Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
…Через фронт остатки отряда «Смерть врагу!» перебрались накануне ночью. Пробирались на восток лесами, стараясь переходить шоссе в темное время суток, добывали продукты в селах по ходу следования, а в день проходили не меньше двадцати километров. Держались все, включая Полину. Девушка не роптала, шла наравне с мужчинами, но, как заметил Дробот, по возможности старалась держать дистанцию между собой и командиром. Если Родимцев и обратил на это внимание, то не подал виду. Хотя вряд ли Игорь Ильич фиксировал подобные пустяки. Перед ним стояла другая задача – добраться до своих и выйти на связь с Москвой.
Жила слабая надежда, что по пути они наткнутся на партизан, у которых окажется радиопередатчик. Этого не случилось, и Родимцев окончательно похоронил такую возможность после того, как Павел Шалыгин выяснил при случае у местных жителей: каратели за последние дни провели массовую зачистку по лесам, фактически выкурив, вытеснив лесные отряды с территорий, прилегающих к линии фронта. Странно, однако, как понял Дробот из разговоров, это обстоятельство неожиданно успокоило командира. Ведь выходит, он и его отряд попали, что ни говори, под масштабную вражескую операцию. И в ловушку загнали не их одних. Почему такое понимание принесло Родимцеву некоторое облегчение, Роман так и не уяснил. Тем более на отношении командира к нему лично это никак не сказалось.
Дробот по-прежнему шел без оружия. Сперва командир распорядился не выставлять его ночью в караул, как и Полину: дескать, из бойца, подозреваемого в предательстве и пособничестве врагу, плохой получится часовой. Только тут взбунтовались остальные. Когда радистка пыталась отстоять право находится в карауле наравне с остальными, ее слушали мало, и, скорее всего, возможность нормально высыпаться помогла девушке каждый день держать равный с мужиками темп. Но факт, что здоровый мужчина может спать, в то время как остальные, измученные маршем не меньше, должны к тому же дежурить по очереди, отряд с командиром не примирил. В результате Родимцев сдался, однако жизнь этим партизанам не облегчил. Теперь всякий раз во время очереди Дробота заступать на пост вместе с ним обязан был стоять кто-то из бойцов. Который должен еще и приглядывать за Романом.
Попытки отговорить командира от излишних мер предосторожности ни к чему не привели. И это дало неожиданный результат: почти все партизаны стали относиться к Дроботу если не с сочувствием, то хотя бы с пониманием: вот ведь, дескать, влип парень. Конечно же, Роман и не думал пытаться бежать, вполне отчетливо представляя свое будущее, если им таки удастся перейти фронт и оказаться у своих. Другие партизаны также не обольщались насчет его будущего, однако законы военного времени никто не отменял. А ведь именно они велели разобраться с Романом Дроботом, и как можно тщательнее. Если отряд особого назначения так просто попадает в ловушку и если часть ложных сведений, которые помогли уничтожить отряд, пришли к командиру через случайного человека, здесь нужна серьезная основательная проверка. Ничего, уверенно сказал как-то Шалыгин, разберутся, подержат да отпустят. Коли повезет, медаль дадут или благодарность объявят.
Вообще на марше партизаны разговаривали мало. Только тот же Шалыгин, оставаясь командиром разведчиков, время от времени расспрашивал о подробностях одиссеи Дробота, видимо пытаясь понять случившееся для себя и решить, имеет ли то, что случилось с Романом, хоть какое-то отношение к разгрому отряда. Дробот, уже дававший подробные показания, вновь рассказывал о своем пленении, расстрелах в лесу, плане Кондакова, предательстве Дерябина. Однако и тогда, когда его допрашивали в отряде, и тем более – сейчас Роман сознательно умолчал о том, при каких обстоятельствах познакомился с офицером НКВД, предателем. Обмолвился, что тот попал в окружение вместе с ним и другими, уцелевшими после налета, а как и почему сам оказался на той трассе, вообще опустил. Не имеет значения, какой приказ отправил бойца на фронте из пункта А в пункт Б…
Несколько раз Дробот замечал, как Шалыгин пытался переговорить с командиром, при этом недвусмысленно кивая в его сторону. Однако Родимцев, судя по всему, уже принял в отношении Романа решение, от которого с завидным упорством не собирался отступать. Именно поэтому первое, что сделал командир, оказавшись в тылу, – посадил Дробота под арест.
До особого распоряжения.
Кто должен отдать такое распоряжение, Роман представлял смутно. А Родимцев, по понятным причинам, ему не докладывал. Все вообще происходило слишком уж быстро, чтобы Дробот успевал следить за событиями.
Вот они пробираются в прифронтовую зону, здесь пока тихо, затишье по всему фронту. Вот где-то неподалеку, с нашей стороны, вдруг начинают бить зенитки, и командир, мгновенно реагируя на ситуацию, приказывает переходить фронт – кто-то отвлекает внимание, знатно подгадали, как знали. Вот они ползут, вжимаясь в землю, вот по очереди скатываются в первую же траншею. Дальше – неразбериха: бойцы в блиндаже под охраной, Родимцев где-то кому-то что-то докладывает. Наконец, под утро охрану снимают, гвардейцы кормят всех, и новый приказ: капитан Родимцев и его люди отправляются подальше от переднего края, в какой-то поселок Хомутовка. Где их поставят на довольствие и где, как понял Дробот, вчерашним партизанам нужно ждать дальнейших указаний…
– Проходи, мил человек, гостем будешь.
Окликнули из дальнего, самого темного угла. Параша стояла в противоположном, ближе к окну.
Как успел заметить Роман, он в этой камере был четвертым. Двое остальных, которые на появление нового человека не отреагировали никак, держались отдельно, расположились у стены ближе к свету, стараясь при этом держаться подальше от вонючего ведра. Но, видимо, им проще было терпеть запах нечистот, чем своего сокамерника.
Из чего Дробот сразу сделал первый вывод: арестанты и тут, в замкнутом пространстве, разделились на две условные группы. К которой из них примкнуть, Дробот пока не знал. Скорее всего, тоже придется держаться отдельно. Роман подозревал: причины ареста каждого из них кардинально отличаются от той, по которой он сам оказался за решеткой.
– Здравствуйте, – ответил сдержанно и, немного подумав, обосновался на полу у стены, противоположной окну. Так он мог наблюдать за всеми тремя.
Напротив него расположился высокий небритый мужчина с копной каштановых волос и в серой шинели без пуговиц. Рядом, хотя и не вплотную, устроился коротко стриженный востроносый парень, брюки заправлены в сапоги, свитер и ватник, брошенный под зад вместо тюфяка. Того, кто засел в углу, Дробот по-прежнему не мог разглядеть толком, лишь по густому голосу сделал вывод: тип с таким баритоном должен оказаться благообразным и упитанным.
– Какими судьбами? – снова спросили из угла.
– А вы там не прокурор часом? – поинтересовался Роман. – Слишком много вопросов.
– Почему много? Я только вот первый раз спросил. Должны же мы познакомиться, раз уже вот тут все вместе…
– Ничего я никому не должен, – отрезал Дробот.
– Зря, – подал голос небритый, усаживаясь поудобнее.
– Что зря?
– Мы тут, уважаемый, все в одной упряжке. Судить нас будут одинаково. Только меня наверняка расстреляют. Вот его, – кивок в угол, – могут, пожалуй, выпустить. Отшлепают, попугают – и отпустят. Хотя по законам военного времени спекуляция – преступление серьезное.
– Не слушай ты его, – тут же ответил тот, кого назвали спекулянтом, и Роман понял: спор этот тянется здесь давно и конца ему, вероятно, не будет. – Я здесь сидел еще при немцах! Меня, слава тебе господи, забыли выпустить. Представляешь, товарищ, – забыли! Так драпали, сволочуги! Я даже не в гестапо сидел, меня в полицию забрали и там держали! Тех-то, кто сидел в гестапо, расстреляли обязательно. А меня вон в погребе законопатили, при управе! Наши быстро наступили, как говорится, быстрота и натиск!
– Чего ж тебя, жертву, сюда посадили снова?
– Не разобрались! Меня ж выпустили, а потом через неделю опять… Донес кто-то в комендатуру, что я сотрудничал… ну, сам понимаешь…
– Спекулянт он, – вновь откликнулся небритый. – Взяли его, потому как делиться не хотел с полицией. Для острастки прихватили и для рапорта, конечно.
– Я семью красного командира от голода спас! – огрызнулся спекулянт. – Не будь меня, загнулись бы уже!
– Ага, подкормил гражданку и склонил при этом к сожительству! – парировал небритый. – Не слушай его, парень, баба сама же на него в комендатуру и заявила!
– Да, непросто у вас тут все, – согласился Дробот. – Ты-то откуда знаешь?
– Так он же, шкура продажная, в полиции служил! – как-то слишком уж радостно пояснил спекулянт. – У меня бронь была, понимаешь? А до войны я, значит, по снабжению. Это дело ведь что при советах нужно налаживать, что при немцах, так же, вот скажи, так?
