Вихрь - Йожеф Дарваш
Но потом город все-таки мне понравился, и мы с ним помирились. Странное дело: мне, выходцу из деревни, из крестьян, только здесь и удалось до конца познать деревню и наше крестьянство. Здесь я научился видеть в крестьянине не просто борющегося с нуждой бедняка, не олицетворение «природной силы» и «идеального здоровья», а особую социальную категорию, подчиненную требованиям определенных закономерностей. Социалистическое мировоззрение, которое я разделял, и рабочее движение, в котором участвовал, сформировали у меня новый взгляд на все. С моих глаз спала романтическая пелена привезенных из дома разрозненных представлений, в голове словно из отдельных кирпичиков сложилось единое прочное здание, и я понял, что можно и что именно нужно делать, чтобы помочь моим братьям по классу — крестьянам. Столица сделала из меня писателя, и именно здесь я по-настоящему понял, что я венгр.
Я узнал Будапешт. Не только бульвары, сверкающие своими витринами, но и темные окраины, где на подпольных сходках в бедных пролетарских клетушках, ветхих бараках впервые встретился с мужественными и сознательными рабочими. Познакомился с музеями, библиотеками, тюрьмами и тюремными камерами, с «народными кухнями», трущобами, населенными люмпенами, познакомился с пустым и бесцветным, лишенным народных традиций образом жизни мещанского сословия. И чем больше я узнавал этот город, тем больше любил, — вместе с его дикими и непримиримыми противоречиями. Мне было известно, например, что архитектурный стиль здания парламента не имеет ничего общего с национальным венгерским стилем, но я уже без опаски признавался себе, что оно мне все-таки нравится. И когда весенней лунной ночью я, остановившись посредине моста Маргит, долго всматривался в силуэты старинных зданий королевского дворца, вырисовывавшиеся на фоне темного неба, глядел на ярко освещенную набережную Дуная и на огоньки, разбросанные по склонам гористой Буды, мне начинало казаться, что на свете, видимо, не так уж много городов, которые были бы красивее Будапешта…
И все-таки здесь меня никогда не покидало ощущение какой-то странной робости, а порой охватывало необычное, чуть ли не животное, чувство страха. Бежать, бежать отсюда, пока не поздно, пока не обрушилась серьезная опасность. Не раз мне казалось, что это всего лишь навязчивый кошмар забитого жизнью бедного крестьянского парня, который до самой своей смерти не поверит, что и он может жить в собственной квартире с электричеством, ванной и другими благами современной цивилизации. Мне казалось, что кто-то может появиться и прогнать меня. Может, это был своеобразный протест напряженной до предела нервной системы, протест против провалов, арестов и пыток.
Но сейчас при виде картины столь страшного опустошения я наконец понял, что причина моих страхов заключалась в другом. Мне всегда казалось, что этот город построен на зыбком месте, что в любой момент может разразиться землетрясение и на город обрушатся тяжкие испытания…
И вот такое землетрясение разразилось, разверзлись недра, заколебались горы — и что с тобой, красавец Будапешт, стало? Ты повергнут наземь и наполовину разрушен. Да, действительно, эти твои огромные дворцы, вереницы домов вдоль бульварных аллей, широкие проспекты, мосты, заводы и фабрики оказались воздвигнутыми на зыбком месте.
С этими словами я обращаюсь к трудовому народу Будапешта, к вам, поверженные в нищету соотечественники, к тем, кто, как и я, до конца испил чашу трехнедельной осады, чьи жилища превратились в груды обуглившихся развалин… Сейчас, не успев еще оправиться от пережитого ужаса, вы отсиживаетесь в глубоких подвалах, сидите в темноте, без электрического света и воды, сбившись в душных, темных помещениях. Возможно, вы еще не совсем отдаете себе отчет в том, что с вами произошло; может быть, радость по поводу того, что вы остались в живых, оказалась выше перенесенных испытаний; возможно, у вас сохранились еще скудные запасы еды и вы не задумываетесь над тем, что через несколько недель к вам с мольбой и слезами будут тянуть свои худые ручонки изголодавшиеся по куску хлеба ваши собственные дети. Но если вы уже прозрели, то спросите себя и друг друга: кто это сделал? Кто должен за все это отвечать?
Ответ найти нетрудно: венгерские нилашисты, гитлеровские фашисты и те, кто их пригрел. Те, кто вовлек нас в эту войну, абсолютно чуждую интересам венгерского народа, те, кто, после того как уже целиком сгорели Затисский край, все междуречье Дуная и Тисы, когда даже глупцу было ясно, что война проиграна, с дьявольским цинизмом принес в жертву Будапешт. Вы будете вершить над ними суд, но вершить отнюдь не в духе христианского всепрощения, а с болью кровоточащих ран, с беспощадной непреклонностью обманутых, ограбленных людей: ведь бывает момент, когда добродетель всепрощения равнозначна тяжелому преступлению.
Но потом вы оправитесь от потрясений и вынесете свой приговор, и наступят трудовые будни. Город — его дома, мастерские, заводы, школы, мосты — нужно восстановить, отстроить заново. Отстроить для себя, для своих детей и внуков. Вы должны очень внимательно следить за тем, как идет закладка фундамента нового Будапешта, чтобы опять не построить его на зыбком месте. Извлекая уроки из прошлого, не ограничивайтесь ближайшими датами. 15 октября 1944 года? 19 марта 1944 года? 26 июня 1941 года (день объявления Венгрией войны Советскому Союзу)? Нет-нет, надо смотреть в самый корень, ибо грехи тут застарелые, проступки и преступления серьезные. Все надо расставить по своим местам, взвесить еще раз случившееся, чтобы в будущем на головы наших детей и детей их детей не стали опять рушиться горящие крыши, проломанные стены.
Судьба этого города была уготована уже при его рождении…
Будапешт, тот самый Будапешт, который лежит сейчас полумертвым, без сознания, истекая кровью от многотысячных ран, родился в 1867 году. Отцом его была венгерская реакция, заключившая компромисс с Габсбургами, а родной матерью — тысячелетняя «счастливая Венгрия».
Подавив освободительную борьбу венгерского народа, озверевшая мстительная австрийская реакция двадцать лет правила Венгрией как своей провинцией. При этом прибегала к наиболее варварским и вместе с тем самым примитивным формам колонизации: как можно больше эксплуатировать экономически, беспощадно карать все прогрессивное, отовсюду вытеснять венгров и править страной через своих, присланных извне, чиновников. Разумеется, рано
