Дмитрий Панов - Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели
Словом, и путь борьбы с системой путем интеграции в нее оказался исторически бесперспективным. Как, впрочем, и форма производства — сельскохозяйственная коммуна. Рядом с коммуной «Красный боец» была, примерно в это же время, организована коммуна «Новая жизнь» на базе крупного фермерского хозяйства Остапова, славящегося прежде своими достижениями. Коммуна получила в наследство от хозяина хорошие скотные дворы, зернохранилища, большой усадебный дом, три гектара прекрасного сада и паровую мельницу, новую английскую молотилку, много лошадей и разнообразного скота. Отстранив хозяев, за дело взялись коммунары, которые буквально за пару лет вдребезги пропили, прокурили и прогуляли образцовое хозяйство. Да плюс к этому повальный грабеж коммуны со стороны районного начальства, без конца шаставшего то за свежим мясом теленка или барашка, то за мукой или маслом. Впрочем, такая же судьба ожидала и коммуну «Красный боец» после смерти Томаровского.
Его дочь, которой пытались передать хозяйство по наследству (великолепный феодальный принцип, получивший очень широкое распространение в социалистическую эпоху) организационными талантами и политическим влиянием отца не обладала и на посту председателя колхоза долго не удержалась. Затем колхоз возглавил ее бывший секретарь партийной организации, по привычке нажимавший больше на горло и лозунги, вдребезги разоривший хозяйство. Хочу обратить внимание на интересный феномен: все люди, появлявшиеся в ахтарской округе с добрыми намерениями и желанием переделать нашу жизнь, были какими-то залетными временщиками. Едва успевали толком напакостить, как ветер истории уносил дальше это номенклатурное перекати-поле.
Такими были и руководители наших, рыбкомбинатовских ячеек партии и комсомола: товарищи Скуйбеда и Буралин. Оба освобожденные работники, отнюдь не безвозмездно радеющие за победу идеалов социализма. Они, близко к сердцу восприняв сталинский лозунг об усилении классовой борьбы по мере продвижения к социализму, организовали небольшой прообраз китайской культурной революции, гоня на ровном месте яростную волну злобы и недоверия, опираясь на молодых и глупых сбитых с толку комсомольцев. Идиотские мероприятия этой поры можно перечислять, кажется, до бесконечности. Сначала эти недоумки с фанатично горящими глазами, вечно появляющиеся в сопровождении ватаги готовой галдеть по любому поводу молодежи, намертво прицепились к мудрому человеку и прекрасному специалисту, нашему директору Яну Яковлевичу Спресли. Его вызывали на комсомольские и партийные собрания для отчета, где галдящая орава недоумков активно бралась учить его уму-разуму, вынося решения, как ему руководить и чем заниматься. Эти предшественники хунвейбинов настолько терроризировали администрацию комбината, всюду суя свой нос, что дела действительно пошли хуже, давая повод для новых требований к руководству заняться самокритикой. Я с тоской вспоминал аккуратно уложенную слоями и пересыпанную солью рыбу, которую мы укладывали в бочки еще совсем недавно. Теперь рыбу совали как-нибудь, потом прессовали, нередко переламывая, кое-как присыпали солью, перепортив продукцию. Затем, отрапортовав об успехах в социалистическом соревновании, спешили на комсомольское собрание разоблачать классово чуждые элементы. Конечно, Ян Яковлевич Спресли не выдержал всего этого идеологического психоза с примесью чертовщины и, видимо договорившись со своим руководством, перебрался на работу в «Крайрыбтрест», находящийся в Ростове. На его место приехал товарищ Штепа, который обильно курил, смачно матерился и харкал на пол прямо в своем кабинете, чем очень по вкусу пришелся ахтарским комсомольцам. Они окончательно признали его своим, когда он начал виртуозно материть их в ответ на требования разнообразных отчетов и самоотчетов.
Наш комсомольский секретарь товарищ Буралин был постоянно озабочен поиском классовых врагов и распространяемого ими чуждого влияния. Конечно, мимо его бдительного ока не мог пройти скромный галстук, который я где-то достал и приспособил к вороту рубахи. Стоило мне в таком виде явиться на комсомольское собрание, как я сразу попал под уничтожающий огонь комсомольской критики, как яркий образец буржуазного перерождения комсомольца, надевшего галстук вместо распахнутой косоворотки. Было в этом истовом осуждении, наряду с классовым догматизмом, и немало ограниченности, свойственной сельскому сознанию, объявлявшему подозрительным все, что не свойственно обычаям сельской жизни. На собрании поднялся невообразимый шум: «Никто не ходит в галстуке, зачем он появился, к чему он нам такой!» Ошеломленный таким поворотом событий, я водил глазами по стенам рыбколхозовского клуба. Взгляд остановился на портрете Ленина. Вождь был при галстуке. На это я и сослался. В ответ кто-то закричал, что Сталин не носит галстука. Комсомольцы окончательно запутались, и вопрос отпал сам собой.
Чем меньше становилось рыбы, тем выше поднимался уровень критики и плодилось идеологических надзирателей, изумлявших станицу своими выходками. Во время одного из таких мероприятий попала под огонь классовой критики и моя будущая жена, комсомолка Вера Комарова. В декабре 1930 года часть лодок рыбколхоза «Красный октябрь» не успели вытащить на берег до наступления морозов. Недалеко от берега их прихватила тонкая корка молодого льда. Рыбаки, собравшиеся на берегу для обсуждения этой проблемы, солидные мужики в высоких забродческих сапогах с отворотами, не видели никаких причин для беспокойства. Лед еще немножко окрепнет, и они вырубят лодки из его толщи и перетянут на берег: не в первый раз. На том и порешили.
Другого мнения был появившийся вскоре на берегу освобожденный комсомольский секретарь рыбкомбината товарищ Буралин, среднего роста человечек лет двадцати пяти, черноволосый, еврейской наружности, впрочем, объявлявший себя татарином. Дергая носом, Буралин произнес пламенную речь перед собранными здесь же, на берегу, ахтарскими ребятами и девчатами, комсомольцами. Смысл этой речи был таков: нужно срочно спасать рыбацкий флот, брошенный во льду, может быть даже и не без умысла. Кроме всего прочего, это прекрасный случай для демонстрации самоотверженности и силы комсомола. Вообще желание спасать и пользоваться случаем, чтобы продемонстрировать, отрапортовав об этом в райком, стало обязательным атрибутом деятельности наших идеологов на долгие десятилетия. «Спасение» рыбацкого флота выглядело следующим образом: несколько десятков плохонько одетых и обутых ахтарских парней и девчат — комсомольцев под удивленными взглядами, а потом и смехом рыбаков, ломая тонкий лед и проваливаясь в ледяную воду, полезли вытаскивать рыбацкие лодки на берег. Буралин с берега, в стиле всех наших вождей, осуществлял общее руководство. Часть лодок вытащили, а остальные рыбаки, как и предполагали, вырубили изо льда через несколько дней. Зато многие комсомольцы серьезно заболели. Особенно пострадали девушки, побывавшие в ледяной воде.
Воистину, новая власть и новая идеология делали все возможное и даже невозможное, чтобы народ от нее с презрением отвернулся. И только террор, сначала явный, а потом вкрадчивый, обеспечивал на целые десятилетия лозунговое единство партии и народа. К счастью, моя будущая жена Вера Комарова, обладавшая, как я уже упоминал, самостоятельным, принципиальным, а порой даже строптивым характером, наотрез отказалась лезть в ледяную воду в своих единственных башмаках, предложив товарищу Буралину для начала показать пример самоотверженности: «Лезь сам!» За это ее активно прорабатывали на комсомольских собраниях, даже исключив из комсомола в первичной организации за недостаток комсомольского энтузиазма. Правда, райком не утвердил это решение: уж слишком большое возмущение вызывали Буралинские безумства. А сколько таких Буралиных имели возможность продемонстрировать свою дурь в те года на территории шестой части света. Самое интересное, что клеймили Веру и из-за уже начавшихся тогда наших с ней отношений. Обычную любовь между молодыми людьми, идеологические ублюдки ставили ей в вину, усмотрев мещанство. Психоз, охвативший страну, когда все и вся человеческое, если перефразировать Маркса, становилось чуждым и преступным, вторгся и в личную сферу, где наши комсомольские и партийные наставники-жрецы брались так же уверенно распоряжаться людьми, как и в чужих скотных дворах и конюшнях.
И именно в сфере интимных отношений дикие, первобытно-пещерные замашки ахтарских идеологов достигли своего апогея. Углубляя идею вождя всех народов, который живя в Кремлевском Дворце, был яростным поклонником переселения всего советского народа в коммунальные квартиры с общими кухнями, превращающими существование в настоящий ад и скотный двор, ахтарские активисты — секретарь партийной организации рыбкомбината Скуйбеда, секретарь комсомольской организации Буралин, секретарь партийной организации рыбколхоза «Красный октябрь» Грихин и секретарь комсомольской организации рыбзавода Петрис, любивший на собраниях упираться кулаками в стол, и, кажется, не знающий других слов кроме: «Я требую» и «Я настаиваю», а также примкнувший к ним мой приятель Сергей Кривозуб, решили организовать бытовую коммуну в бывшем доме Чернявского — просторном удобном помещении, что по улице Бульварной Поселились все вместе. Кто с семьей, а кто поодиночке, пригласив для образцово-показательной жизни в коммуне некоторых ахтарских девушек-комсомолок. Впрочем, далеко не все согласились, и их активно критиковали на собраниях за недооценку перспективной формы социалистического общежития, о котором ахтарская общественность высказалась сразу и определенно: «Бардак, да и только!» Этот прогноз и сбылся впоследствии. Может, поэтому и я отказался стать коммунаром — хватало дел дома, где подрастало трое младших.
