Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день
Для большей безопасности устроил ему нечто вроде укрытия. Перетащил в его угол два плуга, лопаты, косы, мотыги, сверху набросил старые, отслужившие свой век меха. Подкатил вчерашнее колесо без обруча. Только после этого протянул завернутые в домотканую холщовую тряпочку два больших ломтя — каждый граммов по сто — хлеба, большую луковицу и бутылку воды. Работал весь день так, будто он тут один и никого за баррикадой в углу нет. Ни разу не оглянулся. Только на дверь иногда бросал взгляд.
Ночью, опять оставшись один, Виктор думал, как утром начать разговор, чтобы тоже не прямо, но все же выведать у кузнеца, есть ли в округе те, кого он ищет.
А начал, против собственного ожидания, с того, что по всей видимости его шурин уже не придет и это меняет его прежнее намерение пойти в Кельмине. Но кузнец явно не был склонен к разговору. Достал из сумки ту же, вчерашнюю, холщовую тряпочку, медленно развернул ее — там лежали такие же большие ломти хлеба. Два положил ему, два отнес на полку, себе. Повязал свой кожаный фартук. И только уже раздувая меха, будто вовсе не в связи с услышанным, сказал: «Послезавтра сюда придет человек забрать отремонтированный плуг. Поможете ему отнести».
Он правильно сделал, что не спросил, куда. Это не имело никакого смысла, — кузнец бы все равно не ответил. Еще мог обидеться, — ведь сам он ни единого вопроса не задал. Обычный способ проявления осторожности — знать как можно меньше и ничего не говорить определенно.
Да, осторожность теперь более чем необходима. И то, что этот человек, по-видимому, хозяин дома, вел его сюда с завязанными глазами, только подтверждает, что место это конспиративно.
Если удастся наладить связь с партизанами, имеет ли смысл и Яника с Алиной перевести в деревню, — меньше посторонних глаз?
Впрочем, лучше их не трогать. Здесь каждый новый человек заметен. Тем более ребенок. Да и нельзя столько раз менять условия. То гетто, то подвал, то приют. Если, как Феликс уверяет, Яник там, то уже, наверно, освоился. И Нойма рядом.
Хорошо, что он не поддался минутной слабости и не предложил Алине пойти вместе с ним. Когда прощались у Феликса в передней, он до конца осознал, что они расстаются. Расстаются. И все же отстранил ее от себя. Она только его руку не сразу отпустила.
Он здесь, в деревенском доме. Раньше эта комната явно была жилой. Это распятие, по всей вероятности, висело над кроватью. А вдоль скамьи, на которой он сидит, стоял стол. Занавесок на окнах нет, а ставни закрыты.
Голоса! Мужские. Во дворе кто-то разговаривает. Значит, пришел тот человек, которого хозяин ждал.
Идут сюда. На крыльце топчутся, сбивая снег.
Щелкнула задвижка.
Это и есть старший? Наверно. Хозяин стоит сзади.
— Вот, господин капитан, этот человек.
«Господин»?!
— Здравствуйте.
— Здравствуйте.
Почему «господин»?
— Принеси стул.
Говорит хозяину «ты». А тот принес табуретку. Значит, небогато живет.
— Извините, господин капитан, стульев у нас нет.
— Будут. После войны у тебя будет все.
Сел. Им садиться не предлагает.
— Итак, почему вас интересовала дорога на Кельмине? Между прочим, сразу предупреждаю, что находитесь далеко от нее.
— Это не имеет значения.
— Если не имеет значения, зачем вы туда шли?
— Надеялся разыскать давнего знакомого. — Капитан явно ждет уточнения. — Своего бывшего пациента.
— Вы — врач?
— Да.
— А зачем, — прервал его капитан, — вам понадобился этот ваш пациент? Обычно, наоборот, больной ищет врача.
— Я шел к нему не как к пациенту.
— А точнее?
Непонятно, почему все-таки «господин» капитан. Лучше про красный флаг не рассказывать.
— У меня к нему дело.
— Любопытно. Очень даже любопытно. — Смотрит слишком пристально. — Открой ставни, — вдруг почему-то раздраженно приказал он хозяину, и тот бросился выполнять приказ.
Отворилась створка и сразу впустила в комнату полосу света. Капитан ухмыльнулся. С той же усмешкой на губах стал следить, как хозяин отводит в сторону вторую створку.
Лицо — волевого и достаточно интеллигентного человека. К гражданской одежде явно не привык. Пальто будто с чужого плеча. Но почему все-таки «господин»? Ведь старая Литовская армия при советской власти приняла присягу и влилась в Красную Армию.
Но кузнец не мог обмануть, в этом он уверен.
— Ну, а я, хотя и не врач, тоже умею распознавать людей. Правда, на этот раз мне помогла ваша весьма семитская внешность.
«Семитская внешность»?..
— А шли вы в Кельмине, чтобы этот ваш знакомый спрятал вас.
— Нет!
Капитана резкость его ответа, кажется, удивила.
— О, вы, оказывается, обидчивы. Что ж, допустим, что вы действительно не прятаться шли, а, так сказать, с другими, более серьезными, намерениями.
— Вот именно.
— Допустим, я готов поверить, что вы желаете устраивать немцам фейерверки из их горящих складов и слушать музыку взрывающихся поездов. Я вас правильно понял?
— Правильно.
— Но это не имеет ровно никакого значения.
— В каком смысле?
— В прямом. Людей вашей национальности, как, впрочем, и всех других, я в свой, чисто литовский отряд не беру.
— Вы — серьезно?!
— Абсолютно. Вас это удивляет?
— Очень.
— Напрасно.
— Может быть. После того, как я более полугода находился в гетто, меня уже, казалось бы, ничто удивлять не должно. Тем не менее…
— Договаривайте, не бойтесь. Немцам я вас не выдам. Как вы, наверно, уже поняли, они — мои враги.
Сказать или нет?
— Тем не менее, вы разделяете некоторые их взгляды.
— Понимаю, о каких именно взглядах вы говорите. Но — ошибаетесь. Я их не разделяю. Но в том, что вам надо жить всем вместе, в гетто, пожалуй, смысл есть.
Не жить, а погибать.
— Только эти высокие ограды вокруг гетто, — капитан даже улыбнулся, — ни к чему, они очень портят вид города.
А то, что за ними кладбище для живых?
— Вы же не станете отрицать, что живете у нас, я имею в виду, в нашей республике, впрочем, как и в других странах, назовем это — квартирантами. Вас не устраивает такое определение? Дело ваше. Но оно отражает суть. Я, кажется, выражаюсь достаточно ясно?
— Вполне.
— Следовательно, вы понимаете, или, по крайней мере, должны понять, что хозяин не сажает квартиранта рядом с собой за стол.
Спорить с ним нельзя. Он явно вспыльчив и в гневе может забыть о своем несогласии с немцами.
— Только дураки они, немцы. Не убивать вас надо, а использовать. Для себя. Среди ваших соплеменников бывают очень способные люди. Зачем профессоров заставлять мести улицы? Пользу надо извлекать, пользу.
— Вы себе противоречите.
— В том, что не хочу использовать вашу профессию врача, — я вас правильно понял?
— Да. Если пользоваться вашей терминологией относительно хозяина дома и его квартиранта, то, когда в доме пожар, его должны тушить общими усилиями, иначе он сгорит.
— В логике вам отказать нельзя. Но у меня — своя: квартирант, который будет гасить пожар вместе с хозяином, подчеркиваю — вместе, рядом, после пожара может себя почувствовать ровней ему. А этого не будет! Вы поняли — не будет! Я — за Литву, в которой все вы — и поляки, и русские, и караимы, и евреи — будете квартирантами. Даже литовцы, которые при Советах получили землю и кричали: «Да здравствует Сталин!» И те, которые были заодно с немцами. Поэтому и пожар, как вы это назвали, — гасите, конечно, гасите, иначе вам тоже будет негде жить. Но вместе с ними — поляками, русскими, кем там еще… Большевики берут всех подряд.
Спрашивать, где же их искать, опасно.
— Ночью мой человек, — и он кивнул в сторону хозяина, который все это время растерянно слушал их разговор, — уведет вас отсюда. Только не надейтесь, что обратно к кузнецу, — ему я еще объясню, кого мне посылать, а кому доставить удовольствие самому искать себе командира. И предупреждаю, — в голосе зазвучала жестокость, — больше на нашем пути не попадайтесь. Не все мои люди настроены по отношению к вашей нации так лояльно, как я.
Он резко поднялся. Привычным движением хотел поправить ремень, но наткнулся на пуговицу пальто и резко опустил руку. Внезапно он улыбнулся.
— Только учтите, без оружия даже большевики не принимают.
Он подчеркнуто медленно повернулся и вышел. Хозяин последовал за ним. Во дворе капитан что-то долго и сердито говорил. Потом стало тихо — очевидно, ушел. Значит, он живет вполне легально, раз днем свободно расхаживает по деревне.
Закрылась одна створка ставен. Вторая. Опять стало темно.
Ночью хозяин уведет его отсюда. Просто уведет. Капитан вряд ли приказал его ликвидировать. Ведь он не против, чтобы ему помогали «тушить пожар».
Они шли уже добрый час, когда старик неожиданно остановился.
— Не говорите никому, добрый человек, что я ослушался господина капитана. — И стал развязывать узел, которым была стянута тряпка на глазах. — Но раз вам нельзя воротиться в наши края, то как же, не зная дороги, которая запрещена, обойти ее?
