Василий Ардаматский - Я 11-17. Ответная операция
— Внимание! Слушайте все, все! Говорит пункт номер один. Ровно через пятнадцать минут после того, как эти двое войдут в лавку, начнем операцию. Предупреждаю: оружие применять только в исключительном случае. Не выключайте радио, слушайте меня непрерывно…
— Мне поручено передать вам, что начальник “Милитариинтеллидженс департамент” мистер Форстер считает вашу работу очень плохой… — С этого начал худощавый мужчина в потрепанной кожанке, когда собрались все, кто был вызван к букинисту. — По-видимому, вы повторяете главную ошибку своего незадачливого фюрера: самоуверенность за счет ума. Эта история во Франкфурте просто позорная: два опытных человека не сумели справиться с девчонкой! А один еще и погибает впустую. Теперь красные нападут на ваш след. Какие были документы у погибшего?
— Не подлинные, — мрачно ответил Лисовский.
— Это я понимаю. Но какие? Не сделаны ли у нас?
— Нет. У меня и у Карла были документы его производства… — Зигмунд кивнул на букиниста.
— Хоть это предусмотрели, и то хорошо, — облегченно вздохнул худощавый. — Те, кто гнались за вами, не могли догадаться, что вы хотели сбить эту Целлер?
— Не думаю. Наш человек, наблюдавший всю эту историю, сказал, что она упала со страху. Ей помог встать какой-то прохожий, и она пошла домой…
— В ее старшей сестре вы уверены?
— Абсолютно, — ответил букинист. — Главный врач больницы дал ей яд. Как только она увидит, что мы для нее ничего сделать не можем, она умолкнет навеки.
— Давно надо было это сделать. Что касается главного врача, то он уже у нас. Вот сорван с хорошей стратегической точки еще один человек. Франкфурт стал для нас белым пятном. И все из-за того, что вы никак не можете отказаться от провинциальной театральщины, которую так обожало ваше гестапо! Зачем нужно было младшую Целлер посылать во Франкфурт, инсценировать болезнь старшей? Не могли вы, что ли, покончить с младшей здесь?
— Здесь это было трудней, — сказал букинист.
— Но оказалось, что трудней там? Везде, господа, трудно, если мало умения, вот в чем дело. А в результате мы сорвали с важных для нас точек и главного врача и Алису Целлер. Самое досадное, что этот провал происходит как раз тогда, когда ваши действия должны быть наиболее активными и эффективными.
— Главное мы сделали, мистер Райт: русский офицер у вас! — резко сказал букинист.
Человек в кожанке ничего не сказал, даже бровью не повел.
— С этим морским офицером, отцом спортсменки, вы связались наконец? — обратился он к Лисовскому.
— Да. Состоялся первый разговор.
— Ну и что?
— Не понравился он мне. Молчит. А когда говорит — изворачивается, как ж.
— Когда вы с ним встретитесь еще?
— Договорились в воскресенье. Он придет сюда в два часа дня.
— Хорошо.
— Теперь всем вам предстоит начать совершенно новое и не очень сложное дело. — Худощавый тщательно затушил сигарету и продолжал: — Война выбросила в жизнь множество подростков, у которых нет родителей. Эти подростки нас очень интересуют. Нужно набрать их как можно больше. Ребята болтаются возле театров и ресторанов, им хочется красивой жизни, а денег нет. Говорите им: “Идите в Западный Берлин, улица Беллермана, девятнадцать, четвертый этаж, квартира пятнадцать”. Пусть спросят там Вольфганга Клоза, и он даст каждому легкий и хороший заработок. Таких подростков нам нужны сотни. Они смогут натворить кучу неприятностей красным. А подойдет срок — они с оружием в руках выйдут на улицы Восточного Берлина и…
Раздался стук в дверь лавки.
Худощавый замолчал и требовательно посмотрел на букиниста!
— Кто это может быть?
— Не знаю… — растерянно произнес толстяк.
Настойчивый стук повторился.
— Возможно, какой-нибудь идиот-книголюб.
Букинист встал и направился в лавку.
— Стойте! — крикнул худощавый. — Быстро откройте подземный ход! Мало ли что…
Кровать опрокинута, поднят линолеум и открыт люк.
— Теперь идите. — Худощавый занял место у самого отверстия. — В случае опасности громко произнесите слово “да”. Идите!
Снова стук в дверь, сильный, нетерпеливый.
— Идите же, черт бы вас взял! — крикнул худощавый.
Букинист вынул из стола пистолет, отвел предохранитель, положил пистолет в карман пиджака и вышел.
Опасность возникла одновременно с двух сторон. Из лавки прозвучало громкое “да”. С грохотом открылась входная дверь, и сейчас же в лавке возникла возня, послышались удары и глухой стук упавшего тела.
Худощавый бросился в люк, но замер на первой ступеньке лестницы: в темноте подвала метались блики яркого света и доносился быстро приближающийся лай собак.
— Выбросить, оружие! — тихо приказал худощавый и первый швырнул в форточку свой пистолет. — Закрыть люк!
Когда люк был закрыт и уложен линолеум, в комнату ворвались сотрудники немецкой госбезопасности:
— Руки вверх!
Четверо послушно подняли руки.
— В чем дело? — спросил худощавый, стараясь в это время ногой подвинуть кровать на место. — Мы всего-навсего комиссионеры букиниста. Что вам от нас нужно? Или в Берлине уже нельзя торговать старыми книгами?
— Отойдите от кровати! — последовал приказ. — Встаньте в тот угол!.. Вот так.
Из-под пола уже ясно слышались голоса и остервенелый собачий лай.
— Выходите, господа комиссионеры! Через лавку! Быстро!
27
Майор Хауссон еле сдерживал себя. В который раз он пытался сломить волю лейтенанта Кованькова, но все его усилия оказывались тщетными. Многолетний опыт давал Хауссону основание считать молодость человека его слабостью. Сколько раз он добивался успеха, строя расчет прежде всего на неопытности или на неустойчивости, свойственных ещё не закаленному жизнью человеку!
Этот русский был молод, возмутительно молод, а Хауссон не мог с ним справиться. Он уже не требовал у Кованькова никаких сведений.
— Неужели вы, мистер Кованьков, не понимаете, какую упускаете возможность? Трехминутное заявление у микрофона — и все. А дальше — если вы захотите, карьера, которой позавидуют многие. А хотите — обеспеченная жизнь в любой стране. Может, вы боитесь расправы со стороны своих? Такое опасение просто глупо. Днем вы сделаете заявление, а вечером уже можете быть в Америке или где захотите. Вам ничьи угрозы не будут страшны. А сказать-то вам у микрофона нужно сущую чепуху: что Советы только с целью пропаганды сообщают о поставке в Восточную Германию русского хлеба и продовольствия, что на самом деле происходит процесс обратный.
— Напрасно стараетесь. Я советский офицер, мы брехней не занимаемся. Весь Берлин ест советский хлеб.
— Вы уедете в Америку или в любую другую страну вместе с Ренатой Целлер. Она ждет вашего решения.
— Не дождется и она.
Хауссон смотрел в голубые, чистые глаза Кованькова и раздраженно думал: что же может сломить наконец упорство этого по-девичьи розовощекого парня? Где было майору понять, что перед ним сидел не просто парень, а комсомолец, который к тому же всего месяц назад в политотделе армии получил карточку кандидата в члены партии коммунистов! Если бы Хауссон понимал, что это означает, он перестал бы соблазнять лейтенанта сказочной карьерой.
Просто удивительно, что люди из мира Хауссона до сих пор не усвоили простой истины, подтвержденной уже многими примерами: в безвыходном положении коммунист самой блестящей для себя карьерой считает возможность умереть за честь и торжество своих идей. Да, многое еще не понимают господа хауссоны, и оттого делают они так много ошибок, дискредитирующих их перед всем миром.
— Наши разговоры не могут длиться бесконечно. Мы можем заставить вас сказать то, что нам надо. — Хауссон впился жестоким взглядом в Кованькова. Но он не увидел в голубых глазах лейтенанта ни страха, ни смятения.
— Давно готов и к этому. — Кованьков смотрел на майора с насмешкой.
Хауссон встал:
— Подумайте до завтра…
…В кабинете на своем столе Хауссон обнаружил шифровку: “Арестована группа букиниста, в том числе наш связной Грант. Из группы, по предварительным сведениям, на свободе остался один Арнольд Шокман”.
Работа разведки всегда сопряжена с риском. Провалы неизбежны. Нужно только добиваться, чтобы успехов было больше, а неудач меньше. Хауссон, как никто, знал это и поэтому, как ни был он раздражен упорством русского лейтенанта, прочитал шифровку спокойно и запер ее в сейф. Судьба потерянных людей его нисколько не волновала. Да и что он мог предпринять для их спасения? Ровным счетом ничего. Он уже давно привык таких людей именовать сброшенной картой. Единственно, о чем он с огорчением подумал, — это о ликвидации букинистической лавки. Очень уж хорошим прикрытием была она для этой группы!
