Борис Крамаренко - Плавни
— Брешешь!..
— Вот тебе святой крест, чтоб меня молнией убило!
Они подошли к речке и вошли в воду. Отвязав лодку, поплыли по течению к тому месту, где речка, уклоняясь вправо, расширялась.
Тимка сидел на скамейке и осматривал дно. Его спутник, стоя на корме, отталкивался шестом.
— Во–он туда! — показал Тимка рукой. — Там я высмотрел песчаное место.
И действительно, скоро резак кончился, лодка пошла легче.
— Гони, Василь, к берегу! — крикнул Тимка и опустил руку по локоть в воду. — Вода–то какая… — И, словно подыскивая подходящее определение, задумался. Васька прервал молчание:
— Вечером сюда коней приведем купать?
— Приведем, — отозвался Тимка.
Они разделись и полезли в воду. Тимка, фыркая, долго шарил руками по дну.
— Есть! Тьфу! — Отплевываясь, он выпрямился и поднял над головой маленького черно–зеленого рака. — Я тебе казав, — их тут, что гною! Давай ловить!
Часа через два Тимка и Василий наловили десятка три раков. Усталые, вылезли на берег и, растянувшись на зеленой траве, грелись под полуденным солнцем.
Васька, лежа на животе, сосредоточенно разглядывал изумрудного жука. Жук, перевернутый Васькой на спинку, беспомощно дрыгал лапками. Наконец Васька сжалился на ним, взял его к себе на ладонь. Жук расправил крылья и полетел.
Тимка искоса наблюдал за товарищем. Проследив полет жука, он задумчиво проговорил:
— Хорошо ему…
— А что?
— Да так, снялся и полетел, куда вздумал. Воля!
— Уж и воля, — не согласился Васька. — Вот лежал он тут кверху лапами, а я думал: раздавить его или нет, а ты говоришь: хорошо. Кому хорошо, так вон коршуну… летает, сукин сын, в небе, и никакого над ним начальства. Сам себе хозяин.
— А тебе кто мешает?
— Как кто? Ты про что? — И поняв наконец, на что намекает Тимка, Васька недовольно отозвался:
— Чего ж сам–то?
— Ну, я — другое дело.
— Что, из другого теста слеплен или офицером задумал быть?
— А почему нет?
— Тебе хорошо, ты ученый, можешь очень просто и в офицеры выйти. А вот я только–только фамилию свою писать умею.
— А зачем ты в плавни убег?
— Пришлось так… До дому страсть хочется!..
Эти слова напомнили Тимке Наталку, брошенную им мать и Полю, которой теперь придется нести всю тяжелую, мужскую работу по хозяйству. Он поднялся.
— Вставай! Пора ехать, жрать хочется…
Они вошли в воду и побрели к лодке. Назад плыли молча, и лишь когда на изгибе речки показались сады, Тимка запел вполголоса свою любимую песню:
Вечер близенько, солнце низенько,
Выйди до мэнэ, мое серденько…
Васька, управляя шестом, вогнал лодку в прогалину камыша. Нос лодки врезался в берег.
— Тимка, а раков–то забыли!
— Чего?
— Улов, говорю, на том берегу оставили.
— А черт с ним, с таким уловом!.. Пойдем.
…Обедали во дворе, за общим столом, и лишь хорунжему Шеремету да подхорунжему Шпаку подали обед отдельно в их комнату.
Тимка, как старший по чину, сидел на лучшем месте, возле огромного котла. Ему первому хозяйка подала тарелку с борщом и большим куском мяса. Остальные ели из общих глиняных мисок, расставленных посередине стола.
Напротив Тимки сидели младшие урядники — боевые казаки, побывавшие на многих фронтах.
Вот крайний, с подстриженными светлыми усами и хищным горбатым носом. Он непомерно высок и худ. На его впалой груди два солдатских Георгия. Фамилия его Грибленко, но казаки зовут его «Граблей».
Грабля двумя клинками рубит, стоя в седле и держа повод в зубах. Тимка не любит, когда Грабля, выслушивая его приказания, стоит перед ним, вытянувшись во фронт, и смотрит сверху вниз с нетерпимой почтительностью. В его светло–серых глазах Тимка тогда читает: «Хоть ты и взводный урядник, а все же цуцик».
А вот второй, толстый и вечно потный Галушко, принятый генералом Покровским в казаки из иногородних. У Галушко на груди тоже белый крестик.
Когда смотришь на Галушко со стороны, то не верится, чтоб этот 1 рузный человек с рыхлым телом и бабьим лицом мог метко стрелять на полном галопе из винтовки и ловко владеть клинком.
За его глуповатой улыбкой таится жестокость зверя, а шашка в его пухлой ладони, сливаясь с рукой, обладает страшной силой и рассекает человека от плеча до пояса.
Галушко по–собачьи предан Тимкиному брату и часть этой преданности перенес на Тимку. Когда они бывают наедине, он учит Тимку приемам рубки и рассказывает ему о боях, в которых участвовал вместе с Георгием Шереметом.
Третий урядник — тщедушный казачишка, балагур, бабник и пьяница. Его маленькое птичье личико сплошь изрыто оспой, а с зеленоватым отливом глазки смотрят из–под голых надбровных дуг весело и задорно. Он мал ростом, узок в груди, но на лошади преображается, кажется выше, красивей. Это Щурь — лучший джигит в отряде Гая.
Щурь награжден на фронте двумя Георгиями, но не носит их, презрительно называя «цацками». От брата Тимка слышал, что Щурь был когда–то другом теперешнего комбрига Семенного. Но гражданская война разлучила друзей и сделала их врагами.
Четвертого младшего урядника во взводе нет, и его заменяет молодой высокий казак, похожий на черкеса. Впоследствии Тимка узнал, что этот казак — Костя Бурмин — был подхорунжим, но Алгин разжаловал его в рядовые за неподчинение и дерзость.
…Командир взвода подхорунжий Шпак — из вахмистров. Он в два с половиной раза старше Тимки и относится к нему с добродушным дружелюбием. Он очень любит слушать старинные украинские песни и аккомпанирует Тимке на бандуре. Днем он учит Тимку обращению с пулеметом, метанию гранат и уставу. Пытался даже преподавать тактику, но в начале первого же урока Георгий Шеремет прервал подхорунжего:
— Брось, Михаил Пантелеевич!
— А что? — смутился Шпак.
— А то, что чепуху порешь.
Шпак обиделся, прервал урок и ушел купаться.
Вечером, когда Тимка уселся подле него на крылечке, подхорунжий, настраивая бандуру, ворчливо проговорил:
— Не учился я в юнкерских да в академиях… может, тебе когда доведется.
Тимка ничего не ответил. Не мог он признаться старому подхорунжему, что не о чинах и академиях он сейчас мечтает, а о Наталке.
Тоска по дому, по Наталке становилась тем сильнее, чем спокойнее становилась жизнь на хуторе.
Свободных вечеров у Тимки бывало все больше, а с ними приходила тоска по станице, по черноглазой подруге. В короткие летние ночи лежал Тимка ничком на бурке и, истомленный мечтами о Наталке, воспоминаниями о встречах с нею, засыпал лишь под утро.
3
В начале июня на хутор приехал есаул Гай. Увидев есаула, въезжавшего во двор в сопровождении своей охраны, Тимка поспешил уйти в сад. Былая привязанность Тимки к Гаю сменялась теперь брезгливым безразличием, а временами даже неприязнью. К тому же Тимка знал, что есаул начнет расспрашивать его о станице и, наверное, спросит о Наталке.
Из сада Тимка вышел в огород. Осторожно переступая через огудину огурцов и пробираясь между кустиками помидоров, пошел к речке.
В лодке сидел какой–то казак. Закинув в воду удочку, он читал книгу. «Костя Бурмин», — узнал его Тимка и хотел свернуть в сторону, но потом передумал и направился к берегу.
Бурмин, услышав треск камыша, обернулся.
— А, господин взводный! Едемте купаться на песчаную косу.
Через несколько минут Тимка стоял на корме и направлял лодку длинным шестом вниз по течению. Бурмин сидел посередине и держал в руках книгу. — Интересная? — спросил Тимка.
— Только начал… А что вас в книгах интересует?
— Люблю про войну читать. Еще про индейцев и зверей. Вот недавно Джека Лондона читал, про собаку–волка.
— Учиться вам надо… и читать побольше хороших книг. Можно и Джека Лондона. Вот вы про собаку читали, а что, если сравнение провести? Разве нам с вами легко достается наше место в жизни?.. Скажите, Тимофей Григорьевич, правда, что вы были ординарцем комбрига Семенного?
Тимку первый раз в жизни назвали по отчеству, и это понравилось ему.
— Да, пришлось…
— Говорят, он зверь?
— Брехня! Геройский командир, орден за храбрость имеет. А человек… один раз увидишь — полюбишь.
Бурмин был явно озадачен таким ответом. Он невольно оглянулся и с любопытством взглянул на Тимку. Тот почувствовал, что сболтнул лишнее. Он сорвал зло на лягушке, ударив ее шестом. Лягушка перевернулась кверху брюшком, а вода вокруг нее на миг покраснела.
Лодка уже выплыла в поворот и шла посередине к песчаной отмели. Путь лодке пересекала дикая утка со своим выводком.
Заметив лодку с людьми, утка повернулась и поплыла назад, к камышу. Тимка, что было силы, толкнул лодку вправо вперед и, быстро нагнувшись, схватил одного зазевавшегося утенка. Темно–коричневый, с блестящими маленькими перышками, пробивающимися сквозь пух, с куцыми крылышками, утенок был смешон и жалок.
