Павел Федоров - В Августовских лесах
— Подожди… — Усов пожевал запекшимися губами, вдавил пяткой песок на дне окопа, потом отломил от обшивки тоненькую щепочку и, покусывая ее, добавил: — В случае чего донесение прочти, запомни и уничтожь. Иди берегом канала, дальше через ржаное поле, а там лесочком. По дороге не иди. — Взяв Бражникова за голову, Усов притянул его к себе, поцеловал и сказал хрипловато: — Выздоравливай, герой… Все! Отправляйся!
Но Бражников не уходил. С большими, вздутыми от бинтов, опущенными вниз руками, по-ребячьи моргая глазами, он смотрел куда-то в сторону.
— Ну чего стоишь? Может быть, встретишь жену мою, Шуру, кланяйся. Теперь ступай. Пару гранат захвати с собой.
— Значит, мне надо идти? — не меняя положения, спросил Бражников.
— Надо, — проговорил Усов и, не оборачиваясь, добавил: — Пойдешь мимо конюшни, коней на волю выпусти, пускай тоже уходят… — Не добавив больше ни слова, Усов пошел по траншее и остановился там, где лежала его снайперская винтовка.
Бражников, как-то странно, не двигая опущенными руками, пошел в другую сторону и скрылся за поворотом траншеи. Когда он спустился к каналу, позади него все загрохотало и загудело, и вновь вместе с пулеметной дробью затряслась земля, забилась, будто в судороге. Оглянувшись, он увидел, как взлетела на воздух расщепленная взрывом снаряда дверь, укрывавшая станковый пулемет. И Бражников понял, что на заставе скоро наступит тишина. Не слышно было пулеметов во второй траншее. В первой раздавались отдельные винтовочные выстрелы. Заметил Бражников и то, как обходили заставу и били снарядами серые тяжелые танки…
Из первой траншеи к Усову пришел заместитель политрука Стебайлов. Он молча показал рукой на ползущий ко второй траншее фашистский танк. Взяв чей-то карабин, сделал по танку несколько выстрелов и упал на дно траншеи.
Начальник заставы остался один. Он продолжал стрелять из снайперской винтовки по бегущей за танками немецкой пехоте. Но вот кончились патроны. Он пододвинул ногой нераспечатанную цинковую коробку с патронами. Наклонившись, яростно отодрал от нее свинцовую ленту, разорвал картон на пачке. Зарядив винтовку, выбирая подбегающих фашистов, выстрелами валил их на землю. Снова кончилась обойма. Прижавшись спиной к стенке окопа, он вставил запал в ручную гранату и положил ее себе под ноги. Потом перезарядил винтовку, несколько раз выстрелил, стал загонять новый патрон, но уже дослать его в патронник не успел. Сраженный разрывом мины, он упал на спину. Разорвавшийся рядом снаряд обвалил край окопа и засыпал начальника пограничной заставы вместе с его оружием.
Так со снайперской винтовкой "А-С 450" в руках нашли его тело одиннадцать лет спустя…
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Оля протянула руку, чтобы сорвать усатый колосок, но вскрикнула от режущей боли в ноге и разбудила Александру Григорьевну.
Чубаров, подняв голову, попросил пить. Выяснилось, что у него не только разбита коленная чашечка, но есть еще и рваная осколочная рана в голени.
— Плохо вам, милые… Что же мне такое сделать? Все стреляют и стреляют, — завязывая на голове косынку, проговорила Александра Григорьевна. — Положи, Оленька, головку ко мне на колени… Что-нибудь придумаем, может быть, воды немного найдем.
— Спасибо, тетя Шура. Ой как жарко, хоть бы маленечко водички. Где же мама? Где же мамочка? — Оля сорвала ржаной колосок, размяла его на ладони и стала грызть.
Глаза девочки испуганно, с печальным выжиданием смотрели по сторонам. Побледневшее ее лицо было испачкано землей.
Выстрелы иногда раздавались совсем близко, по полю раскатывались резкие длинные пулеметные очереди. Плечи Оли вздрагивали. Александре Григорьевне тяжело и больно было на нее смотреть. Она положила на лоб девочки руку и почувствовала, как ладонь обожгло сухим жаром.
— Что же мы будем делать, как думаешь, товарищ Чубаров? Ты человек военный, — посматривая на раненого пограничника, сказала Шура, надеясь, что он придумает и подскажет какое-нибудь решение.
— Что делать? — Чубаров, приподняв голову, подтянул за ремень винтовку дулом под мышку, вытер рукавом обильно катившийся по лицу пот. Что делать? — повторил он. — Дождемся вечера, а там пойдем дальше, будем искать наших. Они должны быть близко, стреляют же…
— А идти сможешь?
— Идти не смогу. Буду как-нибудь передвигаться ползком…
— Так далеко не уйдем, — со вздохом проговорила Александра Григорьевна.
У нее было такое состояние, как будто она куда-то бесконечно долго, без передышки бежала, потом присела отдохнуть, но встать не было сил.
— Нам бы только до леса добраться, хоть в тени где-нибудь полежать… Может, там и воды найдем. Страшно хочется пить! В лесу, надо полагать, наша пехота залегла, ночью в наступление пойдет. И танки, наверное, подтянули. Вышвырнем гада обратно за границу…
Шура тоже была уверена, что фашистов быстро прогонят.
За ржаным полем послышался перекатывающийся по земле гул. Он все нарастал и приближался.
— Александра Григорьевна, — проговорил Чубаров, — вы не сможете пройти к дороге? Ну, стало быть, как будто бы в разведку. Там вроде кто-то двигается. Я бы и сам, конечно… но уж больно долго мне придется ползти.
Он приподнялся и сел, вытянув неподвижную, неуклюже забинтованную ногу.
— Боюсь я очень, — откровенно призналась Шура.
В душе она понимала, что надо что-то предпринимать, и, как единственный здоровый человек, чувствовала на себе ответственность за судьбу и Чубарова и Оли. Но ей казалось, что, как только она отойдет немного в сторону, ее непременно заметят и сразу начнут обстреливать.
— Вы далеко не ходите, — наставлял Чубаров. — Выйдите на межу и наблюдайте, что там делается. На заставу взгляните, как там наши… Утихло вроде…
Мягко ступая домашними тапочками, в которых она выбежала из квартиры, и осторожно раздвигая спутанные стебли ржи, Шура пошла в ту сторону, где, по мнению Чубарова, должны быть межа и дорога, ведущая по направлению к заставе.
Александра Григорьевна взошла на небольшой бугорок. Стараясь не подниматься над густой рожью и закрыв от яркого солнца глаза ладонью, стала напряженно смотреть вперед. На расстоянии чуть побольше километра виднелась застава. Там что-то дымилось. Шура ясно разглядела длинное из красного кирпича здание конюшни, низкий одноэтажный корпус казармы; в густой зелени фруктового сада краснела железная крыша командирского дома. В луговой низине, около берега канала, паслись кони. По белым чулкам на ногах и светлой на голове лысине она узнала коня Усова. Казалось, все было на своем месте, ничего не изменилось. Не слышно было и стрельбы. "Может быть, бой давно уже кончился. Может быть, Витя давно уже нас разыскивает. Найдет и станет подшучивать", — вспыхнула на мгновение в голове Шуры радостная мысль. Но от сознания, что кони пасутся не на обычном месте да еще в самый разгар жаркого дня, вспышка мгновенной радости начала потухать, превращаться в болезненное ощущение чего-то страшного, непоправимого.
"Если бы все благополучно кончилось, то не паслись бы так беспечно кони, — подумала Александра Григорьевна. — Рыжий давно уже был бы подседлан и мчал хозяина куда-нибудь в комендатуру или на соседнюю заставу; скакали бы посыльные с боевым донесением и не щелкали бы в Вулько-Гусарском одиночные выстрелы и автоматные очереди".
Над заставой по-прежнему гордо развевался красный флаг. Но что это? Шура только сейчас заметила у стен казармы и конюшни темно-серые, крытые брезентом грузовики, а из распахнутых ворот вдруг выехала незнакомая приземистая легковая машина и покатила через мост в Вулько-Гусарское. Разглядев на людях приплюснутые каски, Александра Григорьевна поняла, что на заставе уже хозяйничают фашисты. "Но где же наши? Куда ушли наши?" волновалась Шура. Ей даже и в голову не приходило, что Усов мог погибнуть, она гнала эту страшную мысль от себя, не хотела и не могла об этом думать. "Куда же все-таки девались наши?" В груди стало нестерпимо жечь, словно туда бросили раскаленный кусок металла, который быстро вертелся и все сильнее припекал сердце. Ведь там, под этой крышей, ее дом, роднее и дороже которого не было сейчас уголка на свете. Как хочется вернуться на заставу, попить из колодца холодной водички, лечь отдохнуть в свежую, чистую постель!…
Но она не только лишена всего этого, а даже сейчас не должна об этом думать. Ее ожидают страдающие люди. Она чувствует себя уже не школьной учительницей, а разведчицей. Ей нужно посмотреть, что вокруг делается, и принять решение, от которого зависят их жизни. Вон справа по пыльной дороге в комендатуру ползет вереница машин, повозок и пушек. Что-то страшное и зловещее в этом движении. А слева, на краю ржаного поля, возникает вдруг сплошной лес покачивающихся ножей над полукруглыми шарами. У Александры Григорьевны останавливается сердце. Она сразу не может даже понять, что это движется колонна фашистов, у которых на ружьях вместо штыков плоские ножи, а шары — все те же темно-серые каски со свастикой…
