Андрей Константинов - Если кто меня слышит. Легенда крепости Бадабер
Где-то через полчаса после начала исповеди-перекура Борис наконец иссяк и замолчал, повесив голову. Молчал и Челышев, докуривая очередную сигарету. Наконец, подполковник затушил окурок и вздохнул:
— Да, брат, начудил ты… И ведь вроде не бабник…
Глинский вскинул голову:
— Андрей Валентинович, да у меня за всю жизнь всего три женщины и было!..
Челышев фыркнул:
— Ишь ты! А что, в Красной армии норматив приняли: просто бабник — после десятка, а после пятнадцати — заслуженный? Да и сколько её было, твоей жизни? М-да… Ситуация. Прямо тебе скажу, небанальная…
Подполковник замолчал, закурил новую сигарету и задумался, искоса поглядывая на молодого офицера. Парень ему, в общем, нравился. Правда, слишком уж порывистый. Кстати, у него и в служебной характеристике написано — «вспыльчивый». Но дело не в этом. Нравится-то он, может, и нравится, но вот стоит ли в него ВКЛАДЫВАТЬСЯ? В коня ли будет корм?
В том, что Глинский ни разу не соврал ему, Челышев даже не сомневался, он профессионально умел отличать правду от лжи. Но сама по себе правдивость ещё ничего не значит…
Подполковник молча курил и размышлял, явно взвешивая что-то про себя. Борис понял, что, несмотря на всё своё красноречие, убедить Челышева не получилось, прерывисто вздохнул и с безнадёжной уже интонацией сказал, будто напоследок:
— Знаете, Андрей Валентинович, был у меня начальник в Москве, пожилой уже майор. Так вот он мне однажды сказал такую присказку английскую: «Бойся потерять счастье. Во всём остальном не бойся быть смелым». А дочь — она ведь и есть счастье! Это же на всю жизнь…
Погруженный в свои заботы, Глинский не заметил, как Челышев еле заметно вздрогнул.
— А какая у твоего начальника фамилия?
Борис запнулся на полуслове:
— Беренда… А вы что, его знаете?
Подполковник неопределенно повёл плечами, что можно было понять и как «да», и как «нет», и вдруг неожиданно резко хлопнул себя по колену:
— Я всё услышал, Боря. Давай в роту. Я подумаю, чем помочь. Обещать пока ничего не буду…
Но Глинский всё же знал Челышева не первый день и понимал, чего стоит в его устах фраза «я подумаю, чем помочь». Фактически подполковник сказал ему: «Я сделаю всё, что смогу».
Несмотря на появившуюся надежду, весь остаток дня в роте Борис откровенно промаялся, даже в волейбол еле отстоял, а потом почти всю ночь проворочался без сна. Перед рассветом он, наконец, заснул, и снова ему приснился зеленоглазый «англичанин». Глинский во сне хотел его о чём-то спросить, но не успел — ещё до подъёма его разбудил Грозный-Ермаков:
— Подъём, отец-герой. Переодевайся в повседневку и лети в штаб. За предписанием. Оттуда — сразу на борт. Сегодня в девять.
Борис только глазами хлопнул. Иван Василич улыбнулся и протянул Глинскому его синий служебный паспорт:
— Давай, отпускник. Привези настоящих рижских шпрот.
Собрался Борис мгновенно, и уже в семь пятнадцать он вошёл в кабинет Профи. Впервые, кстати. Глинскому было любопытно, но даже бегло оглядеться он себе не позволил — вытянулся, отрапортовал и замер по стойке «смирно». Генерал не спеша оглядел старшего лейтенанта, и Борис почти физически ощутил этот пристальный оценивающий взгляд — не то чтоб он был совсем колючий, но мурашки по спине он всё же вызвал.
Наконец, генерал молча кивнул на опечатанный конверт на краю стола. Поверх конверта лежало предписание. А в самом конверте, как оказалось, были ведомости по сдаче разведчиками всей 40-й армии экзаменов по иностранным языкам. Профи снова взглянул на конверт и предписание:
— Прилетишь в Ташкент — сразу в штаб округа к полковнику Сивачёву. Из бюро пропусков позвонишь по 55–66. Сдашь по ведомости. Дальше он тебе скажет. Через четыре дня быть здесь. Понял?
— Так точно, товарищ генерал-майор. Спасибо. Разрешите идти?
— Иди.
Глинский щёлкнул каблуками, но выйти не успел — с формальным стуком, без ожидания ответа в кабинет вошёл невозмутимый подполковник Челышев. Он время на приветствия тратить не стал:
— Девяносто шестой «уазик». Поторопись. Регистрация уже идет.
Борис ринулся было в дверь, но Андрей Валентинович, переглянувшись с генералом, удержал его:
— Вот что, привези упаковку кассет рижских. Знаешь, оранжевые такие, двадцать штук. Вот тебе двадцать пять рублей.
Глинский, получивший за это утро уже второй «рижский» заказ, даже разулыбался, да так и проулыбался всю дорогу до аэропорта…
…В девять ноль восемь заночевавший в Кабуле Ан-двенадцатый взял курс на Тузель. На этот раз никто из летчиков «коллегу» в Борисе не признал, и лететь ему пришлось в «общем вагоне». Но это обстоятельство никак не сказалось на настроении Глинского — да и всех остальных его попутчиков. У всех оно было одинаковым: нервно-радостным, все радовались, но боялись эту радость проявить, чтоб не «сглазить», и потому нервничали и слегка суетились, время от времени перебирая что-то в рюкзаках или только-только вошедших в моду больших сумках на молнии. Расслабились все лишь после того, как «антошка» набрал эшелонную высоту. Борис посмотрел на сидевшего рядом капитана-связиста — тот закрыл глаза и что-то беззвучно шептал. «Неужели молится?» — подумал Глинский и деликатно отвернулся к иллюминатору, за которым солнце заливало весь мир беспощадными ослепляющими лучами. Совсем нешуточная офицерская примета гласила: в Афган лучше лететь в дождь и спать, и тогда всё будет в порядке, а назад — под солнцем, потому что всё равно не уснешь, зато солнечный свет обещает порядок дома… Кстати, если в Кабуле лил дождь, вылеты и правда часто откладывали. Как шутили летчики: «специально, чтобы жена под дождь не выгоняла любовника». Вообще, тема неверности оставшихся в Союзе жён очень часто звучала в офицерских разговорах. Слышал Борис их не раз — и об изменах, и о «нагулянных» или сомнительных детях… Но сейчас Глинский старался от себя такие мысли гнать — ну по радио ведь передали, что он — отец! На весь мир!
Вроде целых полтора часа до Ташкента лететь, а долетели быстро. Спустившись с аппарели, Борис забросил на плечо лямку вещмешка и с наслаждением вздохнул полной грудью: «Ну, здравствуй, Родина!» И ничего, что до Москвы ещё далеко, всё равно — Родина. Союз же!
…К каждому кабульскому рейсу за тузельским забором выстраивалась целая кавалькада такси. Рассказывали, что список таксистов, допущенных к афганским отпускникам и сменщикам, утверждали чекисты. Они же якобы и инструктировали водителей. А те, получавшие иной раз от щедрот пассажира-шурави до десятки, могли невинно поинтересоваться, мол, не привёз ли тот чего интересного, чтобы «сдать» на месте… Но, честно говоря, наркоту возили редко — чуть больше десятка случаев за десять лет, да и то — гражданские или солдаты. А офицеры везли индийский аналог виагры да презервативы с «усами» (такие в Союзе были в диковинку). Ну и аппаратуру всякую. Дефицитные по тому времени плееры, кстати, некоторые действительно «сдавали» прямо в такси — по 150 рублей за штуку.
Узбек-таксист, услужливо распахнувший перед Глинским заднюю (как тогда говорили — директорскую) дверь, про «товар» тоже спросил. Борис помотал головой, но таксист не успокоился и всю дорогу рассказывал, как до шестидесяти лет проработал водителем «самого члена Политбюро ЦК КПСС, не веришь, да? Шарафа Рашидовича Рашидова — да пребудет с ним Аллах!» — в этом месте рассказа бойкий старикан оторвал руки от баранки и воздел их к небу. Глинский чуть не ахнул, но таксист снова схватил руль:
— Так вот: он ли-ично приказал директору таксопарка выделить мне самую новую — муха не сидела — понимаешь, да? «Волгу»!
Борис слушал этот трёп вполуха, жадно разглядывая пейзаж за окном машины, а он за семь с чем-то месяцев абсолютно не изменился, будто и не покидал Борис родину… Лишь на повороте на улицу Горького он заметил кое-что новенькое — дурацкий «предперестроечный» плакат: «Товарищи = товар и щи!» Борис помотал головой, но так и не понял тайного сакрального смысла этой наглядной агитации…
…Когда Глинский расплатился, не шикуя, обыкновенной зелёной трёхой, говорливый таксист сразу замолчал, будто от оскорбления, презрительно прокрутил бумажку между пальцами и буркнул коротко:
— Сдачи нет!
«Директорскую» дверь на этот раз Борис открыл себе сам.
У штаба ТуркВО он надолго не задержался, после его звонка полковник Сивачёв, смуглый, черноволосый, с колючим взглядом и жёстко сведёнными скулами, спустился сам в бюро пропусков:
— Ты от Иванникова?
— Так точно!
— Да не тянись ты, не на построении… Давай пакет и предписание тоже — в Москве оно тебе и на хер не нужно, если влетишь — не поможет, а только наоборот. Значит, так: едешь к коменданту аэропорта, на моё имя заказана бронь до Москвы. «Гражданку» взял? Денег хватит?
