Анатолий Медников - Открытый счет
Они снова поднялись на поверхность в другом, восточном районе Берлина. Мунд подошёл к особняку, окружённому садом и высокой чугунной решёткой, вдоль которой выстроилось с десяток грузовиков. Все они были закрыты брезентом, натянутым на шатёр кузова.
— Чей это дом? — на этот раз робко, но всё же поинтересовался Эйлер, впрочем не рассчитывая даже на ответ.
Однако Мунд, с интересом разглядывая грузовики и часовых в военно-морской форме, бродящих вокруг ограды, охотно объяснил, что это дом гроссадмирала Деница, того самого, с кем ефрейтор Эйлер имел честь беседовать в траншее на Одере.
— Вот ты тогда огорчил его, а сейчас, возможно, придётся работать вместе, — загадочно произнёс он, — будем держаться ближе к Деницу.
Эйлер, понимая, что всякого рода „почему“ совершенно бесполезны и могут только рассердить Мунда, промолчал.
— Вот так сводит порою судьба людей, будь всегда осторожен с большими людьми, никогда не знаешь, чем это кончится, — произнёс Мунд назидательно.
Деница Эйлер увидел издали, когда уже наступали синие сумерки. У чугунной ограды маячила высокая фигура в тёмной военно-морской шинели и с простой пилоткой на голове. Рядом стоял Мунд.
О чём они там говорили? Это навсегда останется тайной для Эйлера. Да и зачем ему знать, его мозги не созданы для высокой политики.
…Пока Эйлер вспоминал дни, проведённые в Берлине, батальон курсантов выстроился в колонну. Прилетевший с ними майор подал команду: „Шагом марш!“ Курсанты взяли с места парадным шагом, молодцевато стуча по асфальту подошвами своих чёрных ботинок.
Ещё не видевшие ни тягот фронта, ни боёв, ещё не знающие страха, юноши-курсанты победно оглядывались по сторонам, увидев редких прохожих. Эйлеру казалось, что они смотрит на разбитый Берлин, на эти пожарища без сожаления, без тоски, словно это были лишь декорации сцепы, на которой они сейчас выступают, как герои, спасающие город.
Когда же около Тиргартена колонну вдруг накрыл артиллерийский огонь русских, эти бравые ребята быстро смешали строгие ряды и, как мыши, заметались по улице в поисках укрытия.
К Рейхсканцелярии они подошли в десять утра, но не по Фоссштрассе, а со стороны дома министерства иностранных дел.
Тройная цепь охраны стояла перед зданием на улице, и курсанты сдали оружие, прежде чем ряд за рядом начали подниматься по ступенькам отделанного серым шведским мрамором подъезда.
Из здания министерства они прошли во внутренний двор и оказались в саду с желтеющими песком дорожками. Меж клумб и деревьев шатались здоровенные эсэсовцы, охраняя массивную, железобетонную дверь на торце здания.
Мунд, наклонившись к самому уху, доверительно шепнул Эйлеру, что это и есть выход из „фюрербункера“, который находится глубоко под зданием Рейхсканцелярии.
Батальон вытянулся в три шеренги вдоль большой аллеи, метрах в тридцати от выхода из подземного бункера. Пьяных эсэсовцев словно ветром выдуло из садика. Зато мгновенно утроилась охрана у железобетонной двери. По рядам курсантов пронёсся возбуждённый шепоток: „Фюрер!“
Гитлер!
„Это наше счастье, что Германия имеет такого вождя!“ — трубили каждый день радио, газеты, книги.
Эйлер хорошо помнил заявление фюрера, которое в самом начале войны с русскими передавалось по радио.
„Перед лицом немецкой нации и истории я торжественно заявляю и клянусь вам, что если нога хоть одного русского солдата вступит на немецкую землю, я сложу с себя полномочия фюрера и уйду на фронт рядовым солдатом!“
„Как фюрер сказал, так и будет, — писали в газетах. — Всё, что предсказывает фюрер, сбывается“.
Правда, сбылось не всё. Нога русского солдата вступила на немецкую землю, она вступила уже и на улицы Берлина, а Гитлер ещё не сложил с себя полномочия фюрера.
Что же скажет он батальону курсантов? Есть мера человеческого любопытства, которая на какое-то мгновение заслоняет собою всё: и душевные сомнения, и мрачную картину, стоящую перед глазами, и даже страх за свою жизнь. Такая минута настала для Эйлера. Он ждал фюрера. Рядом вздрагивало тесно прижавшееся к нему плечо Мунда. Казалось, было слышно, как шумно дышат стоящие в передней шеренге курсанты…
Гитлер вышел в сад. Его сопровождала небольшая группа близких ему людей и охранников. Их было человек десять.
Эйлер от волнения не сразу даже заметил в группе генералов невысокую, сутулую фигуру в сером френче и тёмных брюках. Гитлер не торопился выходить к строю курсантов. Поэтому Мунд успел восхищённым шёпотом назвать Эйлеру фамилии лиц, стоящих вблизи великого человека.
— Да, да, вижу, вижу! — повторял за ним Эйлер.
Геббельса, Бормана и однорукого Аксмана, руководителя гитлеровской молодёжи, он быстро бы узнал и сам по фотоизображениям. Но как, оказывается, врут фотографии и ретушёры! Портреты представляли Геббельса если не очень красивым, то уж во всяком случае импозантным, с холёным лицом и задумчивыми глазами мечтательного интеллигента. А сейчас Эйлер видел маленького, худого, прихрамывающего на одну ногу, довольно-таки плюгавого на вид человека с выпирающими скулами и лицом большой обезьяны.
Борман был похож на мясника с медвежьими глазками и тяжёлыми чёрными бровями. Лицо Аксмана поражало желтизной кожи и густой сеткой морщин и недобрыми глазами.
— Вон Монке, комендант Рейхсканцелярии, — продолжал шептать Мунд, — рядом высокий — это генерал Будгдорф, адъютант Гитлера, толстый — это генерал Врубель, начальник медицинской части полиции Берлина, а около него доктор Морель, личный врач фюрера.
— А кто этот верзила за спиною Гитлера?
— Отто Гюнше! О, это силач с сердцем ребёнка. Телохранитель фюрера, чистая, преданнейшая душа.
— О да, этот надёжен, наверно, — сказал Эйлер, скользнув взглядом по громадной фигуре Гюнше.
Мунд не успел назвать Эйлеру всех, кто окружал фюрера, потому что Гитлер отделился от свиты, сопровождаемый только Гюнше, который следовал за ним на три шага сзади, с рукой, засунутой в оттопыренный карман френча.
Но вот Гитлер подошёл к правофланговым колонны, как раз туда, где, замерев в положении „смирно“, стояли Мунд и Эйлер.
Четыре шага, всего четыре шага отделяли Эйлера от живого фюрера. Эйлер смотрел на Гитлера во все глаза, поражённый тем, что перед ним стоял не тот, кого он привык видеть на портретах, а почти старик с одутловатым лицом и какими-то волокнистыми пятнами на щеках, на вид не меньше шестидесяти пяти лет, хотя Эйлер прекрасно помнил, что всего несколько дней назад справлялась пятьдесят шестая годовщина со дня рождения Гитлера.
Эйлер обратил внимание на нездоровый цвет лица, какой появляется после длительного пребывания в относительной неподвижности и без доступа свежего воздуха. Он удивился выражению тусклых, равнодушных глаз фюрера, смотрящих не на курсантов, а словно бы сквозь строй их.
При ходьбе фюрер волочил левую ногу, и левая рука его мелко дрожала.
Эйлер поражался всё больше: вот те знаменитые усики, и чуть скошенный подбородок, и маленькие розоватые уши, и тёмная прядь, косо пересекающая лоб, и всё же это только физическая оболочка былого Гитлера.
Всё ещё борясь с этим тягостным ощущением и не доверяя ему, Эйлер с нетерпением и трепетом ожидал минуты, когда Гитлер, наконец, заговорит и, заговорив, рассеет его, Эйлера, самые мучительные предположения.
Но фюрер не торопился начать речь. Он чего-то ожидал, искоса поглядывая на небо, синее и чистое, с лёгкими барашками туч, рядом с которыми мохнатыми клубками распускались разрывы зенитных снарядов. Некоторое время эти пушистые клубки плыли, как маленькие тучки, пока не таяли бесследно.
И Эйлеру вдруг показалось, что Гитлер смотрит на небо с собачьей тоской во взоре, как узник, выведенный из тюрьмы на прогулку, которая может оказаться последней.
Вскоре в сад вошли двое эсэсовцев, они вели с собою… мальчика в мешковатой не по росту форме фольксштурмовца и с тяжёлым фаустпатроном в руках.
Мальчишке было лет одиннадцать или двенадцать. Ещё лёгкий пушок не пробивался над губой, Эйлер разглядел веснушки, залепившие этому солдату и щёки и нос. Веснушки взбирались и на лоб, куда, закрыв собою полголовы, наползала большая пилотка.
„Каких детей посылают в бой! — содрогнувшись, подумал Эйлер. — Что же он мог натворить: струсил, убежал домой к матери под юбку?“
Но оказалось, что этот фольксштурмовец — герой! Он подбил фаустпатроном русский танк.
Да, Эйлеру приходилось видеть, как фольксштурмовцы, прячась в развалинах домов на узких улицах, где танкам было трудно маневрировать, становились опасными противниками русских „тридцатьчетвёрок“, если сами не погибали тут же от неосторожного обращения с фаустпатронами.
А вот этот рыжий, веснушчатый, должно быть, случайно попал фаустпатроном в танк и… доставлен немедленно в Имперскую канцелярию, чтобы стать отмеченным самим фюрером.
