Владимир Першанин - «Штрафники, в огонь!» Штурмовая рота (сборник)

На одной из таких переправ у меня на глазах верного моего товарища, Леонтия Беду, в плечо тяжело ранило. Рядом были. Стреляли, а потом Леонтий диск стал менять. Ахнул и, словно нарочно, автомат подбросил. Так плечо сильно дернулось от удара винтовочной пули, что ППШ вверх полетел.

– У-о-ей… – только и простонал, на траву опускаясь.

Разглядел рану на плече. Кровь льется. Каляева Зина сказала:

– Иди, Коля. Я сама. Не помрет Леонтий, не бойся.

Злой я в том бою был. Бежал, ругался матом, и взвод от меня не отставал. Двух бандеровцев подраненных догнали. Стреляли до последнего, хотели и себя, и нас гранатами взорвать. Одного бандеру штыком кто-то из пополнения заколол. Во второго мы с Иваном одновременно стреляли. Пуль двадцать всадили. А после боя Леонтий, уже перевязанный, бледный, за руку мою хватался и слова ЗИНЫ ПОВТОРЯЛ:

– Не умру я, Николай. Не бойся… слышишь?

Я ответил, что слышу, вытер пилоткой пот со лба. А Леонтий торопливо говорил, пока санитары его укладывали на носилки.

– Ну все, нет нашего взвода. Сочка да Загорулько остались. Ты береги себя, Николай. А на мое место Ваньку Сочку поставь. Крепкий парнишка. А Загорульку не надо. С людьми ладить не умеет, только с железками.

Понесли его в санбат. А через день вызвали меня в штаб полка, и чуть я не погиб. Задумался и на заросшей дороге лоб в лоб столкнулся с немцем. У обоих автоматы за плечами, стоим, не шевелимся, нос к носу. Я тогда политически подкованный крепко был, даже гранату в кармане таскал, чтобы, не дай бог, живым в плен не попасть. В тот момент всякое желание сражаться у меня пропало. Да и немец понял, если начнем хвататься за автоматы, живыми никому не уйти. В общем, принял я решение разойтись по-мирному и, как старший по званию, машу немцу рукой – шагай, мол. Сам тоже отступаю. Пятимся потихоньку, а потом как-то враз повернулись спиной друг к другу и бегом, каждый в свою сторону.

Хорошо, что сгоряча не стал делиться ни с кем этим эпизодом. Потому что вызывали меня в особый отдел. Оказалось, что один из «западников», тот самый, которого убили в бою почти месяц назад, приходился родственником кому-то из бандеровцев, и сам состоял при должности в управе, проводя политику нацистов. Так грамотно объяснили мне особисты.

– Его давно в живых нет. Погиб в бою с немецко-фашистами, – не менее грамотно ответил я.

– Точнее некуда. Когда убитых хоронили, весь батальон присутствовал. А вы что, сейчас только узнали?

– Когда положено, тогда и узнали, – обрезали меня и заставили написать объяснительную бумажку насчет покойника.

Бумажку я написал, а мне посоветовали не терять бдительности. Возвращаясь в роту, я подумал: расскажи таким бдительным про встречу с фрицем, пришьют уклонение от боя. В придачу к моему недосмотру за пополнением из «западников». А Илюшин, выслушав мой рассказ, засмеялся и похвалил:

– Правильно, что горячку пороть не стал. Угробили бы друг друга. Хрен с ним, с фрицем! Ты для нас дороже, чем сотня этих сволочей.

Приятно было услышать такие слова от заслуженного фронтовика Илюшина, которого в полку уважали. Выпили с ротным по паре стопок самогона, закусили салом, и пошел я к себе.

Я командовал взводом немногим больше месяца. После сентябрьских боев осталось в нем человек пять, с кем начинал воевать. Сохранился в памяти последний бой в этом полку. За маленький городок Рожнятов. Перед нами городок пытались взять с маху. На дороге, при въезде, стояли сгоревший бронетранспортер полковой разведки, мотоцикл и лежали семь или восемь трупов наших солдат.

Рота сосредоточилась у кладбища. Невеселое место, но удобное для наблюдения и прикрытое деревьями. Илюшин сразу оценил обстановку, собрал взводных и, не скрывая, ругал начальство. Рота насчитывала человек восемьдесят, но было много необстрелянных бойцов. На пополнение из Средней Азии надежды мало. Скажу без обиды для них – вояки слабые. Поступили и несколько «западников», которых вместе с узбеками разбросали по взводам и отделениям. Вместо Лугового и Олейника пришли два младших лейтенанта, только что закончившие курсы. Один успел до курсов немного повоевать, а второй – пороха не нюхал.

Дали нам в поддержку две трехдюймовые легкие «полковушки» и два миномета. С такими силами нам предстояло освобождать Рожнятов, городок, стоявший на второстепенном направлении. Основная масса войск наступала стороной. Илюшин считал, что не надо зря губить людей в узких улочках, под обстрелом пулеметчиков и снайперов. Городок перекрывал одну из дорог, и ротный догадывался, что задача оставшегося прикрытия – поддержать русских у его стен день до вечера, а в ночь исчезнуть.

Имелись сведения, что городок жителями покинут, а прикрытие насчитывает человек сорок. Лихой командир разведгруппы переоценил себя. Его американский бронетранспортер с крупнокалиберным пулеметом и один мотоцикл были сожжены, а бойцов добили огнем с чердаков и из окон.

Если получили приказ, надо выполнять. А меня тоска заела. Один я из старых взводных остался, старшину убили, моего помкомвзвода Леонтия Беду тяжело ранили. Скоро и моя очередь…

– Выше голову, Николай, – хлопнул меня по плечу капитан Илюшин. – Все будет нормально.

Обсудили направление и осторожно двинулись вперед. Шли, прижимаясь к домам и заборам. Вдруг, почти одновременно, ударили наши пушки и минометы. Потом совсем рядом заработал немецкий пулемет. Стреляли по нашему взводу, но не слишком точно. Немцы засели в большом двухэтажном доме. Дом окружили и открыли по окнам огонь. Ответными очередями ранили двоих бойцов. Я собрал человек пять поопытнее. Дав команду остальным продолжать огонь, стали забрасывать окна гранатами. Кто-то сильно нервничал. Граната ударила в простенок и, отскочив, взорвалась недалеко от меня. Хорошо успел броситься на землю.

Через выбитую дверь ворвались в дом. Возле лестницы, ведущей на второй этаж, я увидел тяжело раненного немецкого солдата. Он был весь в крови, мундир изорван осколками. Уже немолодой, лет сорока, испуганно смотрел на меня. Я на несколько секунд застыл возле него. Опасности он не представлял, но вынырнувший следом Грищук с ходу прошил его очередью.

– Очухается и влепит в спину, – коротко пояснил он.

Рядом с фрицем лежал автомат. Возможно, Грищук был прав.

Я приказал ему с отделением очистить первый этаж, а сам взял четверых и побежали по лестнице на второй. Чувствовал, что сейчас с немцами столкнемся. «Гранаты!» – крикнул. Может, еще что-то кричал или ругался, не помню.

Бросили: кто одну, кто две гранаты. Грохот, крики. На полу стекло хрустит, и кто-то жалобно ойкает: «Мамочки… убили…» Побежали по второму этажу, стреляя налево и направо. Перескочил через убитого немца, увидел, как из-за двери ствол высунулся. По нему двое или трое сразу ударили очередями, только щепки полетели от двери. Ворвались в угловую комнату, там пулемет и двое немцев. Тот, который их прикрывал возле двери, уже мертвый лежал. Обернулись они от пулемета. Поздно. Выпустили по ним остатки магазинов, не жалея патронов. Злые были. Даже кожух у пулемета издырявили, вода струйками бежит и с кровью смешивается. Пулемет у них старый был, МГ-08 системы «максим». На наш родной «максим» похож, только на треноге и с раструбом на конце ствола. Такие пулеметы попадались редко. Видно, современного оружия у немцев уже не хватало. Пулемету было лет сорок.

В этой большой комнате собрался весь взвод, снаружи оставили пост. Джабраилов, мой помкомвзвода, доложил потери. Трое убитых, все новички, и пятеро раненых. Паша Митрофанов бледный, с перебитой кистью. Его быстро перевязали, наложили дощечку вместо лубка.

– Товарищ лейтенант, я же не нарочно. И тогда, в первом бою ранили, и сейчас, после санбата, опять сразу под пулю попал. Я же не воевал, ни одного немца не убил.

Был Паша как не в себе. От боли, возбуждения. Когда знакомились, у него одна мечта была – домой хоть каким вернуться, а сейчас плакал.

– Не болтай ерунды, Павел! Воевал ты смело, а пуля не разбирает, кто в первом бою, а кто в последнем. На медаль тебя представлю, «За отвагу».

– Руку починят, и под Берлином нас догонишь, – поддержал меня Сочка.

И я, и Сочка видели, что Паша Митрофанов наверняка останется без руки. Вернее, без кисти. Пуля раздробила сустав, и кисть висела на сухожилиях. Напряжение боя у меня переходило в тоскливое ожидание чего-то плохого. Может быть, Павлу и повезло. Он останется жив, а что будет со мной, одному богу известно. Выбили почти целиком мой первый взвод. За каких-то пятнадцать минут я потерял убитыми и ранеными едва не треть вновь пополненного взвода, а городок еще не взят. Надо идти дальше.

До вечера мы вышибали немцев из городка. Рота потеряла еще несколько человек. Ночью фрицы исчезли, а на следующий день, 28 сентября 1944 года, я был тяжело ранен. Крепко уделал меня немецкий пулеметчик. В сохранившихся медицинских справках написано так: «Сквозное пулевое ранение левого плеча с повреждением кости». А если проще сказать, пуля раздробила кость посредине между локтем и плечом. Я потерял сознание. С трудом вспоминалось, как меня несли, уже перевязанного с лубком на левой руке.