Константин Симонов - Двадцать дней без войны
Майор, начальник штаба дивизии, посмотрев документы Лопатина, сказал, что они заблудились, взяли километров на восемь вправо. Чтобы попасть в Соломенское, в оперативную группу штаба армии, надо возвращаться и брать влево. Но если Лопатин хочет увидеть командующего армией, то командующий как раз здесь. Приехал в их дивизию, потому что остановилось продвижение. Немцы впереди, на рубеже Горькая балка, оказывают сопротивление. Если по прямой – в трех километрах. Командующий с командиром дивизии на наблюдательном пункте, на следующей высотке, в двух километрах отсюда.
– Как обогнете наш курган, прямо перед собой ее увидите. Если поедете, – добавил майор.
– Поеду, – сказал Лопатин.
Ехать сразу же туда, вперед, не хотелось, но что-то не позволяло остаться тут, не доехав до командующего армией, который там.
– Повнимательней только, – сказал майор. – Он снаряды бросает, бьет беспокоящим. А так не запутаетесь, дорога одна!
Прокурор остался в штабе дивизии, а Лопатин сел в машину и поехал. И как только выехал из-за кургана, понял, что путаться и правда негде. Впереди, в двух километрах, полого поднималась еще одна высотка, с длинным кирпичным строением у подножия.
По сторонам от наезженной в неглубоком снегу колеи попадались воронки с разбросанными вокруг них черными комьями вывороченной земли.
Лопатин опустил стекло и, высунувшись, смотрел вперед. Он боялся обстрела. С отвычки боялся больше обычного и знал, что боится.
Вдали справа были видны огневые позиции нашей артиллерии. Она стреляла вперед, за высотку. И хотя это били свои пушки, все равно в их выстрелах было что-то тревожное. Тоже с отвычки.
В кирпичном строении у подножия высотки, наверное, была раньше животноводческая ферма. Все стекла выбиты, ворота сорваны; к одной стене привалена гора занесенного снегом навоза, к другой приткнулись «эмка» и «виллис».
Лопатин приказал водителю приткнуть машину рядом с ними и, взяв с сиденья полевую сумку, которая до этого лежала в чемодане, надел ее через плечо поверх полушубка.
– Товарищ майор, зачем здесь остановились? Такой подъем – почти до верха можем взять! – азартно предложил водитель.
– Верю, что можете, но все-таки ждите меня здесь, – улыбнувшись его задору, сказал Лопатин и стал подниматься по склону.
Он поднялся вдоль провода связи почти до вершины и уже видел головы и спины людей, стоявших на гребне в неглубоком змеевидном окопе. Один из них, смотревший туда, за высотку, оторвался от бинокля и повернулся. А в следующую секунду позади Лопатина разорвался первый снаряд.
До окопчика было шагов тридцать, и, наверное, надо было попытаться добежать до него. Но Лопатин бросился плашмя на землю, больно ударившись грудью о свою неловко подвернувшуюся под ребра полевую сумку.
Немцы били по высотке. Снаряды рвались то ближе, то дальше. Лопатину несколько раз казалось, что этот снаряд последний, и он загадывал, что если этот снаряд последний, то его уже не убьют и вообще все в его жизни будет хорошо. В разные дни войны он по-разному думал и о своей жизни, и о своей смерти. Но сейчас, думая и о жизни и о смерти, думал о той женщине в Ташкенте…
Но снаряды продолжали рваться, и когда наконец наступила тишина и он, еще не решаясь встать, оглушенно приподнялся с земли на локтях, то увидел, как сверху, из окопчика, к нему бежит человек.
– А мы думали вас убило, – радостно улыбаясь, сказал подбежавший капитан. – Пойдемте, командующий приглашает на НП.
Лопатин оглянулся: полевая сумка лежала на снегу с оторванным ремнем. Он поднял ее и пошел вслед за капитаном.
– Здравствуйте, Василий Николаевич, милости прошу, – сказал Ефимов, когда Лопатин, потеснив людей, набившихся в узком окопе, подошел к нему. – Узнал вас издали перед началом артналета. Реакция у вас хорошая. Первый близко разорвался!
Он снял папаху и, ударив ею о колено, стряхнул комочки земли.
– Неприятно было – в землю носом почти у цели, – сказал Лопатин.
– На войне вообще мало приятного, – Ефимов надел папаху на свою бритую голову и повернулся к стоявшему рядом с ним полковнику: – Знакомьтесь, наш хозяин, командир дивизии полковник Шелыганов. А это товарищ Лопатин из «Красной звезды», о котором доложил нам с вами ваш начальник штаба. Мой одесский соратник! Позвоните, Андрей Иванович, артиллеристам, проверьте, как подготовлен огонь. Надо начинать.
Полковник пошел по окопу, а Ефимов сказал Лопатину:
– Рад увидеть живым и здравым!
– И я рад! – сказал Лопатин. И неожиданно для себя добавил: – А я у вас дома был.
– Где дома? – спросил Ефимов так, словно у него не было и не могло быть никакого другого дома, кроме войны.
– На бывшей вашей квартире в Ташкенте. Я через Ташкент ехал.
– Ну и как там, не набезобразничали товарищи артисты? Картинки мои висят?
– Висят.
– Что докладывают? – повернулся Ефимов к подошедшему командиру дивизии.
– Докладывают, что готовы. «Катюши» подъехали и стали на позицию.
– Тогда с богом. Командуйте. – Ефимов с биноклем в руках облокотился на бруствер окопа.
Лопатин тоже выглянул. Впереди видна была змеившаяся по лощине полоса льда, похожая на реку.
А за этой полосой льда виднелись дома.
– Это и есть Горькая балка? – спросил Лопатин стоявшего рядом с ним адъютанта.
– Да, – сказал тот. – И протока – Горькая балка, и поселок – Горькая балка. Должны взять его сегодня.
Впереди было видно движение подходивших к заледенелой протоке цепочек пехоты и слышалась пулеметная стрельба. Артиллерия пока молчала.
«Какое же сегодня? Восьмое? – подумал Лопатин. – Если считать с утра девятнадцатого, с той бомбежки по дороге в Москву, на объезде у Погорелого городища, – двадцать дней без войны. Да, так. И так и не так. Потому что…»
Он не успел додумать. Сзади ударили «катюши». Их чиркавшие прямо над головой желтые стрелы с ревом падали там, впереди, все плотней загораживая черным забором взрывов еще минуту назад хорошо видный поселок Горькая балка…
1956—1978
