Георгий Косарев - Сердце прощает
Виктор на какое-то мгновение будто окаменел, сидел молча, губы егодрожали.
Он что-то раздумывал, потом сухим жестким голосом спросил:
— А теперь немцы в селе есть?
— Нет, ушли изверги.
— А кто же тут всеми делами воротит?
— Староста и семь полицаев. Трое живут у него, во второй половине.Остальные у Семена Крючкова.
— Ну и как староста себя держит? Может быть, совесть заговорила унего?
— По его указке и забирали, — сказала Марфа.
— Понятно, — сказал Виктор. — Наш партизанский суд уже вынес емуприговор... Значит, при себе держит трех охранников?
— Да, но все не наши, не местные.
Марфа хотела еще пожаловаться, что по указке старосты немцы отобралиу нее корову, но Виктор перебил ее мысли.
— Ну, а у вас-то что нового?
Марфа пожала плечами:
— Какие у меня теперь могут быть новости!
— От Игната Ермиловича нет никаких вестей?
— Нет. Как ушел на фронт, так как в воду канул.
— А о Любе что-нибудь слышно?
— А что я о ней могу услышать? Говорят, как сыр в масле катается.Лелеет он ее, паскудину.
— И держит взаперти, — добавил Виктор. — Это нам говорили.
— Значит, ты ее не забыл еще?
Виктор, нахмурясь, опустил глаза.
— Может, она и рвется на волю, но разве от таких вырвешься...
— Захотела бы — вырвалась, в одной рубашке да убежала бы, — с болью вголосе произнесла Марфа. — И разве могла я думать, что моя дочь...
— Нет, она не такая, как вы думаете, — сухо сказал Виктор. — Здесьчто-то не все ладно. Может быть, нам потребуется и ваша помощь, МарфаПетровна. Надо все обдумать...
— Разговорились мы, и покормить-то я тебя забыла, — вздохнула Марфа.
— Спасибо, сыт, — ответил Виктор. — Вот разве только водички...
Марфа зачерпнула в ведре кружку холодной воды и подала Виктору.
— Так и уходишь голодный? Хоть бы взял что поесть на дорогу, —сказала она и достала полбуханки хлеба.
Виктор смотрел на хлеб и колебался: брать или не брать. Однакособлазн был так силен, что он не удержался и, взяв хлеб, сунул его запазуху. Потом прижал его ремнем автомата.
— Да, вот еще что, Валя Скобцова, — понизив голос, продолжалВиктор, — видимо, погибла. Матери пока об этом не говорите.
— Бедная Валечка! Какое же это горе для матери! Какая же она быладобрая, разумная, Любина подружка.
Виктор ничего не ответил и, махнув Марфе рукой, вышел из землянки.
Марфа вышла следом. Она прислонилась к стене и стала прислушиваться кторопливым шагам удаляющихся партизан.
Долго в раздумье стояла она возле сарая и вдруг испуганно вздрогнула:три гулких раскатистых взрыва потрясли ночную тишину. Прошло не большеминуты, и темное небо над домом старосты Якова Буробина озарилось яркимпламенем. Марфа спокойно перекрестилась: что заслужил, то и получил. Тудаему и дорога.
Глава двадцать первая
Партизанский полк, в который влился вместе с уцелевшей группой ИгнатЗернов, всю осень и начало зимы находился в походах по отдаленным тылампротивника. Он шел по следам своей разведки и неожиданно налетал и громилжандармские управы, уничтожал полицейские участки.
Однажды, получив сведения о передвижении немецкого обоза,подразделение, в котором служил Игнат, вышло на его перехват.
Пробирались лесом по глубоким сугробам. С наступлением сумерекподошли вплотную к тракту. Взвесили обстановку. Обоз противника былрастянут более чем на километр, и это осложняло внезапность атаки.Пришлось и отряд значительно растянуть вдоль дороги. Игнату во главегруппы было приказано обойти фашистов с тыла, оседлать большак и перекрытьим путь к отступлению.
— Ваша задача, — напутствовал Игната командир подразделения, — будетсостоять также и в том, чтобы сорвать возможность подхода противника извнена помощь попавшему в капкан обозу. Сниматься с тракта разрешаю не раньше,чем через час после завершения всей операции.
Игнат по-военному козырнул.
— Все ясно, товарищ командир, задача будет выполнена.
Ночь была безоблачная. Почти в зените под темно-синим звездным шатромплыла серебристая, в холодном блеске луна. В ее призрачном светенетронутый снег казался голубым, тени, падавшие от деревьев, были черными.
Укрывшись среди толстых стволов сосен, Игнат в раздумье смотрел натракт.
Центральное место на облюбованном боевом рубеже Игнат отвел ручномупулемету, затем группе автоматчиков и на случай критической обстановкивыделил двух гранатометчиков с утроенным запасом гранат.
Прошло свыше часа, но никаких признаков появления противника необнаруживалось. Мороз донимал Игната, и он чувствовал, как стужа всебольше проникает через валяные сапоги, холодит спину под овчиннымполушубком, охватывает инеем бороду, усы, брови. Игнат время от времениснимал рукавицу и, отвернув ее край, растирал теплым бараньим мехом своистынущие щеки. Он прислушивался к каждому шороху, вглядывался то в один,то в другой конец тракта. И вдруг два горящих желтых фонарика впились вего лицо. «Что за чертовщина! — удивился Игнат и, внимательноприглядевшись, усмехнулся: — Беляк, да какой здоровенный, с ягненка! И какже, подлец, напугал. Если бы не война и не этот обоз, то сейчас бы я тебяуложил, и ужин был бы, как у тещи в гостях!» Заяц сидел на задних лапах,высоко подняв голову и к чему-то вроде прислушиваясь. «Неужто почувствовалнас или что-то заслышал неладное?» — подумал Игнат.
Скоро в той стороне, откуда ожидался противник, раздались гулкиеавтоматные очереди.
— Что бы это значило? — спросил кто-то из партизан.
— Может, кто-то опередил нас и завязал бой?
— Не может быть, — возразил Игнат. — Огонь-то не наш, не атакующий,да и стрельба только с одной стороны, а не перестрелка...
Партизаны примолкли.
— По-моему, это всего-навсего подстраховочная стрельба, — продолжалИгнат. — Фашисты часто так делают. Едут и палят из автоматов по всемкустам, им везде мерещатся партизаны.
Рассуждения Игната были резонны. Все приняли дополнительные мерыпредосторожности: каждый вырыл себе в сугробе окоп с таким расчетом, чтобысо стороны тракта его загораживал толстый ствол сосны.
Скоро стрельба прекратилась, и вдали на дороге показались темныедвижущиеся пятна. Потом стал доноситься скрип саней и фырканье лошадей. Натрех головных подводах сидело по пять солдат, на остальных — по два, поодному.
Несмотря на сильный мороз, немцы были одеты в свои обычные шинели,кожаные сапоги, тонкие суконные подшлемники. Такая одежда, по-видимому, неочень их грела. Многие солдаты то и дело соскакивали с саней, жались клошадям, толкали друг друга плечами.
Игнат насчитал более ста возков, замыкали обоз подводы с солдатами.Они курили, громко разговаривали, смеялись.
«Вот он какой орешек-то, вроде и не такой уж крепкий, без пулеметов,пушек, но габариты не совсем подходящие», — раздумывал Игнат. Ввоображении своем он рисовал наиболее выгодное для удара расположениеотряда, а между тем последние немецкие возки уже скрылись из вида.
Игнат, чувствуя, как его все крепче пробирает мороз, достал былокисет, но застывший лес вздрогнул, огласившись стуком пулеметно-ружейнойстрельбы. Вместе с треском автоматов слышались и резкие хлопки разрывовгранат.
— Ну вот, это наши, чувствуется партизанский напор, — взволнованнопроизнес Игнат и стал вслушиваться в звуки боя, стараясь по характеруперестрелки определить его ход.
Однако ожесточенная перестрелка продолжалась не более десяти минут.Пальба стихла столь же внезапно, как и началась. И со стороны бояпоказались мелькающие в лунном свете черные точки. Число их на дорогебыстро увеличивалось. Игнат негромко подал команду приготовиться к бою ивзял на изготовку свой автомат.
Фашисты бежали, стуча сапогами по обледенелому тракту. Они обгонялидруг друга, бросали на ходу свои ранцы, подсумки, какие-то цилиндрическиежелезные коробки, пристегнутые к поясным ремням.
— Хихикали, морды, щелкали при казнях аппаратами, — бормотал про себяИгнат, затем, выждав, когда бегущие фашисты поравнялись с расположениемего группы, скомандовал: — Огонь!
Дружно ударили автоматы, бухнул винтовочный залп, на дороге сгрохотом взметнулись косые огни гранатных разрывов. Фашисты заметались впанике, не зная, куда бежать и как спасаться...
Через час, как было приказано, группа поднялась из засады. Никакихпризнаков подхода противника на помощь теперь уже разгромленному обозу небыло видно. Главные силы партизан, по расчетам Игната, уже успели уйти. Отмороза трещали деревья, гуляла по тракту поземка.
На следующий день Игнат слег. Он лежал на железной кровати, укрытыйодеялом и полушубком, и лихорадочно дрожал. Скоро его озноб сменилсяжаром. Термометр показывал критическую отметку. Игнат пыталсясосредоточиться, но мысли не подчинялись ему. Лежавшие с Игнатом раненыесочувственно поглядывали на него, но ничем помочь ему, конечно, не могли.Полковой врач дважды на дню прослушивал Игната, собственноручно давал емудрагоценные таблетки аспирина и красного стрептоцида. Партизанскаямедсестра Аксинья ни на шаг не отходила от Игната. Так уж случилось, чтобольше года он был у нее на виду, и она близко принимала к сердцу все, чтоего касалось: и его тяжелое фронтовое ранение, и полная тревог иопасностей жизнь Игната в ее доме, и то, как он вместе с ней был заживопогребен в траншее и едва не погиб, и частые схватки с врагом, в которыхИгнат, как пулеметчик, всегда принимал участие, и его трудные думы о своейсемье. Аксинья ломала себе голову над тем, что будет с Игнатом, когда полкснова тронется в поход. Взять его с собой в таком состоянии — значитнаверняка потерять его. О положении Игната Аксинья переговорила скомандиром роты. И решение было принято: оставить больного в селении, амедсестре позаботиться о том, где его поместить и как оградить отпредателей.
