Андрей Кокотюха - Найти и уничтожить
– Нет, Дробот, умный у нас здесь – это как раз ты, – отчеканил командир. – Ребят вспомнил… Моих ребят… Вот, гляди, девять человек со мной. Девять, Дробот! Все, что осталось от отряда «Смерть врагу!», понимаешь ты или нет! Везде нас ждали засады! Везде! Из взвода Вани Прохорчука только один человек выжил, говорит – не было там, куда они вышли, никакой зенитной батареи! Зато фрицев, что тараканов! И объекта нету никакого, нас сразу зажали в колечко! Кто под свои бомбы не попал, тех расстреляли! В упор смолили, понимаешь ты, сука? Это не бой – бойня была! Фомин убит, я сам видел, как падал! И ничего, ничего не мог сделать!
– Теперь сделаете, – согласился Роман. – Расстреляете меня. За что?
– Он еще огрызается! – с искренним изумлением выкрикнул Родимцев, полуобернувшись к остальным. – Нет, товарищи, вы слышали? Он еще огрызается! Да я тебя, гад, без трибунала!
Снова обернувшись, командир шире расставил ноги, передернул затвор.
Все, понял Дробот. Вот теперь – все.
– Игорь, не смей!
Роман не успел понять, как и когда Полина Белозуб, все это время стоявшая чуть в стороне и наблюдавшая за происходящим, оказалась враз между ним и дулом командирского автомата.
– Не надо! – повторила она, голос звучал чисто и звонко.
– Полина, вон! В сторону! – заорал Родимцев.
– Нет! – заявила девушка твердо.
– Дура! Убрать! – рявкнул командир, приказывая не кому-то конкретно, а всем сразу – или же тому, кто первым проявит расторопность.
От небольшой группы отделился Павел Шалыгин – голова перевязана грязным бинтом из индивидуального пакета, с левой стороны коричневое смешалось с красным, но в целом он выглядел все тем же командиром отрядных разведчиков.
– Погоди, Ильич.
– Что ты сказал? – выдохнул изумленно Родимцев.
– Подожди, говорю. Охолони. Все мы тут… Короче, командир, разобраться бы. Если этот, – кивок в сторону Дробота, – гад, я с тобой рядом стану, вместе его кончим. Только пока я лично причин не вижу.
– Ты не видишь, Паша? Ты? Это не тебя с людьми в Охримовке ждала засада?
– Мы все попались, как дурные рыбки, – ответил Шалыгин. – Чего ж ты решил именно вот с него спросить? За всех фрицев, выходит так.
Полина не сходила с места. Переведя взгляд с Шалыгина на нее и обратно, Родимцев медленно опустил автомат.
– Интересно тебе? Другим тоже интересно?
Молчание остальных партизан прозвучало для командира лучше любого ответа.
– Хорошо, раз никто еще не понял ничего. Кто рассказал про секретный объект в лесу, рядом с лагерем? С чьих слов я донесение в Москву составил, которое ты, Полина, передала? Кто поведал о бетонной крошке в карманах убитых? Кто, получается, дезу нам задвинул, а мы – нет, я сначала это все сам проглотил, а потом и штабу скормил? Надо еще разобраться, как это рядовой Дробот так вот, по чистой случайности, выбрался из лагеря таким вот волшебным способом.
– Если ты сейчас его расстреляешь, Ильич, этого мы точно никогда не узнаем, – заметил Шалыгин.
– Заступник?
– Просто с кондачка не хочу решать, командир.
– Ты и так ничего не решаешь, – отрезал Родимцев. – Вся ответственность на мне. И отвечу сам, когда спросят и если спросят.
– Не годится, – Шалыгин сделал несколько шагов и встал чуть правее Полины, не перекрывая Дробота от дула вместе с ней, но все равно показывая готовность возразить командиру и, если нужно, защитить приговоренного.
– Ты на адвоката разве учился, Паша?
– Я, командир, на заводе работал, у меня рабфак только, и ты про это знаешь, – ответил Шалыгин. – У тебя образование вроде как, а все равно неважно складываешь уравнения. Забыл разве: сведения о том, что где-то под Охримовкой немцы что-то такое секретное строят, имелись там, в Москве, еще раньше, чем у нас в отряде появился Дробот. Сам же читал радиограмму. Ту самую, с приказом выдвинуться в указанный район и подтвердить. Вот парень и подтвердил.
– Чересчур вовремя.
– Есть такое дело, – согласился Шалыгин. – Только, ведь получается, деза, на которую не только отряд купился, но и Большая земля, все неглупые головы, – деза эта, Ильич, не от Ромы-то Дробота ушла. Раз на то пошло – меня тоже стреляй, я ведь раньше проводил разведку в Охримовке, никакой ловушкой не пахло. Из Ахтырки тоже наши подозрения косвенно подтверждались. И все, так сказать, оперативные и разведывательные мероприятия проводились, товарищ капитан, по вашему личному приказу. Так что, мне тоже застрелиться или всем нам дружно?
– Не забывай, с кем разговариваешь, Шалыгин.
– Я не забываю, Игорь Ильич. Меня, как и тебя и вот их всех, еще каких-то полсуток назад убить могли. Выходит, все мы тут равны пока. Дробота, кстати, тоже могли, как я погляжу. Если он провокатор и крыса, чего ж не остался там, у своих, чего не выбежал с поднятыми руками? К тому же вот Поля с ним вышла, поговори, поспрашивай.
– Разобраться надо, – проговорил после тяжелой паузы Родимцев. – Ты правильно рассуждаешь, Павел, но только в целом. Есть частный момент: именно слова Дробота, считай, окончательно все подтвердили. Без его сведений я бы не спешил вчера начинать операцию. Результат мы все видим – отряда нет.
– Надо – разбирайся, – согласился Шалыгин. – А пока не разберемся, Ильич, хоть ты и командир, но самосуд в нашем положении ох как не нужен. Людей ведь деморализуешь, товарищ капитан.
– Слова выучил, как из листовки, – буркнул Игорь, и плавная смена интонаций тут же подсказала Роману: смерть снова прошла мимо, еще поживу.
– Решаю вот что. Рации нет, связи, соответственно, тоже. Идем на базу, все, кто есть. Там сутки на отдых. Затем выдвигаемся к линии фронта, другого решения у меня нет, мы уже не серьезная боевая единица. Перейдем фронт, свяжемся с Москвой. Не перейдем – такая судьба. Идти на любое соединение в условиях, когда нет связи, считаю ошибкой. До того времени ты, Роман Дробот, считаешься арестованным. Любая попытка отделиться от отряда считается побегом, карается расстрелом. Стрелять в тебя любой может без приказа при малейшем подозрении или провокации с твоей стороны. Выберемся все вместе, там и продолжим разбор. Пока сдай оружие, Дробот.
Роман бросил автомат себе под ноги.
Часть четвертая
Поселок
1
Харьков, разведывательно-диверсионная школа Абвера, апрель 1943 года
Документы были настоящими.
Когда Дерябин, получив небольшую прямоугольную офицерскую книжечку, на какое-то время остался один, он повертел ее в руке, затем воровато оглянулся и, даже не пытаясь объяснить себе, для чего так сделал, понюхал. То ли полученный документ и правда отдавал чужим потом, то ли Николай навеял себе эти ощущения. Он не сомневался, как добыли этот и другие подлинные документы бойцов и командиров Красной Армии, которые получили остальные члены диверсионной группы. Старался не думать о том, что случилось с их реальными обладателями. Хоть вот с этим Пивоваровым Дмитрием Ивановичем, старшим лейтенантом, сапером, чью книжку выдали Дерябину и кем ему предстояло стать на время проведения операции.
Пастухов. Теперь вот Пивоваров.
Два раза за неполный месяц Николай сменил фамилию и даже имя. Дитрих, когда они оставались наедине, по-прежнему называл его так, как назвала однажды мать. Но все остальные обращались к нему сперва как к старшему инструктору Пастухову. А после, только операция, громко, не без пафоса, совершенно в стиле Дитриха названная им «Фейерверк», вступила в фазу активной подготовки, все участники получили приказ называть друг друга так, как значилось в полученных документах. То есть, старший инструктор Пастухов превратился в старшего лейтенанта Пивоварова, а Николай Дерябин, бывший старший лейтенант НКВД, с тоской понимал – от смены фамилий голова идет кругом и есть риск запутаться. Его ведь никогда не учили менять личину, наоборот, сотрудник государственной безопасности ценен как раз тем, что открыто называет фамилию и звание, приводя окружающих в трепет.
Конечно, народ вроде тех же Кондакова с Боровым, как успел узнать Николай, – людей с уголовным прошлым, необходимостью всякий раз называться другим именем, с толку не собьешь, их такой практике жизнь научила. А вот сам Дерябин держался напряженно, привыкая к очередной фамилии – и все равно недопустимо затормаживая, когда к нему обращались как к «товарищу Пивоварову».
Отто Дитрих на время операции «Фейерверк» превратился в лейтенанта Яниса Шкеле, что лишний раз убедило Дерябина, насколько немцы тщательно и основательно подходят ко всем деталям. Дитрих решил принять участие в разработанной и спланированной им операции лично, однако его внешность и легкий акцент, сохранившийся даже при его почти безупречном владении русским языком, обязательно насторожит и вызовет массу вопросов. Особенно – в прифронтовой зоне. Потому ему предстояло стать уроженцем Прибалтики, лучше всего латышом: при случае можно вскользь назвать себя сыном одного из латышских стрелков. Так, во всяком случае, объяснил Дитрих, и самое главное – подлинные документы офицера-латыша, служившего в Красной Армии, ему таки раздобыли. А ведь, как знал Дерябин, получить офицерскую книжку человека по имени Янис Шкеле намного сложнее, чем документы на имя Дмитрия Пивоварова. Тем не менее эта задача была выполнена.
