Александр Воинов - Пять дней
И только одному Гапоненко отчаянно и, если можно так сказать, устойчиво не везет. Правый фланг его скован превосходящими силами противника. На этом участке войскам до сих пор не удалось перейти от обороны к наступлению. Наступает только левый фланг, да и то без заметного успеха. С большим напряжением, с большими потерями войскам удалось продвинуться в глубину вражеской обороны не более чем на три километра. Ватутин усилил армию Гапоненко гвардейским артполком и пехотной дивизией. Он приказал командарму ввести в бой резервные дивизионы «катюш» и привлечь к непосредственному участию в деле всю артиллерию армии из резерва Главного командования. По распоряжению Ватутина на помощь Гапоненко выехал начальник артиллерии генерал Грачев. По его же указанию, несмотря на то что погода не благоприятствует полетам, одиночные самолеты то и дело поднимаются с аэродрома для разведки и бомбежки. Во что бы то ни стало надо усилить натиск армии Гапоненко и протолкнуть его войска на реку Приушу!
Впрочем, неудачи его армии уже не могут повлиять на общий благоприятный ход событий. С каждым часом сближаются войска Юго-Западного и Сталинградского фронтов. С каждым часом увеличивает напор Рокоссовский, прикрывающий левый фланг Юго-Западного фронта.
В три часа дня Ватутин получил сообщение от Рыкачева, что его 26-й танковый корпус овладел хутором Перелазовский, а в селе Перелазовка разгромлены тылы и штаб 5-го армейского корпуса противника. По сообщению разведки, Паулюс оттягивает корпус Штеккера к Сталинграду. Генерал Гот и его штаб уже двенадцать часов не подают признаков жизни. Радиостанция Паулюса разыскивает и окликает его открыто, без всякого шифра, очевидно, там уже не до маскировки. Но штаб Гота по-прежнему не отзывается. Стало известно, что Паулюс со своим штабом перебрался в Нижне-Чирскую. На что он решится? Оставит ли свои войска в кольце или попытается вывести их, пока еще есть возможность?
Управлять фронтом Ватутину становится все труднее и труднее. Одна общая большая задача раздробилась теперь на множество частных. Вот, например, танки. Они стремительно движутся на юг и в своем движении отрываются от пехоты. Вражеские части, бродящие по степи в поисках друг друга, начинают кое-где наносить удары по тылам вырвавшихся вперед соединений. Значит, надо как можно основательней наладить взаимодействие. Ведь чем дальше на юг продвигаются войска, тем более широкую площадь они занимают. А это, в свою очередь, означает, что плотность боевых порядков становится все реже и слабее.
Да, есть над чем поломать голову.
Особенно тревожила Ватутина распопинская группировка. Судя по всему, на этом участке противник все еще надеялся на то, что его выручат. И действительно, время от времени в сторону группировки прорывались немецкие транспортные самолеты. Конечно, полностью снабжать по воздуху такое большое количество войск длительное время невозможно. Рано или поздно должна наступить развязка. Но нельзя терять времени на топтание вокруг обреченной группировки, войска позарез нужны в других местах.
Пытаясь ликвидировать блокаду распопинской группировки, противник бросил в сторону станицы Распопинская две танковые дивизии. По распоряжению фронта навстречу им были направлены танковые части из армии Рыкачева.
Встреча произошла у хутора Усть-Медведицкий. Обе немецкие танковые дивизии были разбиты наголову. Направлявшаяся на соединение с ними пехотная дивизия частями Коробова была пропущена к распопинской группировке и блокирована. Таким образом, среди окруженных частей на одну дивизию стало больше.
Ватутин улыбнулся, когда Коробов доложил ему о своем маневре, но на сердце у него было тревожно. Это еще далеко не конец. Будут новые и новые подобные обстоятельства.
После того как утром двадцать первого ноября большая группа противника пыталась прорваться в направлении хутора Перелазовский, Ватутин посовещался с Соломатиным, а затем позвонил к Коробову.
— Вот что, Михаил Иванович, — сказал он, — распопинская группа обречена. Я убежден, что генерал, который там сидит, понимает это не хуже нас. Знаете что, пошлите-ка туда какого-нибудь толкового человека… Ну, да… Парламентера. Пусть он предложит им сдаться. Я думаю, что это самое правильное и самое гуманное решение.
Коробов положил трубку и задумался. Отправить парламентера? Это и правильно, и в то же время очень рискованно. Где гарантия, что он вернется назад? Сколько раз за эту войну Коробов убеждался, что противник не выполняет освященные веками, писаные и неписаные правила ведения войны. Надо послать человека смелого, мужественного, находчивого, который бы сумел в этом трудном положении вести себя умно и с достоинством.
2
Очевидно, уроки последних дней не прошли для Чураева даром. Всегда любивший и умевший поговорить, он стал теперь молчаливее, угрюмее, сдержаннее. Распоряжения отдавал коротко, сухо, без начальственных модуляций в голосе. «Сердит! — говорили про него подчиненные. — Ходит этакой тучей. Того и гляди, гром грянет». Но гроза всякий раз проходила стороной. Чураев был не только угрюм и молчалив, он стал терпеливее, проще, больше, чем когда-либо, прислушивался к мнению своих командиров.
Когда Дзюба сказал Силантьеву, что его срочно вызывает к себе Чураев, Силантьев удивился. По какому делу его могут вызывать в штаб дивизии?
Через пятнадцать минут, одетый в свой продымленный полушубок, он уже сидел в вездеходе рядом с шофером. Дзюба вышел за порог избы и, прищурившись от яркой белизны снега, подошел к машине.
— Ну что ж, поезжай, — сказал он хмуро. — Смотри… долго не задерживайся.
— Ясно, — сказал Силантьев. — Постараюсь… Думаю, что скоро вернусь.
И вездеход двинулся.
Через полчаса Силантьев был уже недалеко от штаба дивизии, расположившегося в двух домах небольшого хутора. Часовой остановил машину метрах в двухстах от домов и заставил отвести ее в укрытие. Силантьев поворчал немного на такие строгости. Но тем не менее подчинился и пошел пешком, увязая по колено в снегу.
Уже в сенях дома Силантьев понял, что у Чураева находится какое-то большое начальство. Около дверей топтались автоматчики из охраны. В первой комнате незнакомый полковник что-то тихо, но внушительно говорил начальнику штаба дивизии, и тот послушно кивал головой всякий раз, когда полковник, очевидно, заканчивал одну мысль и, переходя к другой, энергичным движением руки в черной кожаной перчатке как бы рубил воздух.
Заметив Силантьева, начальник штаба что-то сказал полковнику, и тот быстро обернулся, рассматривая его с живым интересом… У полковника было круглое, румяное от мороза лицо, и сам он был такой же круглый, румяный и благополучный. Теперь, когда он обернулся, Силантьев узнал его — это Дробышев. Однажды они оба были назначены в одну комиссию — обследовали состояние кавалерийского корпуса.
— А! Вот и сам герой дня! — воскликнул Дробышев, как-то очень ловко и плавно поворачиваясь к нему всем корпусом. — Быстро и оперативно! — И он слегка похлопал Силантьева по рукаву полушубка.
Это обидело Силантьева. Он сухо пожал руку Дробышеву и спросил:
— Мне можно пройти к командиру дивизии?
— Он тебя ждет! Но имей в виду, здесь и командарм Коробов. Оба хотят с тобой говорить. — Дробышев доверительно нагнулся к его уху. — Это я твою кандидатуру подсказал. Будешь героем. — Он выразительно и многозначительно подмигнул. — Помни! Ну, ступай, ступай…
— Да, Чураев приказал, как явишься, чтобы сразу к нему, — по-приятельски обращаясь к Силантьеву на «ты», сказал начальник штаба. — Только вот поясок подтяни. — Он поглядел на заросший подбородок Силантьева и с сожалением заметил: — Побриться бы тебе… Ну ладно, некогда.
Стараясь скрыть удивление, Силантьев искоса поглядывал на своих собеседников. Что бы все это значило?
Он поднялся по скрипучим ступенькам, открыл дверь и сразу лицом к лицу столкнулся с Кудрявцевым, который, застегивая на ходу шинель, торопился к выходу.
— А, это вы? — сказал Кудрявцев, поправив на носу очки. — Идите вот в эту дверь, там ждет вас Коробов. — Уже переступив порог, он обернулся: — Он, видимо, чем-то очень раздражен. Советую больше слушать, меньше говорить… Я скоро вернусь. Увидимся!…
Силантьев одернул полушубок, вдруг почувствовав какую-то робость, и сам этому удивился. Ведь еще недавно в штабе фронта он безбоязненно заходил к самому члену Военного совета. А тут вызывает командарм, и уже волнуешься, даже в груди что-то екает.
Он слегка постучал в фанерную дверь.
— Входите!
Силантьев шагнул в небольшую прокуренную комнату и, ощущая какое-то каменное спокойствие, представился по всей форме. Коробов молча указал ему на табуретку, а Чураев, который находился тут же, ободряюще кивнул и улыбнулся.
