Григорий Василенко - Крик безмолвия (записки генерала)
Макс все может! Эта «крылатая» фраза не безосновательно широко распространилась в крае, выползла за его пределы, доходила до Москвы. Многочисленные связи, занимавшие солидное положение, обязанные ему за оказанные услуги, выручали его, когда над ним сгущались тучи и каждый раз он ускользал как рыба из рук милиции и прокуратуры уже на стадии возбуждения уголовного дела.
Максим, с его плутовским взглядом, был неопределенного возраста. Помятая шляпа прикрывала плешивую голову. Все на нем было засалено, словно он работал в колбасном цехе мясокомбината. На его лице проскальзывала улыбка. К ней надо было присмотреться и тогда можно было заметить в ней язвительную насмешку над своей жертвой, которая сплошь и рядом попадалась в его сети. Он знал, что жертва будет о чем‑то просить помочь, решить какое‑то мелочное для него дело, а потом беспомощно трепыхаться в его руках. Максим знал повседневную житейскую прозу, как знает коммерсант конъюнктуру рынка и умело пользовался складывающимися обстоятельствами для того, чтобы нужных ему людей поставить в свою зависимость. В этом он находил торгашеское удовлетворение. Он знал, что о нем говорят: «Макс все может». И этим гордился. Те кто попадал к нему в клиенты, ему льстили, питая отвращение, как его нередко называли, к «жидовской морде», даже мыли руки с мылом после того, как он, уходя, протягивал свою костлявую руку с чувством вызывающего превосходства, а иногда и открытого пренебрежения к жалкому виду просителя. Но его клиенты вынуждены были не замечать этого, пропускать мимо ушей, подобострастно улыбаться, даже расшаркиваться перед ним.
Его визиты в кабинеты обычно кончались обменом записками. Ему давали в руки то, что он просил, зачем надо было ехать в Госснаб СССР в Москву, а он своими каракулями, как Распутин, писал записку на базу отпустить подателю, что он пожелает, добавляя «обслужить особо», если клиент того заслуживал.
Во время празднования 1 мая, 7 ноября он — незаметный мужичишка, какой‑то мелкий снабженец строительной организации появлялся у здания крайкома партии и расхаживал в поношенном плаще позади праздничной трибуны, украшенной красным кумачом и цветами, поздравляя партийных и советских работников. Он чем‑то напоминал бальзаковского ростовщика, у которого многие находились в заложниках.
Карманы его плаща были набиты маленькими чекушка- ми коньяка из сувенирных наборов. Он не только поздравлял, но и протягивал чекушку, как презент по случаю праздника.
Кто‑то ему вручал специальный пропуск к трибуне, куда приглашались горкомом партии только заслуженные люди, ветераны, передовики труда. Все удивлялись, как он мог проникнуть к трибуне, кто ему дал пропуск, но в этом никто не признавался. А Рябчинский чувствовал себя как дома, среди ответственных работников краевых ведомств.
Звонок Макса в любое учреждение и двери открывались, как по волшебной палочке. Его самого любезно принимали, выходили из‑за стола навстречу, не отказывали и тем, кого он называл.
Достаточно сказать, что он вмешивался в назначение должностных лиц даже такого ведомства, как Управление внутренних дел, вел переговоры с заместителем министра о назначении начальника этого Управления, предлагал свои кандидатуры, особое внимание уделяя ОБХСС. Документация взяточничества Рябчинского шла трудно. До него дошли слухи, что им занялась госбезопасность и он немедленно возбудил ходатайство о выезде в Канаду, к брату по частным делам, будучи уверенным, что это ему удастся. Единственное, чего он не учел — его выезда испугались многие, которым он оказывал услуги, доставал и ссужал все то, что казалось невозможно было достать ни на каких базах. Он знал много о многих и мог это выплеснуть за границей, а это было бы в то время подобно разорвавшейся бомбе. В выезде ему отказали. Рябчинский возмущался, грозил разнести всех в пух и прах и прежде всего крайкомовских работников, обещавших ему содействие.
Когда удалось задокументировать его взяточничество и пошли за санкцией на его задержание и производство обыска, прокурор в чем‑то засомневался, всего на несколько часов оставил у себя для ознакомления материалы дела. Рябчинский в это время побывал в прокуратуре.
Санкция на его арест была получена, но сам он в тот же день скрылся. Прокурор разводил руками. Удивлялись и в крайкоме, как это могло случиться. «Неужели?..» -— недоговаривали многие. Его объявили во всесоюзный розыск, искали долго и упорно по всей стране несколько лет. Шли по следу, но Рябчинский уходил. Трудно было предположить и выдвинуть, как одну из версий, что он скрывается в Кремлевской больнице под дру! ими документами или на даче у одного из заместителей министра. Забеспокоились многие, хотели знать, как идет розыск. Задавали провокационные вопросы, надеясь что‑то выудить «новенького» о Максе. «Ни за что ; не найдете», — утверждали они, пристально заглядывая в глаза. И тем не менее его нашли, сообщили в милицию и прокуратуру о месте его пребывания, и он был арестован, проведено следствие и осужден народным судом.
Вскоре была объявлена амнистия для участников Великой Отечественной войны. Рябчинский не был на фронте. В войну он находился в Туркмении, однако его связи, которым он постоянно угрожал из камеры, добыли ему справку о награждении его медалью «За Победу над Германией» и он был освобожден из заключения. В этой справке сомневался прокурор. Больше того, возмущался и грозил привлечь к ответственности должностных лиц, подписавших справку, в частности военкома, но Рябчинский оказался сильнее прокурора.
Максу мог бы позавидовать сам великий комбинатор Остап Бендер. На Кубани, в теплом благодатном крае, где воткни оглоблю, вырастет тарантас, так же пышно расцветали коррупция и взяточничество, как зловредная амброзия, вызывающая аллергию у людей.
26
Трест нефтяников, в райцентре, куда устроилась на работу Ольга Найда, располагался в большом сером здании, построенном в конце пятидесятых годов с архитектурными излишествами, о которых писали газеты. Над двумя гранитными колоннами, украшавшими вход, зияла полукруглая ниша, а вверху громоздился церковный купол, увенчанный не крестом, а деревянным флагштоком с набалдашником, хотя флага на нем никто не видел.
В одно из воскресений под этим куполом отмечался профессиональный праздник нефтяников, как у строите
лей, учителей, милиции, словом, всех профессий, существующих в стране. На праздниках произносились торжественные речи, раздавались награды и премии, а потом устраивались концерты художественной самодеятельности, танцы и, конечно, мероприятия завершались выпивками в столовых и буфетах. Во время этих торжеств, своеобразной отдушины в повседневности, люди, позабыв на время все свои невзгоды, веселились, пели, танцевали, многие напивались до упаду. Водка была еще дешевой, пили много, больше чем могли, но меньше, чем хотели.
На вечер Ольга пришла со своим супругом Василием. Оба принаряженные, они впервые вышли, как раньше бы сказали, в свет, на званое торжественное собрание и концерт, чтобы показать себя и посмотреть на людей в новой для них организации. Так хотелось Ольге.
С докладом выступил управляющий трестом Г еннадий Иванович Гришанов, знающий свое дело, заслуженный специалист, довольно интересный мужчина лет пятидесяти, с умным проницательным лицом, не боявшийся высказать свое мнение, чем неизменно привлекал к себе аудиторию. Выступление он закончил пожеланиями здоровья всем присутствующим и успехов р увеличении добычи топлива на благо Родины. Раздались аплодисменты.
После доклада все повалили в столовую, где были сдвинуты рядами столы, собирались компании по отделам.
Ольга с Василием примкнули к сослуживцам по канцелярии, на ходу она знакомила его с теми, с кем работала. Он почему‑то дичился и на всех посматривал подозрительно, попав в незнакомый коллектив.
Со второго этажа, из зала, доносилась музыка трестовского духового оркестра. Оставшиеся там танцевали, сцена готовилась для выступления самодеятельных артистов.
Василий ни за что бы не пошел на вечер, если бы его не одолевало с некоторых пор затаенное недоверие и болезненная ревность к Ольге. Кто‑то ему на работе из сослуживцев, однажды увидев Ольгу и поговорив с ней, назвал ее вальяжной. Он не знал значение этого слова, но уловил в нем что‑то нехорошее. С тех пор Василий стал присматривать за женой.
Ольга в тресте с присущей ей природной сметливостью быстро освоилась, работа у нее спорилась и к тому же само окружение по сравнению с кирпичным заводом, заставляло ее следить за собою. Она попала совсем в другую среду, где все женщины увлекались косметикой, стреми
лись выглядеть привлекательными, заботились о своем гардеробе, меняли наряды, вели постоянные разговоры о портнихах, обменивались журналами мод.
