Андрей Серба - Тихий городок
Был бы… Старшина схватил обеими руками немца за пояс, сильно и резко рванул на себя. Увидел его налитые кровью и горящие злобой глаза, ощутил на своем лице запах тушенки, которой несло из широко открытого рта фашиста. Мгновенно и резко склонившись, Вовк головой ударил противника в лицо. От боли и неожиданности тот вскрикнул, его руки на теле пластуна ослабли. Тогда, оторвав врага от мостков, старшина подкинул гитлеровца на руках и как мешок швырнул на штык второго фашиста. И в то же мгновение прыгнул на вооруженного солдата. Однако тот успел вытащить штык из тела своего напарника, выставил его навстречу пластуну. Уже в броске старшина оттолкнул направленное в грудь лезвие, но штык все же пронзил ему бедро. Отпрянув назад, «охотник» занес над головой для удара приклад, но опустить его не успел. В невероятном прыжке вниз пластун дотянулся руками до ног немца, ухватил его за щиколотки, с силой рванул на себя. Фашист выронил винтовку, грохнулся на настил, и в следующее мгновение старшина уже оказался на нем. Схватив солдата правой рукой за волосы, а левой за штанины маскхалата, он поднял его над собой и изо всех сил ударил спиной о край мостков. Не давая опомниться, пластун столкнул гитлеровца в болото и держал под водой до тех пор, пока тот не перестал шевелиться. Покончив с ним, старшина нагнулся над проводником, приложил ухо к его груди. Убедившись, что он мертв, вздохнул — отныне ему приходилось рассчитывать только на себя.
Присев на настил, Вовк наложил себе на бедро повязку, потуже перебинтовал его. Нашел свой кинжал, повесил на грудь поднятый с кочки автомат. Затолкал трупы немцев под настил, туда же сунул и плававшую каску. Отнес тело партизана подальше в камыши, прощаясь с ним, минуту посидел рядом. Затем, хромая, двинулся к мосткам.
Подводная тропа вывела старшину к неширокой, чистой от камышей заводи, в конце которой виднелся маленький островок. Лунный свет лишь слегка освещал его заросшие кустарником берега, оставляя в темноте большую часть суши. Остановившись на краю оборвавшихся мостков, пластун долго всматривался и вслушивался в обступившие его со всех сторон камыши и болота. Но все было спокойно, вокруг царила мертвая тишина. Весь островок, за исключением узкой береговой черты, был погружен во мрак, из которого не доносилось ни звука.
Но вот тихий шорох, раздавшийся сбоку, заставил пластуна резко повернуть голову, вскинуть автомат. В шаге от него, почти вплотную к тропе, был привязан длинный плот. Видимо, он под легким ветром повернулся, задел камыши. За плотом виднелся неширокий коридор, пробитый в камышовой стене. Итак, смена прибыла на плоту к островку. Значит, маршрут по дну заводи исключен и для него, равно как и плавание на плоту. Кто знает, возможно, по ходу движения в растительном коридоре он должен проследовать мимо еще одного вражеского поста, не известного старшине. В таком случае ему оставался один путь к островку — через камыши вокруг заводи.
Пластун вылез на сушу с противоположного мосткам направления, присел под густым кустом. Огляделся по сторонам, прислушался. Нигде ни огонька, ни подозрительного звука. Положив палец на спусковой крючок автомата, он двинулся вдоль берега, стараясь все время держаться в тени кустов и редких деревьев. Пусто! Тогда, постепенно приближаясь к середине островка и готовый в любой момент вступить в бой, он сделал вокруг него несколько кругов. Никого! И вдруг возле небольшого пригорка, на вершине которого темнела группа чахлых березок, пластун почувствовал горьковатый запах дыма и разогреваемых мясных консервов. Выставив ствол автомата и осторожно волоча раненую ногу, старшина на локтях пополз по склону пригорка. Вначале он увидел выкопанный в земле вход в землянку, а затем и дверь, сквозь щелку которой вверху пробивалась слабая полоска света. Он подполз почти к самому входу, пристроился сбоку под низким, опустившим до самой земли свои ветви кустом.
И только сейчас со всей остротой ощутил, как мучительно беспокоит пробитое штыком бедро. Оно все пылало, боль доходила до самой пятки, отдавалась где-то в паху. Еще недавно пластун, до предела собранный и поглощенный только одной мыслью — увидеть врага первым и не опоздать его уничтожить, — гнал от себя боль и не чувствовал ее. Сейчас же, стоило ему лишь на несколько мгновений расслабиться, она нахлынула на него, поглотив собой все остальные чувства.
Старшина попытался подняться и тут же, едва сдержав стон, опустился на землю. На ногу трудно было ступить, резкая, пронизывающая боль отдалась в висках гулкими частыми ударами молоточков. Вытерев со лба холодный пот, пластун привалился к кусту плечом, вытянул раненую ногу, прикрыл глаза. Он знал только один способ, который мог бы заглушить терзающую тело боль и помочь вернуть так необходимые ему в данный момент силы…
Чисто выбеленная хатка под соломенной крышей, раскидистая старая яблоня посреди двора у колодца. Под ней вбит в землю длинный деревянный стол, за которым собиралась на ужин вся семья кубанского казака Миколы Вовка. На одном конце стола восседал сам ее глава, слева и справа от него сидели младшие сыновья — Михаил и Виктор. Против отца, по другую сторону стола, было его место, Степана, старшего сына, уже имевшего собственную семью. Суетилась и хлопотала вокруг стола их мать, помогала ей Степанова жена Оксана, льнули к нему их маленькие дочери-двойняшки. И так было каждый вечер до того памятного июньского воскресного дня, после которого в первую же неделю разлетелись по разным фронтам все три брата…
Первой пришла похоронка на младшего — Михаила. Под Москвой, в лихой сабельной атаке доваторской конницы был поднят снарядом в воздух вместе с верным гнедым отважный казачий сержант, даже в то суровое, скупое на награды время ставший уже дважды орденоносцем…
Потом погиб отец. Когда фашисты вышли на границу Дона и Кубани, он в числе первых явился на станичный сборный пункт, где формировались добровольческие казачьи сотни. И под станицей Кущевской, в атакующих лавах добровольческой кубанской дивизии из казачьего корпуса генерала Кириченко сложил свою голову Микола Вовк. В первую мировую царский сотник, в гражданскую командир эскадрона Второй Конной, он стал в смертельную для Родины годину рядовым казаком. В этой беспримерной по храбрости и самоотверженности атаке, когда под казачьими шашками навсегда легли в кубанскую землю пять тысяч незваных пришельцев, выпал из рук перерезанного пулеметной очередью старого рубаки именной георгиевский клинок, которым он успел до этого уничтожить шесть фашистов…
За отцом пришла очередь среднего брата, Виктора. В кавказских предгорьях, заслоняя собой Туапсе и дорогу вдоль моря в сердце Кавказа и к бакинской нефти, намертво вросли в землю спешенные казачьи сотни и матросские батальоны. И когда немцы захватили одну из господствующих высот, первым поднялся в контратаку казачий лейтенант Виктор Вовк. Рванув на груди черкеску, он с шашкой наголо повел за собой врукопашную остатки своих кубанцев и матросов соседней роты. Его, всего исколотого широкими немецкими штыками, нашли после боя в отбитой у фашистов траншее под грудой вражеских тел…
А потом был полученный Степаном Вовком отпуск по ранению. Недавно освобожденная родная станица, черное пепелище на месте своего подворья. Рыжая груда размытых дождями остатков саманных кирпичей вместо хаты, в которой карателями из зондеркоманды заживо были сожжены его мать и жена. Скорбно опущенные к земле обгорелые ветви старой яблони и рядом с ней колодец, куда были сброшены поднятые на штыки его дочери-двойняшки…
Ни единого звука не вырвалось из уст казака, лишь скрипнули зубы да свело злой гримасой лицо. Он и без лишних слов знал, что теперь ни один фашист, очутившийся в бою рядом с ним, уже больше никогда не станет топтать его землю. С этой минуты враги перестали существовать для Степана как люди, превратившись в безликих двуногих хищников-людоедов, подлежащих поголовному уничтожению без малейшей к ним жалости и сострадания…
Когда старшина открыл глаза, боль действительно ушла куда-то внутрь, оставив в душе лишь ненависть и жажду мести. Медленно, экономя силы, он подполз к двери землянки. Опираясь на автомат, как на палку, встал на ноги. Дверь была от него в полушаге, и он чувствовал на своем лице теплый воздух, идущий сквозь щели между досок, ощущал запах разогреваемого супа из концентратов. «Що, швабы, устроились с комфортом? Небось, не ждете в гости кубанского казака Степана Вовка? Ничего, придется встретить!»
Сильным ударом плеча пластун распахнул дверь, сделал шаг внутрь и, вскинув автомат, прислонился к стене. Землянка была погружена в полутьму. В дальнем правом углу, отгороженном брезентом, ярко горела керосиновая лампа и виднелись две согнутые фигуры, сидевшие за столом на табуретах. Вместе со старшиной в землянку ворвались ночной холод и болотная слякоть. Было видно, как в открытую настежь дверь заползал белесый туман и, растекаясь по полу, быстро приближался к брезенту. Один из немцев поднял от стола голову, повернулся в сторону дверей.
