Неизвестные герои - Александра Романовна Конюкова
На следующее утро родители сами их повели на поезд. Тысяча таких же детей, нескончаемое число вагонов, которые отправлялись в разные уголки нашей страны, подальше от родных, подальше от смерти, подальше от войны.
Через неделю за папой и остальными мужчинами приехала машина. Всю эту неделю были прощанья, слезы, крики, сборы и снова слезы. Это было невыносимо: слушать маму, как будто папа уже умер и не вернется. Это создавало сплошной негатив и напряжение дома. Я была одна, никто ко мне не подошел, никто не спросил, что я чувствую. Эта неделя убивала меня медленно, но болезненно!
1 июля 1941 года в 7:00 забрали папу. В большом грузовике было около тридцати мужчин. Вокруг грузовика толпились старики, дети, которых еще не отправили на поезде в другой конец страны, и женщины. Как только тронулся грузовик, дети сорвались с места и со слезами на глазах побежали догонять машины, увозившие их отцов, а вместе с ними и надежды на безоблачное будущее. Стоя на площади и провожая отца взглядом, я для себя поняла, что жизнь никогда не будет иметь смысл без него.
Прошло три месяца, как забрали папу и остальных мужчин. Город будто вымер. Это невозможно назвать жизнью! Вместе с папой ушел покой, радость и жизнь в нашем доме. Мы с мамой остались одни. Каждый день завтракали, обедали вместе, делали домашние дела вместе, но нормального диалога у нас не выходило. Я бегала на почту по три раза на день, как ополоумевшая, надеясь на письмо от папы, как тогда, когда мне было три года. В городе опять прозвучало предупреждение о готовности, но мне было все равно, я вновь бежала на почту, подпитываясь надеждой, что пришла долгожданная весточка… Июль, август, сентябрь – ничего, ничего нет. Уже подкрадывались плохие мысли, но надежда была крепче меня.
Настал тот день, роковой день, к чему и вела я свой длинный рассказ. 8 октября 1941 года немцы пришли в город Мариуполь. Мне было шестнадцать, но все, что я помню, это как в этот день мы вдвоем с мамой прыгнули в погреб. Сыпался потолок, земля дрожала, был слышен свист и грохот, который оглушал нас на долгое время, были бесконечные бомбёжки. Спустя неделю мы с мамой решились выйти из погреба. Лучше бы мы этого не делали!
Мы только вышли и наконец – то смогли выпрямиться в полный рост, но не удосужились внимательнее осмотреться, когда меня кто-то ударил по голове. В момент, когда я падала в обморок, я слышала выстрелы и душераздирающий крик матери. Я не знаю, кто это был, зачем меня ударили, и я даже не увидела лиц, а самое ужасное – я не знала, жива ли мама!
Я очнулась от сильной тряске, жутко мутило, невыносимо болела голова, пахло чем-то дурным, было душно настолько так, что мне казалось, что я вот-вот задохнусь. Осмотревшись, я чуть не умерла от страха! Я поняла только то, что я еду в каком-то большом грузовике, было темно, но через ширму просачивались лучики света. У меня руки охладели от ужаса, когда я поняла, что в грузовике были одни девочки! Девочки- школьницы, им было от десяти до восемнадцати лет. Нас было около тридцати. Я увидела знакомые лица: Ленку из соседнего дома, Машу, которая жила через три дома от нас. Кто-то плакал, кто-то в ступоре смотрел в одну точку. Тут на себе я заметила взгляды двух девчонок, сидевших неподалеку от меня.
– Мы едем уже второй день, ты все это время не открывала глаза. Как ты себя чувствуешь?– спросила та, которая сидела ближе. Она протянула мне белый платок и посоветовала приложить его к затылку. Отпрянув, я потянула руку к затылку и в ужасе нащупала то место, куда пришелся удар по голове: вся рука была в крови. Меня ударили два дня назад, но кровь еще потихоньку текла.
– Спасибо, меня зовут Таня, а вас?
Девчонки представились Яной и Любой, сказали, что они соседки и жили на окраине города. Я рассказала о себе и спросила, кто и куда нас везет. Все девочки резко повернулись ко мне и замерли. У них на лице был четко виден страх неизвестного. Моя собеседница, вздохнула и, пустив слезы, ответила одним словом: «Немцы». Я вздрогнула, все смотревшие на меня опустили глаза: кто задумался, кто начал плакать.
Мы ехали еще два дня. На остановках, которые были раз в день, давали пить воду, но эта вода не внушала доверия. Эти «немцы» часто на нас что-то кричали, били тех, кто пытался выпрыгнуть из кузова грузовика, чтобы сходить в туалет. Одну девочку двенадцати лет ударили в висок автоматом, она умерла на месте. В этот момент я впервые увидела смерть, железный запах крови мне запомнился надолго.
Мы приехали в какой – то лагерь, с забором, домами и сараями из дерева. Повсюду были люди в камуфляжной форме, что – то кричали на непонятном мне языке. Там было еще около сотни истощенных и изуродованных девочек, девушек и женщин. Причем девочкам было от двенадцати лет, детей помладше я не увидела. Только спустя год заточения в этом лагере, я узнала, куда девают малолетних детей. Дети, рождались от немцев, они были либо мертвыми, либо покалеченными, похожими на «нечисть» из книг.
С первых дней пребывания в этом ужасном месте я увидела, что в лагере есть серое огромное здание, отдельно стоящее в глубине территории. Всех непослушных и детей отправляли туда, а над воротами висела табличка с надписью на немецком языке «Крематорий»… Запах, это именно то, что я никогда не забуду, запах горелой плоти. Вы уже, наверное, догадались, в какой лагерь и для чего меня привезли. Оказывается, из Мариуполя ехали еще таких же шесть грузовиков, все в этих грузовиках были девочки и девушки.
Не хочу вас пугать излишними подробностями и моими внутренними монологами и переживаниями, да мне и самой страшно это вспоминать. В этом лагере я провела 4 года 3 месяца 17 дней и 9 часов. Это был ад, как в Библии… Ад на земле, а
