Пётр Андреев - Повесть о моем друге

— Та мы православные, — неспешно, тихо и торжественно ответствовал за всех седой старик.

Потом уж только, тщательно сверившись с картой, определил я, что попали мы в белорусское село.

Никогда — и до Октября, и после него, и в суровую партизанскую пору — не были присущи белорусам национализм, чванство, самодовольство. На земле Белоруссии всегда в одной семье жили дети разных народов, ощущая свое великое единство со всей нашей великой Родиной…

Однако в семье не без урода. И в тылу далеко ушедших вперед советских войск шла незримая война с выродками, не успевшими сбежать со своими хозяевами — гитлеровцами.

…Еще вчера они садились вечерять дружной семьей: сельский кооператор, жена его, дети…

Ночью раздался стук в дверь. Хозяин не хотел отпирать — знал, кто и зачем пришел. Тогда они взломали дверь, ворвались в хату. Не пощадили ни старых, ни малых — вырезали всю семью.

— Теперь пусть послужит москалям, — сказал главарь бандитов, отталкивая носком ботинка обезображенное тело кооператора.

Трое бандитов пали в перестрелке, когда настигли их милиционеры. Двоих взяли живыми.

Я увидел их около магазина, — двух звероподобных верзил в выцветших «аковских» мундирах английского сукна с белыми нашивками, в трехдневной щетине на щеках, трусливо прятавших хмельной свирепый взгляд.

Их связали крепко, по-крестьянски, сыромятными вожжами. В каком схороне, в каком лесном углу прятались эти звери, забредшие сюда, в село, из Беловежских лесов?..

Война долго не уходила из этого края, на глухих лесных дорогах, по селам и деревням долго еще не смолкали выстрелы, то и дело занимались «красные петухи» — старое сопротивлялось новому.

9

Как-то, разбирая письма, я наткнулся на знакомый почерк Сергея. Надо сказать, он не очень любил писать: то ли не испытывал к этому особой тяги, то ли, будучи занят работой, часто граничившей с особой секретностью, не любил доверяться письмам. Однако те редкие весточки, которые у меня сохранились, вызывают острое сожаление, что было их так мало. Обидно. Сергей хорошо писал. Его тонкий наблюдательный ум выхватывал из суеты будней драгоценные приметы времени. Сколько интереснейших наблюдений сохранили бы письма для нас сегодня!

Вот одно из его писем:

«Здравствуй, Петр!

Дождь тут. Кажется, течет отовсюду. Я забрался в кабину разбитого грузовика и сквозь несуществующее стекло смотрю на Вислу — за ней дымится Варшава. А мы здесь, на этом берегу, готовимся к броску. Трудно будет. Но сейчас только узнал новость, которая заставила меня забраться в эту развалину, довольно хорошо видимую, по-моему, и с того берега — судя по количеству воронок, она служит минометчикам ориентиром. Так что пишу и жду привета с того берега.

Помнишь, Петр, ксендза Купша? Так и слышу твое: «А как же!» Ну так новость о нем. Только что был у начальства — при мне докладывали, что ксендз Купш с отчаянной паствой своей соорудил невесть из чего три плота и по своей инициативе махнул на ту сторону. Успешно высадился и вот уже несколько часов держит карманный плацдарм. Ай да ксендз! Правда, начальство наше… Ну, сам понимаешь, что было. Пришлось срочно организовывать прикрытие огнем и авиацией, иначе была бы ему хана уже давно.

Узнал об этой новости и так вдруг поговорить с тобой захотелось, что я достал бумагу, карандаш и сел за это письмо. Вспомнил я и о тех людях, которых мы подбирали и готовили. Скольких встретил — и со звездами героев, и без звезд, но прав на них имеющих не меньше. И очень радостно, что редко ошибались мы в выборе. Возьми того же ксендза. Помнишь, каким робким появился он в гостинице «Москва»? А теперь — безумству храбрых! Я очень хорошо понимаю его… Петр, сердце кровью обливается, глядя отсюда, из Праги, туда, за Вислу. Повидали мы с тобой всяких городов за эти годы — Минск в ту ночь, первую ночь освобождения, вспомни. Теперь Варшава… С болью в сердце гляжу на страшную панораму развалин, осыпи битого камня, на полыхающее во все небо днем и ночью смрадное зарево. Как будто чистилище впереди…

По ту сторону Вислы — Армия Крайова под водительством кучки авантюристов во главе с Бур-Комаровским. Подгоняемые своими хозяевами, обосновавшимися в Лондоне, аковцы еще месяц назад подняли восстание. Без оружия, без подготовки, без связи с наступающими советскими и польскими соединениями. Все мосты через Вислу взорваны, с ходу огромный город не возьмешь. И мы с болью в сердце слышим по ту сторону Вислы артиллерийскую канонаду, пулеметные очереди, видим, как фашистские стервятники бомбят и расстреливают город и его жителей.

Сейчас срочно по бездорожью подтягиваются далеко отставшие тылы и главное для танкистов — горючее.

Знаешь, мне, по поручению своего генерала, пришлось быть с докладом у командующего фронтом Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского.

Вот это генерал, вот это полководец! Высокий, стройный, с умными серыми глазами, которые, видимо, не закрываются по нескольку ночей. Волевой и скромный, уроженец здешних мест.

Но, знаешь, Петр, хотя и говорят, что каждый солдат мечтает стать маршалом, честно тебе говорю, мне бы не хотелось быть и генералом. Насмотрелся я за эти годы на их работу. Каторжная жизнь. У меня под рукой, кстати, высказывание на этот счет одного из персонажей моего любимого писателя Шолохова. Переписываю потому, что полностью разделяю (и не я один) то, что написал Шолохов.

«…Ночи напролет просиживает генерал со своим начальником штаба, готовит наступление, не ест, не спит, все об одном думает… все ему надо предусмотреть, все предугадать… И вот двигает он полки в наступление, а наступление-то и проваливается… Почему? Да мало ли почему… Вызывают бедного генерала по прямому проводу из Москвы. Волосы подымают на голове генерала красивую его фуражку, берет он трубку, а сам думает: «Несчастная моя мамаша! И зачем ты меня генералом родила!» По телефону его матерно не ругают: в Москве вежливые люди живут… Тихий такой голос говорит, вежливый, а у генерала от этого тихого голоса одышка начинается и пот по спине бежит в три ручья…»

Что-то зачастили минометы по этому берегу. Пора под дождь; того гляди и не выберешься из этого грузовика. Заканчиваю, дорогой друг.

Сообщаю — у меня все нормально. Успехов тебе,

P. S. Черкни пару строк — смерть как люблю получать письма».

Я отложил письмо в сторону с ощущением, что мир ужасно тесен. Ксендз Купш! И мне довелось встречаться с ним, но совсем в других обстоятельствах.

…На нашей территории с помощью советского командования польские патриоты формировали свою знаменитую первую национальную дивизию имени Костюшко. Позднее ей суждено было превратиться в армию, ставшую после победы над гитлеризмом основой вооруженных сил Польской Народной Республики. Красной Армии самой требовалось и оружие, и обмундирование. Но мы отдавали польским товарищам все самое первоклассное и в том количестве, в каком требовалось.

Дивизия проходила уже специальную подготовку, когда возникла совершенно неожиданная проблема. Поскольку в едином порыве объединились люди разных возрастов и взглядов, то оказалось, что требуется ни много ни мало, как дивизионный ксендз. Я уже сейчас не помню, как эта информация попала к Сталину, но в ЦШПД получили задание найти польским товарищам ксендза. Мы по своим каналам дали команду партизанским соединениям, действовавшим в западных землях Белоруссии, срочно переправить одного из ксендзов в Москву.

Партизанские руководители привыкли ко всяким заданиям, но к этому отнеслись, видимо, не совсем серьезно, дескать, ксендз обождет, — есть дела и поважней! А если очень нужен, пришлют еще один специальный самолет. Из партизанских соединений прилетали машины с ранеными — ксендза не было.

После настоятельного повторения приказа наконец ксендза нашли. Сергей попросил меня встретить его. Кое-что о ксендзе нам уже сообщили, и я с любопытством ждал гостя. Было известно, что в последнее время он находился в партизанском отряде, но не воевал, а работал зубным врачом.

Я приехал на аэродром. Из самолета вышел растерянный человек в одежде священнослужителя, изрядно потрепанной у партизанских костров. Купш очень волновался. Зачем его привезли в Москву? Что с ним будет? Добротный номер в гостинице «Москва» его несколько успокоил, а когда я сказал, что остальное объяснят его земляки-поляки, ксендз совсем воспрял духом.

Правда, отправлять его в дивизию в том наряде, в котором он прибыл из немецкого тыла, было нельзя. Помог случай. Докладывая Сталину, Пономаренко сказал о трудности приобретения одежды для ксендза. Проблема была решена быстро. Через два дня одетый с иголочки Купш с неразлучным зубоврачебным инструментом отбыл в дивизию.