывам ветра и тугих прохладных струй. Как же все это напоминало ему теплые дожди Сицилии, дожди родной земли, дожди детства!
Воспоминание о Сицилии сразу же заставило его вернуться к вести, которая дошла до него из Рима: на конец мая назначена коллегия кардиналов. Среди главных проблем, заставивших папу прибегнуть к созыву высшего совета вселенского католичества, – слишком затянувшаяся многолетняя война, в которую постепенно вовлекается почти весь христианский мир и в центре которой оказались Франция и Испания.
Папа Урбан еще мог бы мириться со столь длительной войной, если бы воинство Христово с такой же настойчивостью и самопожертвованием вступало в войну с Османской империей («этим бичом Божьим, ниспосланным дьяволом на головы христианского люда»), вытесняя ее за пределы Европы. Или же стремилось освободить от неверных библейские земли Палестины.
Но ведь ничего подобного европейские монархи в последнее время не предпринимают. Наоборот, они подрывают основы самого христианского братства. Кровавое противостояние, которое продолжается сейчас в христианском мире, не может быть оправдано даже тем, чем пытались оправдать его некоторые католические короли, – то есть священной войной против протестантизма.
Вера – верой, королевские распри – королевскими распрями, но нужно же думать и о грешном будущем этой земли. Думать, а не только рубить клинками.
Воспользовавшись разобщенностью Европы, Турция уже объявила войну Венеции и все упорнее теснит ее на море и на суше. В союзе с Крымским ханством она, подобно Монгольской орде, надвигается на Украину и Молдавию, Польшу и Венгрию…
В этой ситуации папе римскому приходилось думать о судьбе не только католичества, но и всей христианской людности. Не зря поэтому он все пристальнее присматривался к событиям, которые происходили на крайнем востоке ее мира, в степях Дикого поля. И даже то, что он вручил золотую папскую медаль гетману запорожского казачества Ивану Сулыме, должно было еще раз, теперь уже перед всей Европой, засвидетельствовать: Римскому престолу небезразлично, что происходит на терниях греческого православия. Он готов и силой поддержать, и словом Божьим благословить любого монарха, князя или полководца, снискавшего себе славу освобождения христиан от мусульманского ига.
Вспомнив о казачьем гетмане, Мазарини подумал, что в папской столице с пониманием должны воспринять стремление Франции пригласить на службу несколько тысяч украинских казаков. Конечно, папа и его окружение не только не вмешиваются в процессы привлечения наемников к войне на той или иной стороне, но и предпочитают вообще не высказываться по этому поводу, даже в самом узком своем кругу. И Мазарини всегда воспринимал такой порядок вещей как должное.
